О происхождении полиции
Район Пять углов в Нижнем Манхэттене, запечатлённый на картине Джорджа Кэтлина 1827 года. Являясь первым поселением свободных чёрных в Нью-Йорке, район Пять углов также был пунктом прибытия ирландских иммигрантов и координационным центром бурной коллективной жизни нового рабочего класса. Полицию придумали, чтобы обрести контроль над такими районами, с таким населением, как этот.
В Англии и Соединённых Штатах полиция была придумана в течение всего лишь нескольких десятилетий — примерно с 1825 по 1855 годы.
Новый институт не был ответом на рост преступности и в действительности не способствовал появлению новых методов борьбы с преступностью. Самый обыкновенный для властей способ раскрыть преступление, и до, и после изобретения полиции, заключался в том, что кто-нибудь рассказывал им, кто совершил преступление.
Кроме того, преступность связана с действиями отдельных людей, тогда как правящие элиты, придумавшие полицию, противостояли таким угрозам, которые были вызваны коллективным действием. Короче говоря, власти создали полицию, чтобы справиться с большими толпами неповинующихся людей, как то:
- забастовки в Англии;
- мятежи в северных штатах;
- и угроза восстаний рабов на Юге.
Таким образом, полиция — это реакция на толпу, а не на преступность.
Я во многом сосредоточусь на том, кем были эти толпы, как они стали такой угрозой. Мы увидим, что одной из трудностей для правителей, кроме роста социальной поляризации в городах, было разрушение старых методов личного контроля над трудящимся населением. В эти десятилетия государство вмешалось, чтобы заполнить этот общественный пробел.
Мы увидим, что на Севере изобретение полиции было лишь одной частью усилий государства, направленных на то, чтобы управлять и структурировать рабочую силу изо дня в день. Правительства также расширили свои программы помощи бедным, чтобы регулировать рынок труда, а ещё разработали систему государственного образования, чтобы контролировать умы рабочих. Позже я покажу, как это связано с работой полиции, но в основном я сфокусируюсь на том, как создавалась полиция в Лондоне, Нью-Йорке, Чарлстоне (штат Южная Каролина) и Филадельфии.
Чтобы получить представление о том, в чём состоит особенность современной полиции, будет полезно рассказать о ситуации в то время, когда капитализм только начинался. В частности, давайте рассмотрим торговые города периода позднего Средневековья (примерно 1 000 лет назад).
Господствующий класс этого времени не жил в городах. Феодальные землевладельцы проживали в сельской местности. У них не было полиции. Они могли собрать вооружённые силы, чтобы терроризировать крепостных крестьян, по сути, полурабов, или же они могли сражаться против других благородных господ. Но эти вооружённые силы не были профессиональными и действующими постоянно.
Население городов по большей части состояло из крепостных, которые либо купили вольную грамоту, либо просто-напросто сбежали от своих хозяев. Они были известны как буржуа, что означало «городской житель». Буржуазия проложила путь экономическим отношениям, которые мы сейчас знаем как капитализм.
В контексте наших обсуждений давайте будем считать, что капиталист — это тот, кто использует деньги, чтобы сделать больше денег. В начале среди капиталистов доминировали купцы. Купец тратит деньги, чтобы купить товары, а потом выручить за них ещё больше денег. Были и те капиталисты, которые имели дело только с деньгами — это банкиры. Они давали в долг одну сумму, чтобы получить назад сумму побольше.
Можно было также стать ремесленником, который покупает материалы и изготавливает что-нибудь, например обувь, чтобы продать это и получить больше денег. В системе гильдий мастер работает вместе с подмастерьями и учениками, руководя ими. Мастера получали прибыль от их работы, то есть имела место эксплуатация, но у подмастерьев и учеников были обоснованные надежды в будущем самим стать мастерами. Таким образом, классовые отношения в городах были довольно подвижны, особенно по сравнению с отношениями между дворянами и крепостными. Кроме того, гильдии налагали некоторые ограничения на эксплуатацию, поэтому в то время капитал накапливали в основном купцы.
Во Франции 11 и 12 веков такие города стали называться коммунами. Города становились коммунами при различных обстоятельствах, иногда с разрешения феодального лорда, но в общем случае они считались самоуправляемыми единицами или даже городами-государствами.
Но у них не было полиции. Там имелись свои суды и небольшие вооружённые силы, состоявшие из самих горожан. Эти силы в общем случае не занимались тем, чтобы предъявлять людям обвинения. Если вас ограбили, или на вас напали, или вас обманули в коммерческой сделке, то вы, гражданин, сами бы выдвинули обвинения.
Одним из примеров такого правосудия по принципу «сделай сам» служит сохранявшаяся на протяжении веков практика, известная как «hue and cry» (шумиха). Если вы находились на рынке и стали свидетелем воровства, то вы должны были закричать «Стой, вор!» и погнаться за ним. Дальнейшие события развивались так, что любой, кто увидел вас за преследованием вора, должен был сам присоединиться к выкрикам и погоне.
Города не нуждались в полиции, потому что высокая степень социального равенства давала людям чувство взаимного обязательства. Спустя годы классовые конфликты внутри городов стали интенсивнее, но даже тогда города сохраняли свою целостность через общий для всех антагонизм к власти вельмож и через продолжающуюся связь взаимных обязательств.
В течение сотен лет французы сохраняли в памяти идеализированный образ ранних городов-коммун как самоуправляемых сообществ равных людей. Поэтому неудивительно, что в 1871 году, когда рабочие взяли власть в Париже, они назвали его Коммуной. Но не будем забегать так далеко вперёд.
* * * * *
Капитализм претерпел большие изменения в процессе того, как он вырастал из феодального общества. Во-первых, размеры капиталов росли. В этом и суть, помните? Превращать кучки денег поменьше в кучки денег побольше. Размеры сбережений начали астрономически расти во время завоевания Америк, когда золото и серебро грабили из Нового Света, а африканцев похищали для работы на плантациях.
Всё больше и больше вещей производилось для продажи на рынке. Проигравшие в рыночном соревновании начали терять свою независимость как производители и были вынуждены работать за зарплату. Но в таких местах, как Англия, главной силой, толкающей людей к наёмному труду, стала проводимая с одобрения государства политика по выдавливанию крестьян с земли.
Города росли по мере того, как крестьяне становились беженцами из деревни, но росло и неравенство внутри городов. Капиталистическая буржуазия стала социальным слоем, более оторванным от рабочих, чем прежде. Рынок оказывал разрушительное воздействие на солидарность ремесленных гильдий — об этом я расскажу более подробно, когда я перейду к разговору про Нью-Йорк. Мастерские стали крупнее, чем когда-либо раньше, и один английский босс стал командовать, может быть, десятками рабочих. Я говорю о середине 18 века — прямо перед тем, как по-настоящему началась фабричная индустриализация.
