События в арабских странах продолжают активно обсуждаться в российской прессе, несмотря на то, что общественный интерес явно сместился на вопросы внутриполитические. Переключение общественного внимания способствовало тому, что от публики в значительной мере ускользнуло повсеместное банкротство российской аналитики, представлявшей революционный процесс исключительно как серию катастроф и пророчившей арабским странам тотальный хаос. Реальное политическое содержание происходящих процессов и их перспективы в отечественной аналитике и публицистике вообще не обсуждаются. О том, что происходит на самом деле, корреспондент «Рабкора» Нурбол Жанабеков беседует с известным арабистом Григорием Косачем. Это интервью продолжает серию бесед, начало которой было опубликовано в прошлом году.
Прошло больше года с начала Арабской весны. Российская пресса не слишком активно комментировала эту годовщину, зато с поразительным единодушием – прокремлевские издания и оппозиционно-либеральные, левые и правые, националистические и троцкистские едины в негативном отношении к происходящему, подчеркивая тему исламизации, хаоса, иностранного вмешательства, меняются только пропорции, в которых всё это подается. При этом, однако, бросается в глаза отсутствие или очевидная беспомощность социологического анализа, а также отрывочность сведений – вместо полномасштабной и объемной картины, нам представляются отдельные ситуации и примеры, а порой, просто картинки, которые вынуждены проиллюстрировать заранее обозначенные темы.
Чем Вы объясните подобное единодушие российских комментаторов (разительно отличающееся от дискуссий, ведущихся в Европе, да и в самом арабском мире)?
Единодушие российских комментаторов не может рассматриваться в отрыве от внутрироссийской ситуации, когда анализируется не реальное положение дел в арабском мире, а через отрывочные сведения об этих делах высказываются опасения, страхи и фобии в связи с кажущимися возможностями похожего развития ситуации в России. Надо признать, что для этого действительно есть весомые причины. Но отсюда не следует будто наши страхи или ожидания помогают понять то, что происходит на Ближнем Востоке. Единодушие комментаторов интересно только в одном аспекте – оно доказывает, что представители всех тех политических течений России, о которых Вы говорите, понимают, что современный мир един, и в нем все более последовательно распространяются глобальные ценности. Но есть и другая сторона вопроса, о которой стоило бы сказать более подробно.
Казалось бы, комментарии, которые в связи с последствиями «Арабской весны» публикуются, по крайней мере, в ведущих изданиях арабского мира, касаются тех же проблем, о которых говорят и в России. Возьмем, например, вопрос об «исламизации». Но, все же, угол зрения, под которым этот вопрос обсуждается, принципиально иной, чем у нас. Потому, что нельзя забывать: вне зависимости от причин усиления или появления исламских политических структур, вне зависимости от обстоятельств, определивших их победоносное шествие по тем странам, где революционное изменения стали реальностью, эти изменения, пусть и окрашенные в ярко выраженные исламские тона, означают, что возрождающийся арабский регион становится частью глобального мира. Это для арабских комментаторов очевидно, для российских – нет.
В этой связи сразу же возникает другой вопрос: каковы условия вхождения в этот глобальный мир? Таким условием должна быть либо вестернизация, «озападнивание» либо же опора на матрицу собственной цивилизации, естественным и наиболее видимым элементом которой выступает ислам. Начиная со второй половины XIX столетия, времени появления феномена «арабского возрождения» на территории «исторической Сирии», включавшей не только одноименную страну сегодняшнего дня, но и Ливан, и Палестину, наиболее яркие представители этого движения (подавляющее большинство которых были христианами) говорили об исламе как о «национальной религии арабов». Уже в XX веке об этом говорил не только основатель баасистской партии (естественно, националист) Мишель Афляк, но и еще совсем недавно руководитель марксистского Народного фронта освобождения Палестины Джордж Хабаш (его отпевали в одной из православных церквей Аммана), впрочем, как и ныне об этом говорит все так же христианин и председатель ведущей структуры сирийской оппозиции – Сирийского национального совета либерал Бурхан Гальон. Для националистов, марксистов и либералов региона ислам – основа развития, база движения вперед. Не западная цивилизация в ее «незамутненном» виде, не «озападнивание – » как основа подлинного возрождения и вхождения в мир «постмодерна – » (достаточно войти на сайт Б. Гальона, чтобы убедиться в том, что это любимая тема его рассуждений), а те элементы мусульманской цивилизации, которые можно рассматривать в качестве аналогов западной цивилизации или которые могут быть интерпретированы как такие аналоги, опора на которые позволит арабскому миру стать равноправной частью глобального международного сообщества. Позволю себе лишь заметить, что тот ракурс прочтения сегодняшней «исламизации», который предлагается в арабских странах, для меня не только принципиален, но и убедителен.
