Михаил Лифшиц и проблема термидора
- О Михаиле. Лифшице
40 лет уже прошло с тех пор, как ушел из жизни Михаил Лифшиц. При жизни он считался создателем марксистско-ленинской эстетики, но теперь, после публикации его архива, ясно, что он был человеком, превратившим марксизм в соразмерную гегельянству классическую философскую систему. Лифшица и называют сегодня «Гегель ХХ века» – и это не просто метафора. Осмысление и даже систематическое изложение его философии (которую можно было бы назвать «Абсолютный материализм») необходимо. Мы не сомневаемся, что оно произведёт духовную революцию в среде российских, да и не только российских интеллектуалов. Однако, это – дело будущего. В этой небольшой юбилейной статье, я предложил бы поговорить не о вечном – «вечное» подождет, потому что никогда не устаревает! – а о том, что, к сожалению, становится все более и более актуальном в его наследии.
- Перерождение советского государства
Эпоха, в которую талант Лифшица достиг своей зрелости, и когда мыслитель сформулировал главные тезисы своей философской программы, была наименее благоприятна для «свободного духовного производства» (один из ключевых терминов его системы мысли). Ведь это была эпоха торжествующего сталинизма.
В 1927-1937 сталинская группировка в партии сумела победить другие фракции (левую оппозицию Троцкого и правую – Бухарина), а также расправиться с их лидерами и рядовыми членами и стать полноправными властителями в стране. Уже к началу 1930-х в стране сложился режим личной власти Сталина и «сталинской гвардии» (которая вскоре отправила за Урал, а потом и в вечную мерзлоту гвардию ленинскую). Сопровождалось это ликвидацией даже куцых демократических свобод (при том, что все они были декларированы в новой Конституции!) и фактической ликвидацией власти Советов. Верховный Совет был перестроен по образу парламента, Советам на местах были оставлены лишь второстепенные функции. Подлинной властью в стране стала партийная вертикаль, хотя партия по Конституции считалась лишь одной из общественных организаций, а формальным главой СССР являлся … председатель Верховного Совета Михаил Калинин. Причем, в партии все дискуссии также были свернуты и установлена иерархическая дисциплина. Во главе вертикали стоял он – генсек Сталин, превративший эту должность из технической в ключевую. Генсек был полновластным хозяином всего и вся в партии и в государстве. Приближенные в неформальной обстановке так подобострастно его и звали – «Хозяин» (обращение, которое по отношению к Ленину было немыслимым). Сам Сталин в личном общении себя сравнивал с русским царем. Официальный культ личности Сталина, действительно, не уступал царскому. Генсек ВКП (б) публично объявлялся величайшим теоретиком партии, «Лениным сегодня», «гением человечества», «корифеем науки», «отцом народов», «мудрым вождем», «великим полководцем», «Богоданным вождем», «золотым солнцем», «знаменем всех побед» и даже … лучшим другом детей, женщин, колхозников, шахтеров, актеров, водолазов и почему-то удмуртов. Все эти гиперболические восхваления он с удовольствием принимал и в беседе с Фейхтвангером объяснял любовью рабочих.
Но дело было не только в самом Сталине и его амбициях. Постепенно в самом облике республики рабочих и крестьян стали проступать черты … старого дореволюционого, самодержавно-бюрократического государства, против которого и восстали русские революционеры. Мы говорим не столько о «русском национальном повороте» 1930-х и об отказе от искусства авангарда вкупе с реабилитацией Пушкина и Толстого, которых радикалы 1920-х призывали «сбросить с парохода современности». Отстаивание ценностей мировой и русской классической культуры было характерно и для Ленина, и в этом смысле сталинизм продолжал гуманистическую тенденцию Октябрьской революции. Речь о трансформации советской бюрократии в сторону оторвавшейся от масс элиты, напоминающей дореволюционную «элиту».
