Интервью по переписке
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАГАРЛИЦКИМ БОРИСОМ ЮЛЬЕВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАГАРЛИЦКОГО БОРИСА ЮЛЬЕВИЧА.
Читателям данной статьи хотим напомнить, что 21 сентября в Городском районном суде города Сыктывкар республики Коми назначены слушания по продлению меры пресечения Борису Юльевичу Кагарлицкому (признан иноагентом). Мы надеемся, что в ближайшее время сможем пообщаться с Борисом Юльевичем на свободе вживую, а не дистанционно с помощью сервиса «ФСИН-письмо».
А.В.(интервьюер): Борис Юльевич, подписчики, как часто я видел, писали Вам письма и задавали примерно один и тот же вопрос: не хотите ли Вы написать свои «Тюремные тетради» по примеру Грамши? Известно, что в тюрьме Грамши сформулировал свою известную теорию культурной гегемонии, но также он много писал про искусство, культурный фетишизм, вот даже про Макиавелли написать успел, хотя на свободе этим так активно не занимался. Не возникло ли у Вас желание написать, находясь в СИЗО, о том, чем на свободе не занимались, может быть эссе о культуре, художественный рассказ или автобиографию?
Б.Ю.(Борис Юльевич): Отвечаю на Ваши вопросы по порядку. Мне в самом деле постоянно предлагают брать пример с Грамши, написавшего в заключении «Тюремные тетради». Мне даже три большие тетради передали — явно с намеком. Но пока ни о чём подобном речь не идёт. Начнем с того, что Грамши сидел в тюрьме долго. Я очень надеюсь, что мое пребывание здесь не так затянется. Если, конечно, это продлится дольше, чем мне бы хотелось надеяться, придётся заняться каким-то литературным трудом, беря пример не только с Грамши, но и с Кампанеллы, и с русских народников XIX века. Однако надо учесть и то, что у них условия заключения были иные. В бытовом плане — несравненно хуже. Но в плане условий для творческой работы — лучше. Ничто не отвлекало. Не было бубнящего за окном радио и почти постоянно работающего телевизора. Потому пишу в основном небольшие эссе и письма. Впрочем, из этих текстов тоже в итоге может что-то сложиться. Тем более, что мои письма нередко публикуются, а следовательно — сохраняются.
А.В.: Вам пишут много писем подписчики, сторонники, можете рассказать о наиболее запоминающихся письмах или переписке за время Вашего пребывания в СИЗО?
Б.Ю.: Письма — важнейшее здесь развлечения и пища для размышлений. Мне пишет множество людей со всей России и даже из других стран. Для начала, это очень приятно. А кроме того, из некоторых писем я в самом деле получаю новые знания. Мне рассказывают о политических процессах в Латинской Америке, о спорах между сторонниками Платона и Аристотеля в Италии XV века, о теориях социальной природы права, обсуждавшихся в Советской России 1920-х годов. Кстати, я был поражен насколько острыми и жёсткими были споры гуманистов эпохи Ренессанса, тем более что эмигранты, бежавшие из Греции после падения Константинополя, вели себя примерно так же, как русские и советские эмигранты XIX-XX веков — постоянно ругались между собой. С Алексеем Сахниным обсуждаем уроки русских революций прошлого века, а с Хазби Будуновым — тему кейнсианства и марксизма, перспективы китайской экономики. В общем, хотя новых «Тюремных тетрадей» я пока не написал, но и не нахожусь в интеллектуальном простое. У меня уже формируется список книг, которые надо будет прочитать после возвращения на волю. Очень важно не отставать от общественно-литературного процесса. Но опять же, по счастью, пока я тут ещё не очень много времени провел. Проблемы возникнут, если придётся застрять тут надолго.
А.В.: В интервью Ксении Собчак Вы говорили, что в Лефортово сидели в одной камере с хозяйственниками и между вами получался обмен знаниями: они вам рассказывали про экономику, вы им — про философию. Как сейчас у Вас происходит общение с сокамерниками?
Б.Ю.: В Лефортово 1982-83 годов публика была гораздо интереснее. Тогда были хозяйственники. Во время административного ареста Мневниках со мной сидели другие политические. Были увлекательные дискуссии. С Сергеем Россом мы потом регулярно общались и сотрудничали. Тут всё иначе. В основном обсуждаются вопросы быта. Я об этом написал небольшое эссе, надеюсь, что оно уже опубликовано.