Что происходит на самом деле? Можно подвести некоторые предварительные итоги, применительно ко всему региону и как-то обобщить происходящие процессы?
Да, поскольку регион находится в процессе изменений, постольку можно подвести только предварительные итоги. Один из этих итогов состоит, на мой взгляд, в том, что произошедшие в ряде арабских стран революционные изменения вызвали к жизни мощную цепную реакцию, приведшую к тому, что молодые люди, которые инициировали эти изменения, придали импульсы мощному движению, поднявшему с колен огромные человеческие массы, вошедшие в революционный процесс. Из того, что произошло далее, вытекает очень простой, но, тем не менее, важный вывод – когда человеческие массы встают с колен, когда они входят в политику, то они (что неизбежно) привносят в нее представления, связанные с иным (чем у открывших им этот путь молодых и образованных людей) мышлением, как и иным образом жизни, который в огромной мере определяется исламской доктриной. Но это обстоятельство должно не только заставлять размышлять о причинах ухода в тень, например, «молодежи площади Тахрир», но и вновь думать о том, что, если человеческие массы привносят в революцию представления, связанные с исламом, желая жить в атмосфере справедливости и равноправия (что, собственно, и соответствует ценностям глобального мира), то вновь возникает задача, состоящая в том, чтобы найти в исламе или интерпретировать содержащиеся в нем представления, отвечающие потребностям современного мира. Это задача естественна, оправдана и необходима. Именно на ней надо концентрироваться, а не на судьбе отдельных деятелей первого этапа «Арабской Весны», иначе можно оказаться в порочном круге сожалений о неудачной судьбе поколения, либо политического течения, которое оно породило.
Примером послереволюционного хаоса российские журналисты выбрали Египет, в то время как в Тунисе, несмотря на горячее желание многих комментаторов обнаружить какие-нибудь ужасы, ничего достойного в этом плане не удается предъявить. В итоге, из Туниса информация в сколько-нибудь удовлетворительном масштабе не поступает вообще. Как развивается демократический процесс в этой стране, где у власти оказалась несколько неожиданная с точки зрения наших привычных представлений коалиция светских левых и исламистов? Можно ли сказать, что Тунис оказался примером «гладкого» развития революции, который резко контрастирует с драмой, разворачивающейся в Египте?
Наверное, Тунис можно рассматривать как пример более простого, естественного и последовательного революционного процесса, чем это происходит в Египте. Хотя, как мне представляется, и в Тунисе возникает ситуация, когда вперед стремятся выйти те силы, которые кажутся более радикальными, чем нынешняя власть, принадлежащая «умеренным исламистам». Обычно эти силы, уже не раз проводившие митинги и призывавшие к введению в тунисскую общественно-политическую практику норм шариата, квалифицируются в качестве салафитов, когда используется термин, означающий стремление вернуться к наследию «праведных предков» – исламу далекого прошлого. Это означает лишь, что тунисское «озападнивание» не смогло подвергнуть коренной трансформации местные социальные структуры. Революция же открыла возможность выйти вперед более значительным человеческим массам, чем это казалось в начале, а сами эти массы предлагают собственное видение того, как должна быть устроена их страна. Но, это означает, что появление партийных структур, претендующих на выражение этого видения, закономерная часть демократии. Они должны иметь право участвовать в политической жизни, точно так же, как силы, которые сегодня находятся у власти.