О возможности этого предупреждал перед смертью Ленин, но к началу 1930-х эта возможность стала печальной действительностью. Партноменклатура превратилась в своеобразное новое дворянство. Партчиновники жили в роскошных квартирах, имели, как и старые баре свою прислугу (их стыдливо называли «домработниками»), ездили на служебных машинах, пользовались спецраспределителями. Партмаксимум 1920-х (ограничение зарплаты партчиновников уровнем зарплаты рабочего) был забыт. Правда, в отличие от номенклатуры 70-х, жили сталинские номенклатурщики в вечном страхе и за ошибки и нерадивость расплачивались головой (за эти страхи номенклатура отплатит жестоковыйному «Хозяину» посмертным оплевыванием при Хрущеве).
Сталинское государство все меньше стало походить на те мечты о социализме, что двигали рабочими и революционерами 1900-1920-х и все больше быть похожим даже не на романовскую империю, а на Московское царство с его податными и служилыми сословиями.
Чем же случилось с революционным государством? Почему оно переродилось? Это требовало объяснения. Естественно, советские интеллектуалы искали эти объяснения на путях марксизма. И здесь прозвучало роковое слово – термидор.
- Проблема термидора
Впервые о термидоре заговорили белоэмигранты после Кронштадского мятежа в Советской России. Уж очень это походило на кровавую разборку между революционерами (крондштадтцы ведь тоже были за власть Советов, но … без коммунистов!), вроде той, что произошла во время Французской революции и привела к падению якобинцев (что, собственно, и было названо термидором). Напомню, что русскими якобинцами часто именовали большевиков (и они с гордостью принимали это сравнение). Вскоре о термидоре стал размышлять и сам Ленин. Его мысли по этому поводу мало известны, они разбросаны по черновикам и по личным беседам (прежде всего имеется в виду беседа с Сорелем). Но они очень ценны. Из них ясно, что Ленин глубоко понимал природу термидора. Революцию всегда делают несколько классов, и они различаются по степени радикализма. Термидор начинается тогда, когда один класс решает, что его цели уже достигнуты и что идти дальше нет смысла. И он начинает останавливать и обезглавливать другой, более радикальный класс, стремящийся и дальше идти по пути революционных преобразований. По Ленину, русскую революцию делали рабочие и крестьяне. Рабочие по мнению Ленина стремились к социализму (и попытались его установить в форме безденежного «военного коммунизма» 1917-1920), крестьян же Ленин расценивал как мелкобуржуазную массу, которая желала лишь разделить помещичью землю и начать торговать с городом. Как только исчезла опасность белой реставрации, крестьянство восстало. Эти восстания Ленин воспринимал как русский термидор. И хотя большевикам удавалось подавить эти мятежи, вплоть до кронштадтского, Ленин понимал, что удержать 100-милионную крестьянскую массу ВКП (б) не сможет. Ждать пока они уничтожат большевиков как Тальен и термидорианцы – Робеспьера и его соратников, Ленин тоже не собирался. Он выдвинул гениальное решение – самотермидоризацию большевизма. Большевики сами должны выполнить программу термидорианцев, не допуская их до власти, но при этом иметь в виду и свою будущую «якобинскую перспективу». В этом смысл последних статей Ленина – о долгом НЭПе и культурной революции, о подталкивании крестьян к социализму через распространение кооперации. Именно так Ленин понимал термидор, отвергая его эмигрантское понимание, пропагандируемое бывшим колчаковцем Устряловым. Последний призывал некоммунистов-«спецов» поддержать Советскую власть, потому что, судя по НЭПу, она перерождается в обычное буржуазное и очень крепкое российское государство. Ленин считал, что пока власть у большевиков, предсказания Устрялова не страшны.