Полиции всё ещё не было, но имущие классы начали прибегать ко всё большему и большему насилию для подавления бедного населения. Иногда армии приказывали стрелять по бунтующим толпам, а иногда констебли арестовывали и вешали лидеров. Таким образом, классовая борьба начинала накаляться, но по-настоящему всё начало меняться, когда в Англии началась промышленная революция.
В то же самое время французы проходили через свою политическую и социальную революцию, которая началась в 1789 году. Британский правящий класс отреагировал паникой из-за возможности английских рабочих последовать французскому примеру. Они запретили тред-юнионы и собрания с участием более 50 человек.
Несмотря на это, английские рабочие собирали всё более массовые демонстрации и стачки где-то с 1792 по 1820 годы. Правящий класс в ответ посылал армию. Но армия может сделать только две вещи, одна хуже другой. Либо они откажутся стрелять, и толпе сойдёт с рук всё то, для чего они собрались. Либо они будут стрелять по толпе, и у рабочего класса появятся новые мученики.
Именно это произошло в Манчестере в 1819 году. Солдат отправили в атаку на толпу в 80 000 человек: сотни были ранены, 11 убиты. Вместо усмирения толпы это событие, известное как Манчестерская бойня, спровоцировало волну стачек и протестов.
Даже проверенная временем тактика повешения лидеров движения начала приводить к обратным результатам. Казнь оказывает устрашающий эффект на толпу в 100 человек, но к тому времени толпы стали собирать до 50 000 сторонников приговорённого человека, и казни всего-навсего вселяли в них желание сражаться. Рост британских городов и рост социальной поляризации внутри них, два количественных изменения, начали производить качественно новые вспышки борьбы.
Правящий класс нуждался в новых институтах, чтобы взять ситуацию под контроль. Одним из них стала лондонская полиция, основанная в 1829 году, всего через 10 лет после Манчестерской бойни. Новые полицейские силы были специально разработаны так, чтобы причинять толпам людей несмертельное насилие с целью их разогнать, не создавая при этом мучеников. Очевидно, что любая сила, организованная осуществлять насилие на регулярной основе, будет убивать сколько-нибудь людей. Но на каждое полицейское убийство найдутся сотни и тысячи актов нелетального полицейского насилия, высчитанного и выверенного производить устрашение, избегая при этом гневного коллективного ответа.
Когда полицейские Лондона не были сконцентрированы в отряды для контроля толпы, они были рассредоточены по городу, чтобы патрулировать повседневную жизнь бедняков и рабочего класса. Это подводит итог отличительной двойной функции современной полиции: есть рассредоточенная форма наблюдения и устрашения, проводимая во имя борьбы с преступностью; и есть концентрированная форма действия по подавлению стачек, мятежей и крупных демонстраций.
То, для чего была придумана полиция — справляться с толпой, но большую часть времени мы замечаем лишь присутствие полицейских на улице. Прежде чем я расскажу об эволюции полиции в Нью-Йорке, я хочу исследовать связь между этими двумя режимами работы полиции.
Я начну с более общей темы классовой борьбы за использование городского пространства. Этот вопрос имеет очень большое значение для рабочих и бедноты. Улицы важны рабочим:
- для работы
- для досуга и развлечения
- как жилое пространство для тех, у кого нет дома
- … и для политики.
Начнём с работы. Хотя успешные лавочники могли владеть закрытыми помещениями, их не столь обеспеченные коллеги были вынуждены торговать на улице. Укоренившиеся торговцы видели в них конкурентов и использовали полицию, чтобы устранить их.
Уличные торговцы к тому же являлись эффективными распространителями краденых вещей в силу своей подвижности и анонимности. Не только карманники и грабители пользовались услугами уличных торговцев. Слуги и рабы людей из среднего класса также воровали у своих господ, передавая краденое местным продавцам. (Кстати, в Нью-Йорке до 1827 года существовало рабство.) Просачивание богатства из комфортабельных городских домов — ещё одна причина, по которой средний класс требовал принять меры против уличных торговцев.
Улица была также просто тем местом, где рабочие могли проводить своё свободное время, так как их дома не отличались особым комфортом. На улицах они могли заводить дружбу, ходить на бесплатные развлечения и, в зависимости от места и времени, вовлекаться в диссидентскую религию или политику. Британский историк-марксист Э. П. Томпсон подытожил всё это, написав, что английская полиция 19 века была
беспристрастна, пытаясь под одну гребёнку убрать с улиц уличных торговцев, попрошаек, проституток, уличных артистов, пикетчиков, играющих в футбол детей и социалистических агитаторов. Предлогом очень часто служило то, что от владельца магазина поступила жалоба на помехи торговле.
По обе стороны Атлантики большинство арестов были связаны с преступлениями без жертвы или с преступлениями против общественного порядка. Другой историк-марксист, Сидни Хэрринг, заметил: «То, как криминолог определяет “преступления против общественного порядка”, опасно близко к тому, как историк описывает “занятия рабочего класса в свободное время”».
Уличная жизнь была (и является) особенно важной частью политики в интересах рабочего класса. Политический истеблишмент и менеджеры корпораций могут встречаться в помещении и принимать решения, имеющие крупные последствия, потому что эти люди командуют бюрократией и рабочей силой. Но когда трудящиеся встречаются и принимают решения о том, какие изменения нужны, большого значения такая встреча не имеет, если только они не смогут вывести на улицы своих сторонников, будь то забастовка или демонстрация. Улица — это испытательный полигон для политики в интересах рабочего класса, и правящий класс полностью это осознаёт. Вот почему они отправляют полицию на улицы каждый раз, когда рабочий класс показывает свою силу, для противодействия ему.
Теперь взглянем на связь между двумя главными формами полицейской деятельности: рутинным патрулированием и контролем толпы. Повседневная жизнь патрульных полицейских приводит к привычке использовать насилие или угрожать применить его. Это подготавливает их к осуществлению массовых актов репрессий, которые необходимы, когда рабочие и угнетённые восстают большими группами. И это не только вопрос практики с оружием и тактикой. Рутинное патрулирование играет ключевую роль в создании у полицейских представления о том, что причиняемое ими насилие служит высшему благу.
Повседневная работа также позволяет командирам определять, какие полицейские охотнее других причиняют боль, чтобы ставить их в первые ряды для подавления выступлений. В то же самое время «хороший полицейский», которого вы могли повстречать на улице, предоставляет критически важное пиар-прикрытие для той жестокой работы, которая должна быть выполнена «плохими полицейскими». Рутинная работа также может стать полезной в периоды политических потрясений, потому что к этому моменту оказывается, что полиция уже провела время в районах города, пытаясь выявить лидеров и радикалов.
Сейчас мы можем вернуться к историческому нарративу и поговорить про Нью-Йорк.