В Египте разворачивается драма? Наверное, но драма, определяемая историей этой страны, делающей Египет не только «антиподом» Туниса, но и выделяющей его из совокупности стран, составляющих арабский мир.
В Египте лишь в конце 1930-х гг. был впервые поставлен вопрос о его «арабском характере» – факторе, который вовсе не является единственным, определяющим египетскую идентичность. В отличие от практически всех арабских стран Египет обладает длительной традицией (разумеется, во многом мифологизированной, так и подвергавшейся, порой, радикальной перекройке) своего существования в качестве территориально единого и этнически однородного политического образования. Это не может не определять развивающиеся там события, специфически выделяющие эту страну на фоне других стран арабского региона. Конечно, проблема состоит в том, что на политической арене Египта действуют несколько сил. Однако египетская политическая арена – поле битвы по меньшей мере трех подходов к национальной идентичности, где армия, с 1950-х гг. формировавшая «правящий класс», во времена Гамаля Абдель Насера окончательно выработавший образ «арабского» Египта, сражается с расколотым исламистским движением, в рядах которого «Братья-мусульмане» и их политическое крыло – Партия свободы и справедливости (ее название и есть интерпретация исламской доктрины в духе ценностей глобального мира), со своей стороны, вступают в схватку с салафитским движением Ан-Нур (они верят в «божественный свет», который может воплотиться лишь в чистоте «незамутненного» ислама времени Пророка). Для этих сил характерна устремленность (хотя и по-разному акцентируемая) к «мусульманской солидарности». Но есть и третий участник этого сражения, группы, выдвигающие вперед «египетскую национальную идею», которую еще в начале 1920-х гг. пропагандировал приведший страну к независимости Саад Заглюль. Разумеется, говоря это, приходится многое огрублять, снимая многочисленные нюансы и оттенки дискурса и основанной на нем практики действия.
Суть египетской драмы как раз и состоит в том, возникнет ли некая формула согласия всех этих структур, в какой степени их представители будут включены во власть, в какой мере они будут готовы к взаимодействию, определяя и внутреннюю ситуацию в стране, и ее внешнеполитический курс в пределах, прежде всего, региона Ближнего Востока. Основание быть оптимистом, в этой связи, остается. Предложенная также в 1930-е гг. основателем движения «Братья-мусульмане» Хасаном Банной формула трех концентрических кругов, когда во внутреннем круге располагается «Египет», последовательно окружаемый «арабским» миром и «миром ислама» была затем развита поборником «арабизма» Г.А. Насером. Но разве эта формула не учитывает точку зрения либералов с их «египетской национальной идеей»?
Египет выбрал парламент с исламистским большинством. Каковы реальные политические последствия этого голосования? Насколько исламисты консолидированы, насколько они реально влияют на власть. Будут ли умеренные Братья-мусульмане сотрудничать с радикалами-салафитами или между ними развернется соперничество?