После смерти Ленина началась борьба между левой и правой фракциями в партии, про что сейчас почти забыли. Левое крыло во главе с Троцким проповедовало продолжение революции и перерастание ее в мировую. Правое крыло во главе с Бухариным утверждало, что нужно строить социализм в одной стране, опираясь на НЭП. Если бы кто-нибудь тогда сказал, что победителем в этой борьбе станет Сталин, то все бы рассмеялись. Сталин воспринимался как второстепенный сторонник Бухарина (главный тезис правых – возможности социализма в одной стране, который потом Сталин присвоил, был выдвинут и обоснован именно Бухариным). И вдруг в 1927 году Троцкий был отправлен в ссылку, а потом – в эмиграцию. А в 1929 Бухарина отстраняют от власти, и он постепенно превращается в изгоя, чтобы потом погибнуть в тюрьме в 1930-х. Пришедший к власти Сталин с ловкостью макиавеллистского политика берет на вооружение и идеи левых («индустриализация за счет выкачивания ресурсов из крестьянства») и идеи правых («социализм в одной стране», «личные участки и право торговли для колхозников»), эклектически их смешивает и выдает за свой «гениальный план»…
Троцкий в эмиграции выступает с статьями, где теперь объявляет термидорианцами (а потом и бонапартистами) Сталина и его «фракцию центристов», превратившихся в «агрессивно-послушное большинство». Но Троцкий при всем своем позерстве и поверхностности, все-таки изучал Маркса и понимал, что дело не в одном человеке. За Сталиным должна была стоять некая мощная социальная сила, на которую он опирался, волю которой он проводил. Если бы этой силы не было, Сталин не удержался бы, как бы хитер и коварен он ни был. Что же это за сила? Это – не рабочий класс, который, по Троцкому – сторонник пролетарской диктатуры, а не термидорианского режима. И это – не крестьянство, которое встретило коллективизацию без особого восторга (Сталин сам потом признавался, что страна была на грани крестьянского восстания). Кто же это? С точки зрения Троцкого – это партийная бюрократия, аппарат, номенклатура. Сталин, будучи кадровиком в партии, хорошо знал ее нужды и то поддерживал номенклатуру, то держал «в тисках», опираясь на НКВД. Троцкий предсказывал, что рано или поздно бюрократия выйдет из-под контроля, отвергнет социалистическую идеологию, и, желая захватить не только власть, но и собственность, произведет реставрацию капитализма…
Точка зрения Троцкого была известна в СССР. Несмотря на контроль НКВД в стране до конца 1930-х сохранялась подпольная троцкистская оппозиция, из-за границы поступал «Бюллетень оппозиции» со статьями Троцкого и его соратников. Были и другие оппозиционные группировки, например, «Союз марксистов» М. Рютина. Кроме того, среди представителей старшего поколения (молодежь находилась под сильнейшим влиянием сталинской пропаганды) имелось немало тех, кто и сам, на основе трудов Маркса и Ленина, приходил к подобным выводам. Да и без Маркса было видно, что путь русской революции во многом повторяет путь французской. С середины 1920-х и до конца 1930-х эмиграция шумела о приходе «красного Бонапарта», который вернет дворянство, разрешит церковь, начнет завоевание Европы, но при этом сохранит некоторые достижения революции. А то, о чем говорили в эмиграции, в Москве было хорошо известно, и не только в Кремле, но и на кухнях «коммуналок». Мало кто сейчас знает, что в 1920-е и в первой половине 1930-х в СССР можно было вполне легально выписывать заграничные газеты и журналы. В 1926 году 300 ведомств СССР выписывали меньшевистский «Социалистический вестник» из Берлина. Велась активная частная переписка с зарубежьем. Даже в мае 1941 в СССР пришло из-за границы более 30 тысяч частных писем, а в начале 1930-х их было на порядок больше[1].