Я начну с пары замечаний о народных массовых традициях до революции. Во время колониального правления люди время от времени устраивали дебош, но он обычно принимал такую форму, которую колониальные элиты одобряли или как минимум терпели. Существовали различные празднества, подпадавшие под категорию «бесчинства», во время которых социальные позиции менялись местами, и низшие слои могли притворяться, что они были на вершине общества. Для подчинённых классов это был способ выпустить пар, высмеивая своих господ — способ, который признавал право элиты быть во главе общества каждый другой день в году. Эта традиция символического бесчинства была особенно заметна во время Рождества и Нового года. Даже рабам дозволялось участвовать.
Также каждый год праздновали День папы римского, когда представители протестантского большинства проводили шествие с чучелами, в том числе папы римского, которые потом сжигали. Маленькая межконфессиональная провокация, «всё в шутку», всё с утверждения отцов города. В то время празднование Дня папы римского обычно не приводило к реальному насилию против католиков, потому что на весь Нью-Йорк их было всего несколько сотен, а до революции в городе не было ни одной католической церкви.
Эти массовые традиции были шумными и даже беспорядочными, но они имели склонность укреплять связь между низшими слоями и элитой, а не разрывать её.
Низшие слои были также привязаны к элите постоянным личным контролем. Это относится, конечно, к рабам и прислуге, но подмастерья и ученики тоже жили в одном доме с мастером. То есть не так уж и много подчинённых людей бродили по улицам в любое время суток.
В этой ситуации моряки и подёнщики остались без присмотра как потенциально разрушительные элементы. Уже к 1638 году, как замечает историк Селден Бэкон, элита Нового Амстердама (голландской колонии, которая позже станет Нью-Йорком) увидела необходимость предотвращать беспорядки, которые могли начаться с берега:
Первые указы, которые носили полицейский характер, касались судов в гавани, ограничивая возможность посещения жителей, запрещая матросам оставаться на берегу ночью, а также отдавая распоряжение капитанам судов следить за соблюдением этих правил. Целью этого было как подстраховаться от контрабанды, так и не позволить буйным матросам попадать на ночные улицы. Всем рабочим было приказано приходить и уходить с работы в установленные часы, а плотникам-мастерам и надсмотрщикам было приказано следить за исполнением этого. (Том 1, 16.)
Это, как видно, пример полицейской службы без полицейского агентства. Элита Нового Амстердама приказывала работодателям контролировать докеров в течение нерабочего времени, во многом как господа надзирают над своими рабами и слугами, а мастера — над учениками. Колониальные власти могли предполагать, что ни к кому не привязанные, свободные наёмные рабочие, даже в небольших количествах, могли подорвать нормы этого патрицианского общества. Реакцией властей было сделать этих рабочих менее свободными, пытаясь «прикрепить» их к боссам.
В таких обстоятельствах, как эти, когда большинство людей в колонии и так весь день находились под контролем, не было нужды в регулярных полицейских силах. Существовала ночная стража, которая высматривала пожары, пыталась предотвращать вандализм и арестовывала всех чёрных, которые не могли доказать, что они были свободными людьми. Стража никоим образом не была профессиональной. Все из них имели основную работу и направлялись в стражу посменно, то есть никто из них не занимался регулярным патрулированием улиц, а обязанность нести стражу все ненавидели. Богатые откупались от этой повинности, выплачивая деньги за замену.
В дневное время на дежурстве находилось небольшое количество констеблей, но они не занимались патрулированием. Они были агентами суда, которые исполняли приказы, такие как вызовы в суд или ордера на арест. Они не вели расследования. В 18 и вплоть до 19 века система зависела практически полностью от гражданских информаторов, которым обещали часть любого штрафа, который нарушитель мог быть должен заплатить.
Революционный период изменил несколько аспектов в роли толпы и в отношении между классами. В 1760-е годы, начиная с агитации против Гербового акта, элита торговцев и владельцев недвижимости поддержала новые формы народной мобилизации. Это были новые шумные демонстрации и мятежи, заимствовавшие из существующей традиции, что очевидно по использованию чучел. Вместо сжигания папы римского, протестующие сжигали губернатора или короля Георга.
У меня нет времени погружаться в детали того, что они делали, но важно отметить классовый состав этих толп. Представители элиты могли сами в ней находиться, но тело толпы составляли квалифицированные рабочие, известные под общим названием «механики». Это значит, что мастер находился в толпе вместе со своими подмастерьями и учениками. Люди высших социальных рангов были склонны видеть ремесленных мастеров как своих лейтенантов для мобилизации остальных механиков.
Вместе с интенсификацией конфликта с Великобританией механики сами стали более радикализированными и организованными, независимо от колониальной элиты. Наблюдалось трение между механиками и элитой, но до полного разрыва никогда не доходило.
И, естественным образом, когда британцы потерпели поражение, а элита создала собственное правительство, им уже не было дело до уличной агитации. Восстания и мятежи продолжались в новых независимых Соединённых Штатах, но они принимали новые формы — отчасти из-за того, что экономическое развитие разрушало единство самих механиков.
Сейчас я обращусь к тем событиям, которые последовали за революцией — изменениям, которые создали новый рабочий класс из противоречивой мешанины социальных элементов.
Давайте начнём с квалифицированных рабочих. Ещё до революции разрыв между мастерами и подмастерьями становился шире. Чтобы это понять, нам следует присмотреться внимательнее к продолжительному влиянию системы гильдий; формально, гильдий в Соединённых Штатах не существовало, но некоторые гильдейские традиции были живы в среде квалифицированных рабочих.
Старые гильдии были, по сути, картелями, союзами рабочих, у которых была монополия на некоторый вид ремесла, позволявшая им управлять рынком. Они могли устанавливать обычные цены на свои товары и даже заранее решать, насколько большим должен был быть рынок.
Управляемый рынок позволял обеспечить некоторую привычную стабильность в отношениях между рабочими одной отрасли. Мастер получал ученика как кабального слугу от его родителей взамен на обещание обучить ремеслу, а также обеспечить жильём и питанием на семь лет. Ученики заканчивали своё обучение, становясь подмастерьями, но часто продолжали работать на того же мастера до тех пор, пока им самим не предоставится возможность стать мастерами. Подмастерья получали обычную заработную плату с долгосрочными контрактами. Это значило, что зарплата продолжала приходить вне зависимости от сезонных колебаний в объёме работы. Даже без формальной структуры гильдий многие из установленных обычаем отношений продолжали действовать в дореволюционный период.
Однако, примерно с 1750 по 1850 годы эта корпоративная структура квалифицированных отраслей распадалась из-за внешних обстоятельств, так как контроль торговцев над рынком тоже начинал разваливаться. Товары, приходившие из других городов и стран, закрывали мастерам возможность устанавливать цены, из-за чего мастерские были вброшены в конкуренцию между собой, так знакомую нам сегодня.
Конкуренция заставляла мастеров вести себя в большей степени как предприниматели, разыскивая трудосберегающие инновации и относясь ко своим работникам в большей степени как к взаимозаменяемым наёмным рабочим. Предприятия стали более крупными и более обезличенными, став больше походить на фабрики с десятками сотрудников.