Вновь избранный в Египте Народный совет – парламент действительно выглядит как орган, где господствует исламистское большинство. Голосование показало кажущуюся абсолютной истину – сегодня это большинство выражает интересы значительной части египтян. Это большинство не консолидировано, но важнее другое обстоятельство – смогут ли сторонники движения Ан-Нур и структуры «Братьев-мусульман» сотрудничать между собой? Это важный вопрос. Но не стоит ли поставить его в другой плоскости – а не сотрудничают ли они уже сегодня? Египет нуждается в значительной экономической и финансовой иностранной помощи. Ее необходимость (как и важность поддержания контактов с Международным валютным фондом) не отрицается ни «Братьями-мусульманами», ни движением Ан-Нур. Принципиально важным фактором, способным воздействовать на возможность получения этой помощи является сохранение египетско-израильского мирного договора, – в течение последних месяцев и Ан-Нур, и «Братья-мусульмане» не перестают утверждать, что они не собираются разрывать Кэмп-Дэвидские соглашения. Их сторонники не участвовали в нападении на израильское посольство в Каире. Заметим, сорвав с него флаг, люди поздравляли друг друга шампанским. Это несколько было бы странно для правоверных мусульман. Там собрались, как минимум, люди, которые не видят существенного противоречия между верой и алкоголем. Ан-Нур и «Братья-мусульмане» умеренны, – после взрывов перед коптскими церквами и событий в Каире рядом со зданием Масперо они выстраивали совместные цепи защитников коптских храмов. Тогда почему бы не видеть в этом некий залог (пусть и временный) способности этих двух организаций осуществить взаимное сотрудничество, которое важно для решения стоящих перед Египтом трудных задач на единственно возможной основе – национального единства (включающего и коптов), тем более, что каждая из обеих организаций претендует на выражение интересов разных социальных страт египетского мусульманского сообщества. Однако это сотрудничество, в чем не приходится сомневаться, как сегодня, так и в будущем будет сотрудничеством соперников.
Перейдем теперь к Ливии. Этой стране после победы восставших обещали иностранную оккупацию, распад страны, хаос, межплеменную резню, гражданскую войну, приватизацию здравоохранения и образования, драку между победителями за передел собственности. Российская пресса, опять же независимо от идеологических и политических оттенков, не упускает ни одной плохой новости из этой страны, ни одного случая написать о каких-либо конфликтах, неприятностях или эксцессах. А потому, если судить по постоянно сокращающемуся потоку новостей оттуда, дела в Ливии идут неплохо. Что происходит в стране? Как идет восстановление нефтяной промышленности, подготовка к выборам?
Что ж, быть может, российская пресса разных политико-идеологических оттенков еще и, в своей совокупности, «патриотична», поскольку она постоянно напоминает о нанесенной России «обиде» – завоеванные во времена Муаммара Каддафи «позиции» (нефтяные контракты, поставки оружия, соглашения о строительстве железных дорог) поставлены под вопрос. Это произошло вовсе не потому, что Россия была «обманута», согласившись воздержаться при голосовании по резолюции Совета Безопасности ООН № 1973, ставшей правовым основанием для начала действий международной коалиции в Ливии. Впрочем, последующие зигзаги ее курса заранее исключили «благодарность» со стороны пришедших к власти противников бывшего диктатора. Вопрос лежит и в другой плоскости, полностью исключаемой «патриотической» российской прессой, – как много взяток было уплачено за когда-то завоеванные «позиции», если не использовать известную каждому россиянину современную криминально-коммерческую лексику? И кто их получал? А может ли российский бизнес работать иначе? Может ли он выигрывать на открытых тендерах? Может ли он быть обязательным, выполняя даваемые им обещания? Может ли он заниматься прозрачными финансовыми операциями? Вот в чем корень проблем российского бизнеса в Ливии, Ираке, Саудовской Аравии, Иордании и в других странах. Он не умеет работать так, как это сегодня принято в мировом бизнес-сообществе, правила которого распространяются и на арабский мир. С какой же стати новое ливийское руководство должно поощрять это российское неумение?
С другой стороны, в Ливии с ее особой историей на фоне соседних Туниса и Египта происходят сложные процессы. Один из них связан с выбором основы национальной государственности – быть ли ей унитарной или федеративной, что вовсе не означает, как об этом твердит российская пресса будто Ливия чуть ли не завтра распадется. Вообще приходится констатировать, что отечественная пресса обычно очень плохо знает то, о чем она пишет. В редакциях даже уважаемых российских изданий отсутствуют серьезные аналитические центры, да и отечественных экспертов журналисты не слишком хорошо знают,а в итоге оказываются в почти полной зависимости от публикаций иностранных коллег.
