Советская печать прошла длинный исторический путь, проделав сложную эволюцию изменения формы и содержания газет и журналов. Пожалуй, трудно найти более непохожие друг на друга вещи, чем советская газета начала своего зарождения и периода ее конца. Ранняя советская пресса предстает перед нами в совершенно самобытном виде. Она уникальна и неповторима, жанр, в котором писали журналисты, подчас сложно определить. Он скорее походит на народные лубочные рассказы, чем на газету, сообщения и статьи незамысловаты, авторы пытались больше даже не информировать читателя, а дать ему наставления, нередко используя народную мудрость. Нужно сразу оговориться, что речь здесь идет о местной прессе. В столицах и крупных городах советская и партийная печать почти сразу же стали неразрывным целым, поэтому она воплотила в себе традиции большевистской газеты.
Позднесоветская пресса предстает в законченном каноническом виде, где печатались статьи профессиональных журналистов, натасканных правильно использовать слог и нужные выражения. В изданиях 70-х годов сложно найти неповторимый авторский стиль, нет разницы между столичной и местной прессой, вторая повторяет первую, в ней также под трафарет пишется о партии, которая «наш рулевой», и о местном партийном главе как о «руководителе ленинского типа». Но канонической эта пресса стала не сразу. В свой детский период она развивалась по собственным законам, и партия мало влияла на ее содержание, а вожди могли указать лишь вектор, по которому ей необходимо идти.
Историю советской прессы нужно отсчитывать от февраля 1917 года. Сформировавшимся Советам необходим был печатный орган для отчета о своей деятельности. Упраздненные «Губернские ведомости» и стали той материальной основой для новых изданий. По сути, эти первые известия были бюллетенями, отчетами о заседаниях, называть газетой их можно лишь с большой натяжкой. Но ситуация начала меняться уже в летние месяцы 1917 года: бурные политические события, министерские кризисы, левые и правые заговоры подталкивали местных новоявленных журналистов писать о них. Слабела центральная власть — усиливалась местная, а вместе с ней «развязывался язык» и у местной прессы.
Конец 1917—1918 гг. — это время в истории российской журналистики, когда народ мог с минимальным вмешательством интеллигенции выговориться, изложить свои чаянья и надежды, высказать свои сокровенные мысли.
Социализм уже в период Первой русской революции народная масса восприняла как учение, способное фундаментально преобразовать жизнь народа, решить все проблемы, освободить от бед и забот. Но почти вся революционная журналистика в знаменитые «дни свободы» состояла из интеллигенции, редко где встречались рабочие корреспонденты, а деревенские и вовсе исчислялись единицами.
Провинциальный советский журналист в 1918 году жил в ощущении полной катастрофы и хаоса, отсюда в его заметках так много апокалиптического и религиозного. Гражданская война — это борьба темных и светлых сил, ею должен закончиться период господства всего несовершенного и временного, это последний бой не просто старого мира, а точка в господстве дьявола на земле. Христианская религия не отрицается, а всего лишь дополняется социализмом, который оказывается своего рода формой материалистического христианства, земного рая, который в скором времени должен быть построен:
«Переживаемый момент вопиет о самопожертвованиях о самоотречениях. Не важно, будет ли человек герой-революционер, или будет он герой-христианин. Главное — вера и любовь. Ежели я люблю благо и жертвую во имя общего блага своей жизнью и верую, что путь к благу — есть революционный, я иду этим путем. Ежели я люблю благо, но я христианин, верующий в силу духа, духовного возрождения, духовной революции, — я иду путем христианским. Всегда человечество шло, идет и долго будет идти к правде Божьей этими двумя путями. Сольются ли они в один путь правды, нам не дано знать. Одно нужно сказать, что в наши дни нужно быть героем, жертвующим собою, или как христианин, соблюдает заповедь Бога: «Блажен, кто душу свою положит за други своя…», или как воин-революционер, помня слова: «быть — может, мы также погибнем лишь почвой для новых идей (орфография и пунктуация сохранена — Д.М.)». (Известия Ефремовского Совета Крестьянских и Рабочих Депутатов № 26, 4 июля 1918).
Все эти религиозные переживания персонифицировались в конкретных личностях, вожди большевиков, которые выступали за мировую революцию и построение всемирного коммунистического общества, были олицетворением доброго начала, а их враги, все без исключения, относились к темным силам. Такое очень простое бинарное восприятие происходившего естественным образом абсолютизировало обе стороны конфликта. Отсюда и получалось, что Романовы шли под одними знаменами вместе с эсерами. Заметки о «социал-монархистах» на одних страницах могли спокойно соседствовать с именами знаменитых эсеровских террористов на других, которые преподносились как герои и борцы за освобождение народа. И это было не только следствием политической безграмотности местных журналистов, плохо разбирающихся в партийных программах и персоналиях, но скорее воспринималось как признак последних времен. Те, кто раньше шел с открытым забралом против врагов народа вдруг оказывались заодно с теми, с кем они ранее неустанно боролись. Эта метаморфоза оказывалась неизбежной и предопределенной и в то же время знакомой и понятной крестьянской массе, вступавшей на путь исторического развития.
В борьбе с врагами возможны все средства. Тех, кто противился социальной революции и выступал против захвата власти большевиками, предлагалось расстреливать:
«Нельзя допускать лиц, выносивших постановления о неподчинении этой власти. Таких элементов необходимо предать военно-революционному трибуналу и расстрелять из самой ржавленной винтовки». (Там же. № 16, 23 мая 1918).
Заветными словами той эпохи стали обобществление и экспроприация. Именно они — путь к коммунизму и всеобщему счастью. Местные журналисты призывают отбирать у буржуазии не только недвижимое имущество, но и шубы, мебель, драгоценности. Эта мера должна была лишить буржуазию средств, с помощью которых они поддерживали антибольшевистские восстания, а в борьбе с мировой буржуазией помощником выступит мировой пролетариат.
Начало интервенции иностранной буржуазии местная пресса также воспринимала апокалиптически. Это ее последний бой, лебединая песнь, после чего она должна уйти в небытие:
«Земля уже горит под ногами империалистов, обильно напоивших ее слезами и кровью. И очень возможно, что бесстыдное нападение на Советскую Россию послужит толчком, который вызовет наконец давно ожидаемое извержение социального вулкана.
На этом вулкане пока еще пляшут торжествующие империалисты. Но торжество их будет кратковременным, и кровавый пир их кончится бедою. Они — люди обреченные. Судьба их измерена и участь их взвешена на неумолимом суде истории». (Там же. № 38, 15 августа 1918).
Эсхатологическое мироощущение было свойственно не только писателям и журналистам от народа, в еще большей степени конец старого мира ощущали те, кто занимал в нем выдающееся положение или же просто имел немалый вес в обществе. Правые болезненно восприняли уже Народную Революцию февраля 1917 году, а Октябрьский переворот и подавно приводил их в уныние и делал законченными пессимистами. Для них социальная революция означала падение и крах цивилизации, а дальнейшая судьба России была сумрачна и безнадежна. Им рисовались картины ужаса и полной деградации всех сторон жизни.
Таким образом, для двух сторон в гражданском конфликте той поры было характерно ощущение финала эпохи. Обе стороны ждали наступления конца времен, но с той лишь разницей, что одни верили в наступление новых темных веков, время господства диких рабов, а другие в тысячелетнее царство мира и гармонии, осуществление давних заветов христианской религии.