В первые десятилетия 19 века сотрудники стали терять не только свои долгосрочные контракты, но и жильё в домах мастеров. Для учеников это был эмансипирующий опыт, ведь юноши вышли из-под власти как своих родителей, так и своих мастеров. Будучи свободны приходить и уходить, как им заблагорассудится, они могли встречаться с девушками и создавать вокруг себя социальную жизнь в среде сверстников. Работающие женщины были в основном заняты в качестве домашней обслуги разного вида, если только не были проститутками.
Уличная жизнь претерпевала изменения по мере того, как эта молодёжь сливалась с другими группами населения, составлявших развивающийся рабочий класс.
Слияние не всегда носило мирный характер. Иммиграция ирландских католиков выросла после 1800 года. К 1829 году в городе проживало около 25 000 католиков, или каждый восьмой житель. Ирландцы были сегрегированы по месту жительства, часто проживая в тех же районах, что и чёрные, между прочим сами составлявшие теперь до 5 процентов населения. В 1799 году протестанты сожгли чучело святого Патрика, и ирландцы ответили на оскорбление. Подобные бои возникали и прекращались следующие несколько лет, и ирландцам было ясно, что констебли и стража занимали не их сторону.
Так, ещё до того, как появились современные полицейские силы, правоохранители занимались расовым профилированием. Элита города заметила среди ирландцев отсутствие уважения к страже, их открытую воинственность и отреагировала расширением стражи и более прицельным патрулированием. Это сопровождалось повышенным полицейским вниманием к африканцам, которые жили в тех же местах и часто имели такое же отношение к властям.
Под межконфессиональными и расовыми рознями скрывалась экономическая конкуренция, ведь ирландские рабочие были зачастую менее квалифицированными и получали более низкие зарплаты по сравнению с ремесленниками. В то же время мастера стремились упростить труд в мастерских. Таким образом, англосаксонские ученики стали частью настоящего рынка труда после того, как потеряли долгосрочные контракты. Когда это произошло, они обнаружили себя всего лишь на ступень выше ирландских иммигрантов по уровню зарплаты. Чёрные рабочие, которые были домашней прислугой или разнорабочими, находились по уровню зарплаты на одну или две ступени ниже ирландцев.
Одновременно с этим старая неквалифицированная часть наёмных рабочих, сосредоточенная вокруг доков и на стройках, расширялась вместе с расширением торговли и строительства после революции.
В общем, население стремительно росло. В 1800 году в Нью-Йорке жило 60 000 человек, но уже к 1820 году его население выросло вдвое. В 1830 году в Нью-Йорке проживало более чем 200 000 человек, а к 1840 году — 312 000 человек.
Вот приблизительная картина нового рабочего класса Нью-Йорка.
В эти десятилетия все составные части класса вовлеклись в коллективное действие на своих собственных началах. Это довольно запутанная история из-за количества акций и фрагментированности класса. Но мы могли бы начать с такого обобщения, что самая обычная форма борьбы являлась также и самой простой — бунтом.
Теперь к деталям. С 1801 по 1832 годы чёрные ньюйоркцы четыре раза поднимали бунт, чтобы не дать отправить бывших рабов к их проживающим вдали от города хозяевам. Эти усилия обычно оказывались тщетны, стража принимала жестокие ответные действия, и участники получали необыкновенно суровые приговоры. Белые аболиционисты присоединялись к осуждению мятежей. Таким образом, эти восстания представляли собой пример народной самодеятельности вопреки неодобрению элиты, не говоря уже о том, что они иллюстрировали расовое неравенство в правоприменении.
Бывало и такое, что белые устраивали на церкви и театры для чёрных нападения, которые иногда дорастали до уровня массовых беспорядков. В этом участвовали бедные иммигранты, но иногда белые богачи и констебли сами принимали участие. Одни из таких беспорядков против чёрных, произошедших в 1826 году, бушевали трое суток и привели к повреждению домов и церквей как в чёрных кварталах, так и среди белых министров-аболиционистов.
Но конфликт между белыми и чёрным рабочими не был единственным. В 1802 году белые и чёрные моряки бастовали за повышение зарплат. Как и в случае с большинством забастовок в это время, способом добиться своего были, по выражению историка Эрика Хобсбаума, «коллективные переговоры через бунт». В нашем случае бастующие повредили те из кораблей, где брали на работу за низкие зарплаты. Докеры снова показали своё единство невзирая на расовые и конфессиональные различия в ходе боевых забастовок 1825 и 1828 годов.
Трудовые конфликты квалифицированных рабочих, например подмастерьев, обычно не оборачивались физическим принуждением, потому что они обладали монополией на соответствующие навыки. Подмастерья, тем не менее, в эти годы стали более боевыми. Забастовки квалифицированных специалистов прошли тремя волнами, начавшись в 1809, 1822 и 1829 годах соответственно. Каждая волна была более боевой и насильственной, чем предыдущая, так как под удар бастующих попадали другие квалифицированные рабочие, решившие стать штрейкбрехерами. В 1829 году подмастерья возглавили движение за 10-часовой рабочий день и создали Партию рабочих. Партия развалилась в тот же год, но привела в 1833 году к основанию Всеобщего профессионального союза.
Пока рабочие осознавали себя как класс, они также начали вовлекаться и в более «заурядные» беспорядки, когда толпы собирались в тавернах, театрах или на улице. У таких беспорядков не было чёткой экономической или политической цели, но это всё-таки были случаи коллективного самоутверждения рабочего класса либо его отдельных этнических или расовых частей. В первые десятилетия века подобные беспорядки возникали около четырёх раз в год, но в период с 1825 по 1830 годы ньюйоркцы устраивали их примерно по одному в месяц.
Одни из таких беспорядков в особенности взволновали элиту. Во время празднования нового 1828 года шумная толпа из приблизительно 4 000 молодых англосаксонских рабочих принесли барабаны с трещотками и отправились к Бродвею, где жили богачи. Они «раздобыли огромную пенсильванскую [крытую] повозку» и тащили её «огромной верёвкой несколько род длиной [1 род = 5,0292 метра]», согласно анонимному репортажу в Evening Post. По пути они разгромили африканскую церковь и избили членов общины. Стража арестовала нескольких бунтовщиков, но толпа отбила их и отправила стражу в бегство.
Толпа втягивала в себя всё больше гуляк и направлялась к деловому району, где они разгромили несколько магазинов. В Бэттери они разбили окна в одних из самых богатых домах города, после чего отправились назад к Бродвею, где богачи устроили себе собственный праздник в гостинице City Hotel.
В короткое время улица была заблокирована непроницаемой толпой, и конные экипажи, везущие леди и джентльменов домой, оказались зажаты и были не в состоянии пройти. Неудобство было таким, что большой отряд стражи был специально собран, чтобы заключить лидеров под стражу, а всех остальных разогнать.