После обретения политической самостоятельности Ливия была федеративным государством, состоящим из плохо связанных в прошлом Киренаики, Триполитании и Феццана (объединенными только под властью Италии). Ее унитарный характер стал реальностью в последние годы правления короля Идриса и, естественно, в эпоху Муаммара Каддафи. В ливийском парламенте эпохи монархии были пропорционально представлены все три региона страны. Когда же уже теперь Киренаика в Бенгази была объявлена частью ливийской федерации (при сохранении за центральным правительством функций общегосударственного экономического планирования, внешней политики, вопросов формирования армии), ливийский Переходный совет принял решение об увеличении представительства этой провинции в высшем органе законодательной власти.
Вне зависимости от того, останется ли Ливия унитарным государством, либо вернется к федеративному устройству, вопрос состоит в том, что ее социальная структура уже породила и, скорее всего, будет порождать и в будущем многочисленность игроков, действующих на внутриполитической арене – ни в коей мере не исчезнувшие за время правления Каддафи родоплеменные структуры, этно-региональные образования (берберские и туарегские), наконец, религиозные ордена. Движение за придание Киренаике федеративного статуса было возглавлено племянником бывшего короля и, что существеннее, высшим представителем сенуситского ордена, традиционно игравшего ведущую роль в сплочении киренаикских племен и создания в прошлом предпосылок для движения в направлении формирования протогосударств. Если же появление этих внутриполитических игроков неизбежно, то это означает, что дальнейший путь Ливии не может не быть тернист. Но прохождение по нему уже было увенчано несомненными достижениями – разоружение отрядов повстанцев, начало экспорта нефти, успешно готовятся выборы.
В Сирии на данный момент события складываются наиболее трагическим образом. Между властью и оппозицией возникло своего рода катастрофическое равновесие. Что впереди? И если оппозиция, как и в Ливии, начинает постепенно изменять в свою пользу баланс сил, то чего можно ждать от оппозиции? Что она представляет собой.
Несомненно, что положение в Сирии выглядит наиболее трагично. Ни оппозиция, ни режим Башшара Асада не готовы не только к диалогу, но и даже к незначительным уступкам. Ситуация осложняется и действиями многочисленных внешних сил (прежде всего, Ирана, с одной стороны, аравийских монархий, с другой), решающих вопрос о том, кто станет региональным гегемоном на пространстве Ближнего Востока. Но катастрофическое равновесие не может продолжаться бесконечно, несмотря на то, что любое иностранное вмешательство (несмотря на все призывы оппозиции) под международным флагом, либо под флагом Лиги арабских государств не кажется сегодня возможным.
Сирийская освободительная армия численно невелика – по некоторым данным не более 60 тыс. человек. Но ей противостоят не столько регулярные вооруженные силы режима, сколько республиканская гвардия и несколько элитных подразделений. Многочисленные факты свидетельствуют о том, что в самой же сирийской армии (почти 250 тыс. чел.) дела обстоят не столь безоблачно, как это обычно трактуется. Могут ли вооруженные отряды оппозиции численно возрасти? Скорее всего, да, хотя бы потому, что руководство Сирийской освободительной армии пока еще отказывается включать в ее ряды достигших призывного возраста молодых людей, которые готовы туда вступить, оправдывая это отсутствием достаточного количества оружия. Но, видимо, каналы поставок этого вооружения сегодня налажены, – о необходимости преодоления катастрофического равновесия на этой основе открыто говорят высшие сановники саудовского государства, а оппозиция внутри Сирии наносит ощутимые удары по армейским целям и отделениям службы государственной безопасности. Дезертирство из рядов обычных вооруженных сил – повседневное явление, число призывников упало, как минимум, в четыре раза. Эти молодые люди скрываются, бегут в Турцию, Иорданию, Ливан. Поддержка режима со стороны этноконфессиональных меньшинств, вероятно, снижается, несмотря на официальную позицию глав христианских общин. В составе Сирийской освободительной армии уже есть не только солдаты, но и офицеры-христиане, включая и высших офицеров. В ее составе ныне формируются «алавитские роты», в провинциях Латакия и Идлиб с их значительным алавитским населением не прекращаются волнения, многие видные деятели алавитской общины уже не раз публиковали заявления, в которых заявляли о том, что они отмежевываются от режима. Считать же алавитскую общину одной из опор сирийской власти не приходится, – если в высшем эшелоне нынешнего политического истеблишмента Сирии и присутствуют выходцы из ее рядов, то это относится едва ли не исключительно к двум ее кланам – Асад и Махлюф.