Так что советские люди неплохо знали, что думает эмиграция…
- Трактовка термидора у Михаила Лифшица
Для Лифшица, Лукача и членов его «течения», как и для большинства думающих коммунистов 1930-х, была неоспорима частичная правота Троцкого. Они ясно осознавали, что что-то пошло не так в республике рабочих и крестьян. Они никак не могли приветствовать Большой Террор, тем более, что они видели: зачастую этот террор бьет по честным и идейным людям, которые приносили и могли бы еще принести пользу партии и стране. А застрельщики террора часто – интриганы, конформисты, люди безыдейные и циничные… Поэт Наум Коржавин писал о сталинской эпохе, на которую пришлась его ранняя юность:
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах…
Михаил Лифшиц никаких иллюзий по поводу Сталина не имел. В отличие от Коржавина, он был в 1930-е не подростком, обработанным школьной сталинской пропагандой, а зрелым мужчиной, много чего постигшим в Марксе и Гегеле, «разумеющим в диалектике», да и в жизни. Он пишет в это время в своих дневниках про сталинизм как про «непролетарскую, мелкобуржуазную версию марксизма». «Сосо» (как он называл Сталина в личных записях) он именует интриганом, носителем «уравнительности в страшном смысле слова» и вождем «элиты партийного стажа». В разговорах с другом – литературоведом Владимиром Грибом в разгар Большого террора Лифшиц страстно спорил с оппонентом, считавшим, что Сталин просто сошел с ума. Тогда – утверждал Лифшиц – надо считать сумасшедшими и лидеров Французской революции!
В 1930-е Лукач и Лифшиц много писали в легальной прессе о термидоре и его выражении в литературе – правда, о другом, французском, термидоре, но современники прекрасно понимали, что имеется в виду… Надо заметить, что говорить такие вещи, даже намеками, в те времена было признаком отчаянной смелости… Впрочем о личном мужестве Лифшица в те свинцовые годы говорит и такой факт – в 1938 году он добровольно вызвался быть свидетелем защиты В.И. Антоновой – работницы «Третьяковской галереи», которую арестовали в 1937, абсурдно обвинив специалиста по новгородской иконописи .. в подготовке покушения на Сталина…
Итак, и Лифшиц, и Лукач и другие члены «течения» как думающие люди не могли не признать частичной правоты Троцкого в оценке сталинизма как российского термидора. Вместе с тем принять сторону Троцкого они тоже не могли и не хотели. Троцкизм Лифшиц тоже называл в дневниках мелкобуржуазной идеологией, только другого толка, «интеллигентско-меньшевистского»… Михаил Лифшиц выступал здесь за «борьбу на оба фронта». Конечно, она предполагала глубокое понимание и «линии Сосо», и линии «неистового Льва». Именно для это Лифшиц разработал новый, углубленный вариант марксистско-ленинской диалектики – «теорию тождеств».
В одной из своих статей В.И. Ленин заметил, что капитализм в России может развиваться по двум путям – американскому, более демократичному и прогрессивному и прусскому, более авторитарному и реакционному. Лифшиц увидел в этом ключ к пониманию любого развития. Любое развитие в истории, по Лифшицу, имеет как минимум две альтернативы – светлую и темную. То, что должно реализоваться, будет реализовано, но по-разному. Диалектическое снятие противоречий, породивших развитие, возможно различными способами и в этом случае образуются разные тождества. Одни из них близки к гармонии, классике, «золотой середине», а другие какофоничны, эклектичны, безобразны. Так и произошло со сталинизмом. В. Г. Арсланов в статье «Проблема «термидора» 30-х годов и рождение «теории тождеств» замечал, что по Лифшицу в 30-е годы была возможность двух термидоров. Гармонический – это та самотермидоризация, которую предложил Ленин. Сталинский термидор – темный, какофонический, он раскрыл содержание социализма искажено, с потерями. Тем не менее он был лучше полной победы мелкобуржуазной стихии, к которой вел и путь Троцкого («левая мелкобуржуазность»), и путь Бухарина («правая мелкобуржуазность»). Троцкий привел бы страну к участию в авантюре развязывания мировой революции и к военному краху. Бухарин – к «царству кулака».