Лидеры толпы объявили пятиминутное перемирие. Это позволило страже поразмыслить о схватке, в которую им предстояло ввязаться. К этому времени толпа нарезала длинную верёвку от повозки и вооружала передние ряды «отрезками около трёх футов [3 фута = 0,914 метра] в длину». Когда пять минут миновало, стража отступила в сторону, «и масса шумно и с триумфом пошла по Бродвею».
Это демонстративно вызывающее представление, данное рабочим классом, происходило на глазах у семей, управлявших Нью-Йорком. Газеты призывали значительно расширить стражу. Беспорядки 1828 года и богатый на крупные восстания 1834 год ускорили череду постепенных реформ, которые наконец привели в 1845 году к созданию департамента полиции Нью-Йорка.
Реформы 1845 года увеличивали размер полицейских сил, делали их профессиональными и централизовали их по образу военного командования. Стража теперь шла круглосуточно, а полицейским было запрещено иметь вторую работу. Оплата была увеличена, а полиция больше не имела права получать долю от штрафов, взысканных с нарушителей.
Это означало, что полицейские больше не выходили на патрулирование, выискивая, как бы заработать себе на жизнь — процесс, который мог приводить к странному отбору обвиняемых. Уничтожение системы гонораров дало командирам больше свободы в выборе политики и приоритетов, тем самым сделав департамент более чутким к меняющимся нуждам экономической элиты.
Вот как в Нью-Йорке появилась полиция.
История полиции на американском Юге, как вы могли себе представить, немного отличается.
Одними из первых полицейские силы современного образца были созданы в Чарлстоне (штат Южная Каролина), за годы до того, как полиция Нью-Йорка стала полностью профессиональной. Предшественником чарлстонской полиции были не отряды городской стражи, а патрули рабовладельцев, действовавших в сельской местности. Как выразился один историк, «через все [южные] штаты [до Гражданской войны] бродили вооружённые полицейские патрули, прочёсывавшие сельскую местность и днём, и ночью, запугивая, терроризируя и подвергая насилию рабов, добиваясь от них подчинения и кротости».
В общем случае это были добровольческие силы, набранные из белых граждан (часто неохотно и без энтузиазма), у которых было своё собственное оружие. Спустя время рабовладельцы приспособили сельскую систему к городской жизни. В Чарлстоне не было такого взрывного роста населения, как в Нью-Йорке. В 1820 году там проживало всего около 25 000 человек, но больше половины из них были африкано-американцами.
Чарлстон был коммерческим центром, беря своё начало в колониальные времена как основной пункт экспорта индиго и риса в Южной Каролине. Город также был крупным портом, в который африканцы прибывали для продажи либо прямо из Африки, либо из рабовладельческих колоний Карибских островов.
После того как конгресс в 1808 году наложил запрет на ввоз рабов, Чарлстон стал крупным перевалочным и торговым центром для рабов из Вирджинии и обеих Каролин в Алабаму, Миссисипи и Луизиану. Эти три штата «Глубокого Юга» нуждались в стабильном притоке невольников, чтобы справляться с имеющимся в 19 веке спросом на хлопок. Текстильные фабрики в Британии и Новой Англии были локомотивом промышленной революции, и рабский труд на Глубоком Юге был неотъемлемой частью этого бума.
Чарлстон не находился на главной оси этого бума, которая проходила через стремительно растущие города, такие как Новый Орлеан и Бирмингем (Англия). Тем не менее городская жизнь Чарлстона (и экономическая, и социальная) находилась в тесной связи с развитием капиталистических экономических отношения в других портовых городах по обе стороны Атлантики.
Многие из крупных южно-каролинских плантаторов имели дома в Чарлстоне, таким образом крупнейшие рабовладельцы штата были также и теми, кто определял политику одного из крупнейших городов штата. Как и правящие классы других атлантических торговых городов, элита Чарлстона нуждалась в рабочей силе, которая могла расширяться, сокращаться и адаптироваться вместе с взлётами и падениями рынка. Рабство, однако, было слишком негибким способом организации рабочих, так как рабов нужно было кормить и одевать вне зависимости от того, есть ли дня них работа; в период делового спада рабы становились для хозяев лишь статьёй расходов.
По этой причине рабовладельцы Чарлстона и других рабовладельческих городов начали, ещё в колониальные времена, привлекать рабов к работе по найму. Некоторые рабы напрямую принадлежали владельцам фабрик, что было особенно характерно для самого индустриально развитого города Юга — Ричмонда. Большинство рабов в Чарлстоне, однако, принадлежало белым городским жителям, которые использовали часть из них для личных нужд, а остальных «сдавали в прокат» в найм работодателям. Несколько рисовых мельниц Чарлстона владели рабами, чей труд они использовали, и сдавали своих рабов внаём, когда мельницы не работали на полную мощность.
Поначалу хозяева сами подыскивали работу своим рабам и забирали себе всю зарплату. Но многие хозяева скоро поняли, что гораздо удобнее давать рабам самим искать работу, собирая с каждого раба фиксированную плату за время, проведённое отдельно от хозяина. Отдавая раба в найм, хозяин мог покрыть от 10 до 15 процентов затрат на покупку раба за счёт годового дохода.
Новый порядок вещей фундаментально изменил отношения между рабами и их хозяевами, не говоря уже об отношениях рабов друг с другом. Рабы выходили из-под прямого контроля своих хозяев на длительные промежутки времени, и многие рабы могли сами заработать для себя сверх той платы, которую взимали хозяева. Чёрные чарлстонцы стали называть эти выплаты «взносом за свободу».
Многие африкано-американцы могли даже позволить себе «жить в городе», находя себе жильё вне стен хозяйских домов. Рабы могли заключать брак и вести независимую совместную жизнь. Некоторые из рабов, бывшие искусными ремесленниками, даже начинали сами нанимать работников, включая и женщин, которые работали швеями и доминировали в городской торговле одеждой. Большинство рабов, вовлечённых в наёмный труд, однако, были мужчинами, работавшими в различных квалифицированных специальностях, на краткосрочных неквалифицированных работах и в перевозке грузов. Женщины, составлявшие большинство чёрных чарлстонцев, обычно состояли в домашнем рабстве, но многие из них регулярно циркулировали по городу сами по себе, делая покупки для домохозяйства. Там они встречались (и узнавали последние новости) от других женщин-рабынь, которые самостоятельно покупали и продавали товары на еженедельных воскресных рынках.
К первым десятилетиям 19 века в Чарлстоне сложился преимущественно чёрный пригород, известный как «Чарлстонский перешеек», населённый в основном рабами и свободными цветными. Чарлстон воздвигнут на южной оконечности полуострова, сформированного слиянием двух рек, и местные жители называли неинкорпорированную северную часть полуострова «Перешейком». В 1850 году, и почти наверняка до этого, более четверти чёрных чарлстонцев проживали без надзора белых: они были или свободными, или рабами, которые «жили в городе». Находясь вне городской юрисдикции, владельцы баров Перешейка игнорировали всяческие законы и обслуживали многорасовую клиентуру.