С другой стороны, сирийская оппозиция, конечно же, многообразна и расколота, в ее составе как группы, действующие внутри Сирии (и в силу этого обстоятельства в большей или меньшей степени связанные с режимом, что оказывает непосредственное воздействие на уровень их радикализма), так и за ее пределами, объединенными в Сирийский национальный совет, в котором представлены как партийные структуры (сирийские «Братья-мусульмане», коммунисты, не признававшиеся в свое время Москвой, партии этнических меньшинств – курдов и ассирийцев), так и независимые либералы (Б. Гальон тому яркий пример). Тем не менее, на состоявшейся 24 февраля 2012 г. в Тунисе конференции «друзей сирийского народа» сирийская оппозиции была признана ее участниками (представлявшими шестьдесят стран и международных организаций) «авангардом сирийского народа, стремящегося к свободе и достоинству», а Сирийский национальный совет, «создавший широкую и представительную организационную структуру» – в качестве «законного представителя сирийцев, стремящихся к осуществлению мирного демократического перехода». Это важное достижение, даже если и учитывать некоторую расплывчатость формулировок, которые, конечно же, требовали достижения консенсусного согласия всех участников тунисского форума.
Каково будущее сирийской оппозиции?
Говорить сегодня о том, что она согласится с призывами Кофи Аннана, не приходится, хотя бы потому, что она уже обрела серьезную международную поддержку, включая, в первую очередь, влиятельные региональные силы, что, в конечном итоге, позволит обойти стоящие на ее пути препятствия и, в первую очередь, российское противодействие ходу развития внутрисирийской ситуации. Что ждать от нее в более отдаленном будущем? Это будет естественное размежевание в силу исчезновения нынешнего, объединяющего всех противника – режима. Означает ли это, что Сирия погрузится в хаос? Да, преследование и физические расправы над одиозными сторонниками режима кажутся неизбежными, – уже сегодня Human Watch обвиняет внутрисирийскую вооруженную оппозицию в «негуманном обращении» с ее противниками. Но только ли оппозиция будет нести за это ответственность или же значительная доля вины будет лежать на нынешнем режиме, зверства которого во все большей степени увеличивают вероятность будущего катастрофического сценария для Сирии? Впрочем, насколько этой сценарий будет реализован, зависит и от международного сообщества, от его позиции по вопросам, связанным с реконструкцией этой страны.
Расскажите, пожалуйста, о ситуации в Бахрейне и Йемене.
Бахрейнская ситуация своеобразна. Королевский режим признал, что в ходе подавления массовых вступлений произошло «чрезмерное применение силы». Созданная по инициативе короля комиссия, расследовавшая этот вопрос, выявило случаи нарушения прав граждан, а виновные были привлечены к суду. Тем не менее, бахрейнская оппозиция (по крайней мере, ее наиболее радикальные круги, представители которых проигнорировали направленное им приглашение принять участие в официальном оглашении итогов расследования королевской комиссии) настаивает на недостаточности выявления случаев нарушения гражданских прав в ходе происходивших волнений. Более того, активизация оппозиционной деятельности (происходящие время от времени демонстрации) оправдывается медлительностью правительства в вопросе о расширения присутствия шиитов в высших эшелонах власти. Хотя это обещано королем. Стоило бы, тем не менее, сказать, что когда утверждают будто волнения в Бахрейне представляли собой «суннитско-шиитские столкновения» или, «выступления шиитов против представленной суннитами власти», это, по меньшей мере, поверхностно.