Здесь мы видим, что Лифшиц гораздо более глубоко, чем Троцкий произвел анализ социальной базы Сталина. Конечно, все нельзя было свести к бюрократии. Что такое бюрократия? Миллион – полтора миллиона служащих по всему Советскому Союзу (партноменклатурщиков и того меньше, даже миллиона не набралось бы). С такой социальной базой Сталин не продержался бы и года, не то, что больше 20 лет. Кроме того, марксизм, говоря о социальной базе, имеет в виду прежде всего производящие классы, а не чиновничество. Дело как раз в том, что за Сталина стояли миллионные массы трудящихся, значительная часть рабочих и некоторая часть крестьян (без поддержки хотя бы части крестьянства, Сталин не провел бы коллективизацию). Однако это были, конечно, не образцовые пролетарии с идеальным классовым сознанием из учебников по марксизму. Это была, как писал Лифшиц, «масса пригорода, а то и деревни» с ее «страшной разрушительной слой уравнительности», которую Сталин «выпускал через пароксизмы террора».
Кого Лифшиц имеет в виду? Полагаю, те миллионы маргиналов, которые на рубеже 1920-1930-х ринулись из деревень в города, осели на «стройках пятилеток», стали «новым рабочим классом» (в противоположность старому, дореволюционному и раннесоветскому, привыкшему к привилегиям 1920-х и ставшему опорой троцкистов)[2]. В 1932 году Сталин ввел внутренние паспорта чтоб контролировать миграцию, но люди переезжали через спецнаборы предприятий, а также поступая в училища, ссузы и вузы. Только в 1929-1934 году в города переехали около 12 миллионов советских граждан. В 1926 в городах СССР проживало около 26 миллионов человек, в 1953 – уже около 80 миллионов[3]. В 1930-м году было 14 миллионов 530 тысяч городских рабочих и служащих[4], а в 1933 году – 21 миллион 883 тысяч.
Хотя уровень жизни и в городах в то время был не самый высокий (люди селились в «коммуналках», в бараках), но все же выше, чем в деревне. Не говоря уже о том, что, переехав в город, молодой сельчанин освобождался от «удушающей власти» общины и патриархальной семьи. Угол в «коммуналке» казался ему чуть ли не раем после избы, где по 10-15 человек просто спали на полу, на соломе, а власть заводского мастера была ничто перед абсолютной властью отца-«большака», который контролировал все, вплоть до частной жизни. И, конечно, «новый рабочий» понимал, что с переездом в город перед ним открывались совсем другие перспективы: не оставаться всю жизнь «вечным мужиком», подчиненным собранию «большаков – сходу, а расти по партийной, профсоюзной линии, поступить на рабфак, стать инженером, партийным начальником… Поэтому эти люди с таким воодушевлением воспринимали слова пропагандистской песни:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Эти строчки, написанные в годы Большого Террора, нам кажутся издевательством, а многими современниками воспринимались как правда! В пределенном, историческом смысле это и было так!
И эту свободу, эти открывшиеся перед ними новые возможности люди ассоциировали со Сталиным. Им действительно «жить стало лучше и веселей» благодаря сталинской политике (в отличии от их «раскулаченных» и посаженных сограждан). С другой стороны, поскольку вождь, как правильно учит марксизм – просто выразитель интересов некоего социального слоя, Сталин был просто коллективным именем этой массы «новых людей», энергичной, амбициозной и полной желания утвердиться молодежи, выпущенной на сцену истории России великой Революцией, и обретшей лидера в лице невысокого рябого человека с грузинским акцентом. Сталин был термидиорианцем, потому что социальная сила, которую он представлял, не желала дальнейшего развития революции в том направлении, которое предлагал Троцкий. Эти массы не стремились погибнуть, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», а хотели превратить СССР в сильное и как сейчас говорят, стабильное государство. Не будем забывать, что эти люди, по меткому замечанию Лифшица, были отягощены мелкобуржуазными предрассудками и вековыми рабскими инстинктами. Они хотели прежде всего спокойной и сытой жизни. Впрочем, не стоит их строго судить, многие из них в 1940-х, став на защиту Родины, проявили себя как герои.