Белое население Юга — как городское, так и сельское — жило в постоянном страхе восстания рабов. В сельской местности, однако, чёрные были под постоянным наблюдением, а изнурительный режим работы не давал рабам возможности выстраивать обширные социальные связи. Но в Чарлстоне, как часто отмечали белые с ноткой раздражения или тревоги, чёрные установили собственную коллективную жизнь. В 1818 году более 4 000 свободных чёрных и рабов откололось от городских методистских церквей для всех рас и построили в Чарлстонском перешейке отделение новой Африканской методистской епископальной церкви (AME).
Так как условия в городах Юга были значительно свободнее, чем на плантациях, государство было вынуждено вмешаться, чтобы выполнить репрессивную функцию, которую обычно брали на себя сами рабовладельцы.
Чарлстонская гвардия и стража развились методом проб и ошибок в узнаваемо современные городские полицейские силы к 1820-м годам, и занимаясь притеснением чёрного населения по ночам, и оставаясь начеку для быстрой мобилизации с целью контроля толпы. Чёрные, даже свободные чёрные, пойманные после комендантского часа без уважительной причины, подлежали ночному аресту силами гвардии и до 39 ударам плетью после того, как магистрат рассмотрит дело утром. Эта практика проистекала из колониальных времён и отражала методы сельских рабовладельческих патрулей. Первым крупным отличием, существовавшим с самого начала, было то, что гвардия была состоящей из наёмников силой, а не группой призванных на службу граждан.
Городская гвардия также несла дневное дежурство по праздникам и воскресеньям, когда она патрулировала еженедельные рынки. Толпы чёрных, особенно в базарные дни, могли быть довольно бурными. Как отмечает историк Бернард Пауэрс, один из белых горожан написал в 1840-е, что он был «постоянно раздосадован, особенно по воскресеньям, в высшей степени неуправляемыми толпами народа; они пренебрегали всякой законностью и, разойдясь в одном районе, собирались вновь в другом районе в ещё большем числе».
Городские власти видели в церкви AME беспокоившее их выражение автономии чёрных. В первый год существования церкви, 1818-й, городская гвардия провела рейд в церкви и арестовала 140 членов общины, вменяя им редко используемый закон, запрещавший семи и более чёрным мужчинам собираться без присутствия белых. И в свободных, и в рабовладельческих штатах церковь AME быстро стала важным центром, где чёрные обсуждали идеи отмены рабства, хотя религиозные общины были далеки от единства по поводу шагов, которые нужно предпринять, чтобы обрести свободу.
Дэвид Уокер, член бостонского отделения AME и автор изданного в 1829 года воинственного памфлета «Призыв к цветным гражданам мира», скорее всего был и членом Чарлстонской AME в начале 1820-х годов. Многие из взглядов Уокера, включая библейскую аргументацию права рабов на восстание за своё освобождение, соответствуют взглядам, приписываемым Денмарку Визи, свободному чёрному плотнику из Чарлстона, которого в 1822 году обвинили в планировании массового восстания.
Угроза восстания бросила белых чарлстонцев в панику. Элита города, предводимая интендантом (мэром), приказала пытать подозреваемых заговорщиков, которые под пытками дали признательные показания, указав на других участников заговора. Через несколько недель вторая группа подозреваемых выдала под пытками ещё десятки других. Виновны или нет (компетентные историки спорят по поводу того, был ли вообще заговор), Визи и 34 других чёрных мужчин были повешены, а 27 отправлены в изгнание.
Визи и другие обвинённые в заговоре были лидерами методистских «классов» в церкви AME. После их казни толпа белых горожан сожгла церковь дотла. Члены церковной общины продолжали тайно встречаться вплоть до Гражданской войны. (После отмены рабства в 1865 году сын Денмарка Визи, тоже плотник, спроектировал первое здание для новой церкви AME).
В разгар паники 1822 года белые горожане обвинили городскую гвардию в халатности и призвали к профессионализации и увеличению численности имеющихся сил. Гвардия стала нести круглосуточное дежурство и была централизована под прямым командованием интенданта. Как только паника стихла, законодатели отменили эти две меры в течение нескольких месяцев, хотя и одобрили увеличение численности сил.
Более того, штат Южная Каролина отреагировал на дело Визи постройкой гарнизона и арсенала в Чарлстоне на границе с Чарлстонским перешейком. Это сооружение, посвящённое угнетению чёрного населения, стало известно как Цитадель; к 1842 году там разместилось военное училище, которое всё ещё носит это имя. Войска Цитадели имелись в распоряжении Чарлстона, но вместе с ополчением штата, известным как «Рейнджеры Перешейка», они также были нужны, чтобы поддерживать порядок в Перешейке.
В середине 1820-х годов белые стали обвинять в серии пожаров поджигателей из числа чёрных, и совет отреагировал восстановлением небольших сил, действующих в дневное время, а также предоставил шесть лошадей, чтобы ускорить коммуникацию и мобилизацию. Тем самым Чарлстон ввёл круглосуточное полицейское патрулирование за три года до основания в 1829 году лондонской полиции.
К середине 1830-х годов законодатели восстановили меру, которую они впервые панически приняли в 1822 году — централизацию городского правительства (и гвардии) под контролем служащего полный рабочий день мэра. После реформ 1836 года город мог выставить силы гвардии в 118 человек, включая 94 рядовых и четыре музыканта. Ночная стража насчитывала одного стражника на каждые 263 городских жителя, далеко опережая по этому показателю Бостон (один офицер на 815 жителей) и Нью-Йорк (один на 771).
Элита добилась дальнейшей централизацией, аннексировав Чарлстонский перешеек в 1849 году, тем самым передавая его в юрисдикцию городской гвардии. До этого Рейнджеры и войска Цитадели, которые патрулировали Перешеек, представляли собой что-то среднее между сельскими рабовладельческими патрулями и современной полицией. Передача Перешейка под юрисдикцию гвардии подготовила почву для полной замены последних гражданских ополченцев на однообразные патрули оплачиваемых городских служащих.
Ещё до 1820-х годов силы Юга были более милитаризованы, чем полиция на Севере. Гвардия функционировала согласно военной иерархии, состоящей из нескольких рангов, и в отличие от первой полиции на Севере, у них было огнестрельное оружие, причём со штыками. В первые десятилетия века ночная стража Нью-Йорка не занималась постоянным патрулированием, как в Чарлстоне, где патрульный отряд к тому же составлял от пяти и больше человек. В годы до Гражданской войны посетители города часто писали об особенном угрожающем присутствии гвардии.