Если проанализировать все требования, которые выдвигались на начальном этапе протестных выступлений, то они сводились к следующему: принятие конституции, согласованной с народом, освобождение всех политических заключенных, избрание премьер-министра, ликвидация дискриминации шиитов, отказ от практики предоставления гражданства по политическим мотивам. Шиитская оппозиция обвиняла власть в том, что бахрейнское гражданство стало инструментом, используемым для того, чтобы увеличить число лояльных правящим властям граждан суннитского происхождения, а также политически благонадежным иностранцам, которые поступали на службу в вооруженные силы или спецслужбы Бахрейна. Однако основной лозунг массовых шествий звучал как: «Сунниты и шииты – братья: вот страна, к которой мы стремимся!». Даже если во главе оппозиционных выступлений в Бахрейне и стояли шиитские организации, в них принимали участие и сунниты, а лидеры оппозиции стремились к тому, чтобы требования протестующих носили политический, а не конфессиональный характер. Только после возвращения в страну из эмиграции в Иране главы наиболее радикальной шиитской организации было выдвинуто требование свержения королевской власти и превращения Бахрейна в республику.
Внутрийеменская ситуация не привлекает сегодня сколько-либо пристального внимания арабских аналитиков, хотя, конечно, они говорят о вероятности деятельности там связанных с местными племенными объединениями структур, заявляющих о своей аффилированности с Аль-Каидой. Вероятно, что после вмешательства государств-членов Совета сотрудничества арабских государств Залива (Саудовской Аравии, в первую очередь), содействовавших отставке президента Али Абдаллы Салеха, развитие йеменского кризиса (включая и сепаратистское движение на юге) идет к затуханию. Такой же сценарий развития предлагался аравийскими монархиями и в начале сирийского кризиса, но он не реализовался из-за упорства правящего режима.
Как Вы оцениваете ситуацию в других странах региона, где события развиваются не столь драматично?
Ни о Марокко, ни об Иордании сегодня уже нельзя говорить как о странах, где ситуация развивается драматично. Принятие новой марокканской конституции, как и внесение серьезных поправок в иорданскую конституцию (в Иордании уже давно легализованы местные «Братья-мусульмане»), значительно расширивших полномочия парламента, изменило внутреннюю ситуацию в этих двух странах.
Говоря о росте волны исламизма в арабских странах, российская пресса может ссылаться, в том числе, и на пример Кувейта, где на парламентских выборах нынешнего года исламские организации получили более 40% депутатских мест. Но эти организации всегда присутствовали в кувейтском Национальном совете, хотя это присутствие колебалось в зависимости от развития внутренней и региональной ситуации. Нынешнее увеличение их численности – проявление старой, мало что меняющей тенденции.
И как всегда последний вопрос, волнующий читателей «Рабкора» – о левых силах в Арабском мире. В Тунисе левые добились успеха на выборах, но что представляют собой эти многочисленные партии, так и не сумевшие объединиться? В Египте мы видим идеологическое присутствие левых в общественной дискуссии, но оно слабо конвертируется в реальное политическое влияние. Заметны ли какие-либо левые организации или лидеры в Ливии, в Сирии? Насколько все эти группировки имеют перспективы роста?
Не стоит, на мой взгляд, быть излишним оптимистом в отношении влияния левых в арабском мире и уж тем более считать, что это влияние усилилось там, где произошли революционные изменения. Левые в арабском мире слабы, хотя их история знает немало примеров, когда левый дискурс мог оказывать значительное воздействие на риторику и практику местных националистов или сторонников религиозной идеи. Если, в частности, группа Риада Турка (всегда преследовавшаяся сирийским режимом) сегодня представлена в Сирийском национальном совете, если коммунисты ныне официально действуют в Ираке, если из подполья вышли египетские коммунисты, то это пока ещё не означает усиления левых тенденций, сторонники которых далеки от того, чтобы серьезно влиять на политический процесс своих стран. Произойдет ли это в будущем? Вопрос пока остается открытым.