Тут мы и подошли к тому, что Лифшиц назвал темным демократизмом сталинистов-термидорианцев. Он имел в виду, конечно, низовые слои, а не Берию с Вышинским. Несмотря на мелкобуржуазные предрассудки, на озлобленность и духовную неразвитость, эти люди по-своему тянулись и к культуре, к классическом ценностям, к свету достижений человеческого ума, к образованию. И в этом был, если хотите, положительный смыл термидора, пусть и пошедшего не так, как мечталось Ленину.
И Лифшиц здесь высказывает поразительную мысль: термидор по-своему был важен для утверждения социализма. В ходе дискуссии о французском термидоре и его отражении в литературе, развернувшейся в 1939 году вокруг книги Г. Лукача «К истории реализма», М.А. Лифшиц писал: «…для Маркса термидор не был простой противоположностью революции. … именно термидор привел к завершению Великой французской революции, к действительной реализации ее подлинного, a не фантастического содержания — буржуазного общества». Так оно и есть. Парадоксально, но победа термидорианцев, которую якобинцы воспринимали как «предательство революции», помогла сохранить основные, прежде всего, экономические достижения революции, затем закрепленные в «кодексе Наполеона». Закрепить так, что даже реставрация Бурбонов уже не смогла вернуть дворянское землевладение и абсолютную монархию. А если бы победили якобинцы, раскрутившие маховик террора, то они утопили бы страну в крови, подорвали бы основы государства и общественного порядка, Бурбоны бы вернулись в 1794, а не в 1814 и все достижения революции были бы ими сметены, а все ее жертвы оказались бы напрасными.
Отсюда можно понять срытый подтекст статьи Лифшица: и сталинский термидор по-своему вел к завершению социалистической революции и раскрывал содержание социализма, пусть и социализма изрядно деформированного, если оценивать его с позиций марксизма. Собственно, об этом говорит и лифшицианская теория тождеств: темный путь ведет к ухудшенной разновидности того же, к чему ведет и светлый путь….
- Актуальность анализа Лифшица
В самом начале этой статья я писал о том, что лифшицианский анализ термидора сейчас особенно актуален. Конечно, я не имел в виду излюбленные нашими либералами стенания о том, что «возрождается совок» и что нынешние вожди очень уж напоминают сталинскую гвардию. Все это поверхностные и вульгарные аналогии. Я имею в виду другое. В 1991-1993 гг. российское общество пережило столь глубокие изменения и потрясения, что только в умильном сознании ностальгирующих ельцинистов это может считать реформами. На самом деле это была революция (левым нужно избавляться от сугубо романтического восприятия слова «революция», ведь революции бывают разные, в том числе и реакционные). А всякая революция, как показал пример истории Франции, имеет свой термидор. Приход к власти Путина и его команды в 2000-х и был термидором либерально-буржуазной революции. И бегство за границу Березовского и Чубайса так же закономерно, как арест и казнь Дантона и Демулена. «Умеренные»-термидорианцы избавляются от радикалов. И хотя термидорианское государство имеет внешние сходства с дореволюционным, на самом деле в итоге термидор ведет лишь к укреплению «плодов» революции. В нашем случае это еще большее погружение в пучину периферийного капитализма как итог «борьбы с Западом» «в духе сталинизма».
Впрочем, это уже совсем другая тема, но показательно, что к пониманию современной ситуации нас ведет теоретический анализ, произведенный М.А. Лифшицем в далекие 1930-е.
[1] До «железного занавеса». Информационный обмен СССР – Запад в 20-30-е годы https://leon-rumata.livejournal.com/2443161.html
[2] Из них потом вышли и новые инженеры, служащие, красные командиры, пришедшие на смену старым «спецам»
[3] Городское и сельское население СССР http://topinworld.ru/gorodskoe-i-selskoe-naselenie-v-sssr.html
[4] В.Н. Мамяченков Когда стала сокращаться численность сельского населения России? https://elar.urfu.ru/bitstream/10995/5041/2/1-2001-15.pdf