История полицейских сил отличается в деталях от одного американского города к другому, но во всех случаях существовала тенденция к конвергентному возникновению похожих институциональных решений. Природа полиции вытекает из природы «проблемы» — городского рабочего населения, которое развило некоторую экономическую автономию в качестве наёмных рабочих и ремесленников, тем самым сумев создать собственную самоутверждённую коллективную жизнь. Опыт Юга также подкрепляет утверждение, которое было очевидно верно и для Севера: расизм по отношению к чёрному населению был встроен в работу американской полиции с самого первого дня.
Ближе к концу, я скажу несколько слов о Филадельфии, но до этого я собираюсь обрисовать некоторые темы, которые касаются всех рассмотренных нами примеров.
Прежде всего, мы должны поместить работу полиции в контекст более масштабного проекта правящего класса по управлению и структурированию рабочего класса. В начале я говорил, что возникновение явления рабочих восстаний совпало со сломом старых способов постоянного личного контроля за рабочей силой. Государство вмешалось, чтобы обеспечить наблюдение. Полицейские были частью этих усилий, но на Севере государство также расширяло свои программы помощи бедным и систему государственных школ.
Работа полиции была совмещена с системой помощи бедным, так как констебли занимались регистрацией бедных и их размещением в работные дома. Это было ещё до того, как полиция стала профессиональной, а констебли уже отсортировывали «достойных помощи бедняков» от «недостойных помощи бедняков». Если человек был безработным и не мог работать, констебль направлял его в благотворительные центры, организованной церквями или самим городом. Но если человек мог работать, его объявляли «бездельником» и отправляли навстречу ужасам работных домов.
Система помощи бедным внесла ключевой вклад в создание рынка рабочей силы. Одной из основных функций системы помощи было сделать жизнь безработных настолько неприятной и унизительной, что люди стали бы готовы устраиваться на обычную работу за очень низкую зарплату, лишь бы не быть безработными. Наказывая беднейших людей, капитализм создаёт нижнюю планку уровня заработной платы и тянет всю шкалу вниз.
Полиция больше не играет настолько прямой роли в отборе людей, которым будет оказана помощь, но они немало делают в части наказания. Как мы знаем, немало полицейской работы связано с тем, чтобы портить жизнь безработным людям на улице.
Появление современной полиции также совпадает с появлением государственного образования. Государственные школы приучают детей к дисциплине капиталистического места работы; дети разлучаются со своими семьями, чтобы вместе с другими выполнять ряд задач под руководством авторитетной фигуры, следуя расписанию и сменному графику. Движение за школьную реформу 1830-х и 1840-х годов также стремилось сформировать моральные качества учащихся. Следствием этого должно было бы стать то, что учащиеся добровольно подчинялись бы авторитету, могли бы работать усердно, проявлять самоконтроль и откладывать удовольствие.
В действительности, концепция гражданственности, которая вышла из движения за школьную реформу, идеально соотносилась с концепцией криминологии, которая была придумана, чтобы классифицировать людей на улице. Полиции суждено было сосредоточиться не только на преступности, но и на преступных типажах — методике профилирования, подкреплённой якобы научной доказательной базой. «Малолетний преступник» — концепция, общая и для школы, и для полиции — позволяет связать два направления на практике.
Эта идеология гражданственности должна была бы иметь большие последствия в головах учащихся, поощряя их считать, что проблемы в обществе вызваны действиями «плохих парней». Ключевой целью школьного образования, согласно реформатору Хорасу Манну, должно было стать внушение учащимся определённого рода сознания, чтобы они занимались самодисциплиной и самоконтролем своего поведения. По словам Манна, целью было сделать так, чтобы дети «думали о долге, а не о полицейском».
Само собой разумеется, аналитическая схема деления общества на хороших и плохих парней идеально подходит для выявления козлов отпущения, в особенности радикальных. Такая морализаторская схема была (и остаётся) также прямым конкурентом классового мировоззрения, которое распознаёт базисный антагонизм в обществе как конфликт между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Деятельность полиции, таким образом, выходит далеко за рамки одних лишь репрессий — она «обучает» идеологии социальной ответственности и безответственности, которая увязывается с уроками классной комнаты и работного дома.
В общем, изобретение полиции было частью более широкой экспансии государственной деятельности по обретению контроля над повседневным поведением рабочего класса. Школьное образование, помощь бедным и работа полиции — всё это было нацелено на то, чтобы сделать рабочих полезными (и лояльными) капиталистическому классу.
Следующий общий вывод будет касаться того, что все мы и так знаем, а именно:
Есть закон … а есть то, что делают полицейские.
Начнём с пары слов о праве: несмотря на то, чему вас могли учить на уроках обществознания, право — это не рамки, в которых функционирует общество. Право — это продукт общественного устройства, но оно ничего не говорит о том, как всё устроено на самом деле. Право не является также и рамками, в которых должно функционировать общество, несмотря на то, что некоторые люди лелеют такую надежду.
В действительности право — лишь ещё один инструмент среди других в руках того, в чьей власти его использовать, чтобы влиять на развитие событий. Корпорации наделены властью использовать этот инструмент, потому что они могут нанимать дорогих юристов. Политики, прокуроры и полиция также наделены властью использовать право.
Давайте сузим тему до взаимоотношений полицейских и закона. Закон насчитывает гораздо больше предписаний, чем применяется полицией в действительности, то есть его правоприменение всегда является выборочным. Это значит, что полицейские всегда занимаются тем, что ведут профилирования население, обращая на отдельные группы прицельное внимание, и выбирают, какие виды поведения они хотят изменить. Это также значит, что у полицейских имеется постоянная возможность для коррупции. Если у них есть полномочия действовать по собственному усмотрению в выборе того, кого задержать за преступление, они могут потребовать вознаграждение за то, что не станут кого-либо задерживать.
Другой способ удостовериться в наличии пропасти между законом и действиями полицейских — это рассмотреть общую идею о том, что наказание начинается после того, как суд вынесет обвинительный приговор. Дело в том, что любой человек, имевший дело с полицейскими, расскажет вам, что наказание начинается с того самого момента, как вы попадаете к ним в руки. Они могут арестовать вас и посадить в камеру даже без предъявления обвинений. Это наказание, и они это понимают. И это не говоря уже о физическом насилии, которые они могут к вам применить, или о неприятностях, которые они могут вам создать, даже если не станут вас арестовывать.
Итак, полицейские распоряжаются людьми каждый день без судебных ордеров и каждый день наказывают людей без судебного решения. Очевидно, что некоторые из ключевых социальных функций полиции не прописаны в законе. Они являются частью полицейской культуры, которой полицейские обучают друг друга с одобрения и под руководством своих командиров.
Это снова подводит нас к теме, которую я обозначил в самом начале. Закон имеет дело с преступлениями, а в совершении преступлений обвиняют отдельных людей. Но полиция на самом деле была придумана для того, чтобы бороться с тем, чем рабочие и бедняки стали в своём коллективном выражении: полицейские противодействуют толпе, районам города, прицельно выбранным группам населения. Всё это коллективные сущности.
Занимаясь этим, они могут использовать закон, но общие директивы либо поступают как приказ командования, либо происходят из собственных инстинктов как опытных полицейских. Директивные указания часто в своей сути относятся к коллективам (скажем, вернуть контроль над непокорным районом). Полицейские сначала берутся их исполнить, а потом придумывают, какие законы для этого использовать.
В этом состоит смысл политики «нулевой толерантности» и теории «разбитых окон» — политик, которые в прошлом могли бы получить честное и откровенное название вроде “теории «наглых н***еров»”. Цель — запугать и заполучить контроль над массами людей, воздействуя на некоторых из них. Такие тактики были встроены в работу полиции с самого начала. Закон — это инструмент, которым можно действовать на отдельных людей, но настоящая цель состоит в контроле поведения масс.
Теми минутами, которые у меня остались, я воспользуюсь, чтобы поговорить о возможных альтернативах.
Одной из них может быть та система правосудия, которая существовала в Соединённых Штатах до появления полиции. Она очень хорошо задокументирована на примере Филадельфии, поэтому именно этот город будет в центре моего внимания. В колониальной Филадельфии сложилась система, известная как институт мировых судей, бравшая на себя большинство случаев уголовного преследования. Мэр и олдермены служили судьями, или магистратами. Бедняки копили деньги, чтобы заплатить необходимую пошлину за то, чтобы мировой судья рассмотрел дело.
Тогда, как и сейчас, большинство преступлений совершалось бедными против бедных. В этих судах жертва нападения, кражи или клеветы выступала в качестве обвинителя. Констебль мог быть вовлечён, чтобы привести обвиняемого, но это не то же самое, как если бы полицейский совершал арест. Весь процесс приводился в движение желаниями жертвы, а не государственными интересами. Обвиняемый мог также подать встречный иск.
Ни с одной стороны не были задействованы юристы, так что все расходы ограничивались пошлиной, которую нужно было заплатить мировому судье. Система не была идеальной, потому что судья мог оказаться коррумпированным, а жизнь бедняка не прекращала быть жалкой, когда он выигрывал дело. Но система была довольно популярной и продолжала действовать некоторое время даже после того, как параллельно развились система современной полиции и система государственных обвинителей.
Появление полиции, которое произошло вместе с появлением прокуратуры, означало, что государство теперь стало надавливать на весы правосудия. В суде вы можете надеяться на то, что вас будут считать невиновным до тех пор, пока ваша вина не будет доказана. Однако, до того, как вы попадёте в суд, вы должны будете пройти через руки полицейских и прокуроров, которые уж точно не будут считать вас невиновными. У них есть возможность надавить на вас или выбить признание (или, как теперь принято, признание в форме сделки со следствием) под пытками ещё до того, как вы предстанете перед судом.
Но какой бы несправедливой система ни стала, когда оказалась во власти полицейских и прокуроров, институт мировых судей уже продемонстрировал филадельфийцам, что возможна альтернатива, выглядящая в большей степени как разрешение спора среди равных.
В этом заключается главная идея: мы можем вернуть альтернативу к жизни, если уничтожим неравные социальные отношения, которые полиция была создана защищать. Когда рабочие Парижа в 1871 году взяли власть в городе на два месяца, они установили правительство под старым названием Коммуна. Зачатки социального равенства, возникавшие в Париже, сделали ненужными репрессии и позволили коммунарам экспериментировать с упразднением полиции как отдельной государственной силы, существующей обособленно от гражданского населения. Народ избирал собственных офицеров общественной безопасности, которые были подотчётны избирателям и которых можно было отозвать в любой момент.
Эта практика так никогда и не устоялась, потому что город был в осаде с первого дня, но у коммунаров была верная идея. Чтобы преодолеть режим полицейской репрессивной машины, решающее значение имело действовать согласно духу Коммуны, то есть строить самоуправляемое сообщество равных. Та же самая задача стоит перед нами до сих пор.
Это отредактированный текст доклада, с которым я выступил в конце июня 2012 года в Чикаго на ежегодной Социалистической конференции. Аудиозапись доклада доступна на сайте wearemany.org, но в этом тексте я исправил некоторые сделанные ранее ошибки и существенно пересмотрел раздел про Чарлстон после того, как я побывал там в марте 2016 года.
Особая благодарность южно-каролинцам Мэри Бэттл, Алфонсо Брауну, Нику Батлеру, Саре Дэйз, Кёртису Фрэнксу, Харлану Грину и Кристин Митчелл за информативные разговоры об истории.
Некоторые источники.
О правопорядке в Средневековой Европе:
Tigar, Michael. Law and the Rise of Capitalism. New York: Monthly Review Press, 2000.
О рабочем классе и полиции в Англии:
Thompson, E. P. The Making of the English Working Class. Vintage, 1966.
Farrell, Audrey. Crime, Class and Corruption. Bookmarks, 1995.
Об истории полиции в США и для понимания функций полиции:
Williams, Kristian. Our Enemies in Blue: Police and Power in America. Revised Edition. South End Press, 2007.
Silberman, Charles E. Criminal Violence, Criminal Justice. First Edition. New York: Vintage, 1980.
Ключевой источник по эволюции полиции в крупнейших городах США:
Bacon, Selden Daskam. The Early Development of American Municipal Police: A Study of the Evolution of Formal Controls in a Changing Society. Two volumes. University Microfilms, 1939.
Источники по Нью-Йорку и Филадельфии:
“New Year’s Amusements,” New York Evening Post, January 2, 1828.
Gilje, Paul A. The Road to Mobocracy: Popular Disorder in New York City, 1763-1834. The University of North Carolina Press, 1987.
Steinberg, Allen. The Transformation of Criminal Justice: Philadelphia, 1800-1880. 1st edition. Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1989.
Источники по американскому Югу:
Chapman, Anne W. “Inadequacies of the 1848 Charleston Census,” The South Carolina Historical Magazine, vol. 81, No. 1 (January 1980), 24-34.
Hinks, Peter P. To Awaken My Afflicted Brethren: David Walker and the Problem of Antebellum Slave Resistance. Pennsylvania State University Press, 1996.
Powers, Bernard E. Black Charlestonians: A Social History, 1822-1885. University of Arkansas Press, 1994.
Schweninger, Loren. “Slave independence and enterprise in South Carolina, 1780–1865,” The South Carolina Historical Magazine, vol. 93, No. 2 (April 1992), 101–125.
Wade, Richard C. Slavery in the Cities: The South 1820–1860. Oxford University Press, 1964.
О ранних годах государственного школьного образования в США:
Bowles, Samuel, and Herbert Gintis. Schooling In Capitalist America: Educational Reform and the Contradictions of Economic Life. Reprint. Haymarket Books, 2011.
- Автор: Дэвид Уайтхаус
- Дата оригинальной публикации: 7 декабря 2014 года
- Оригинал: https://worxintheory.wordpress.com/2014/12/07/origins-of-the-police/
- Перевела: Анна “CyberTailor” cyber@sysrq.in