Естественно, как всегда, есть занятные тюремные истории, но я не знаю, насколько допустимо их сейчас пересказывать. Есть, во-первых, цензурные ограничения, запрещающие обсуждать уголовные дела, а во-вторых, не хотелось бы ненароком залезть в чужую жизнь. Даже если мне что-то рассказывают, то явно не для публикации и публичного обсуждения. Когда выберусь отсюда и пройдет немного времени, обязательно что-то из этих новых знаний использую.
А.В.: Я читал, что по телевидению недавно Вам удалось посмотреть фильм «Полночь в Париже», какие фильмы ещё смогли посмотреть? И если бы была возможность сейчас посмотреть один фильм, то какой выбрали бы?
Б.Ю.: К сожалению, хороших фильмов по телевизору почти нет. Иногда что-то обнаруживается на канале «Культура». Посмотрел старый советский фильм «3+2». В 1960-е годы он был, как сейчас бы сказали, «культовым». А я его не видел. Вот, появилась возможность закрыть пробел. Конечно, немного наивное кино, но этим оно и прекрасно. А вот просмотр сериалов на ТНТ и СТС вызывает острое чувство стыда. Всё строится на презумпции тотального идиотизма всех участников. И беда даже не в глупости героев, а в явном ожидании того, что от зрителя ждут радости от того, что он хоть чуточку умнее этих идиотов. Ясно, что в мировой культуре множество произведений осмеивают глупость. Но, увы, тут нет ни иронии, ни изящества, а сами персонажи не вызывают симпатии, как порой бывает с симпатичными тупицами из английского кино. Чуточку получше в этом плане сериал «Телохранители», там трое туповатых боксеров по крайней мере не противные.
Из неожиданно хорошего: мы тут по «Культуре» смотрим передачи, посвященные балету и классической музыке. Сосед, которому принадлежит телевизор, этим интересуется.
Если бы была возможность заказывать и выбирать фильмы, я бы смотрел итальянское кино эпохи неореализма, особенно те фильмы, которые видел в детстве или пропустил. И ещё пересмотрел бы «Оптимистическую трагедию».
А.В.: Познер в конце своих интервью задает гостям пару вопросов из опросника Марселя Пруста. Я конечно же не Познер, но хотелось бы тоже последовать неплохой, как я считаю традиции: Ваше любимое изречение?
Б.Ю.: Честно говоря, я небольшой любитель афоризмов и различных мудрых изречений. Никогда их не заучиваю. Иногда вспоминаю по потребности, когда какое-либо изречение приходится по контексту подходящим. Но оно уже не нужно, когда меняется тема беседы или контекст. Сейчас почему-то в голову приходит из Гамлета: «Решимость – это всё» или еще из Шекспира: «Каждый из нас – это сад, а воля в нем садовник.»
А.В.: Как историк из интереса задам вопрос: ваши любимые исторические личности?
Б.Ю.: Тут та же ситуация, что и с изречениями. В каждой эпохе есть свои герои и свои любимые персонажи. Иногда не очень «правильные» с точки зрения политкорректности — среди них, увы, есть и коронованные особы, например, шведский король Густав Адольф или прусский Фридрих Великий. Но на первых местах всё же революционеры и просветители. Ян Гус, Бабеф, Радищев, Энгельс, Ленин, Карл Радек, Дьердь Лукач, Альенде. Но список может быть очень длинным.
А.В.: Какие качества Вы больше всего цените в людях?
Б.Ю.: Думаю, что самое главное в других людях для меня — это честность. Причём честность не просто по отношению к окружающим, но и по отношению к себе. Именно отсутствие честности по отношению к самому себе позволяет оправдывать многие непорядочные поступки.
А.В.: Ваше состояние духа в настоящий момент?
Б.Ю.: Для уныния нет причин. B прошлом у меня много того, чем можно гордиться, а нынешнее положение — временное и переходное. Жить интересно, а поддержка, которую я чувствую, доказывает, что проделанная ранее работа дала плоды. Надо дождаться освобождения и перемен. А потом продолжать работу.
А.В.: Борис Юльевич, спасибо большое за Ваши ответы! Желаю Вам всего самого наилучшего, а самое главное – свободы.
Б.Ю.: Всего доброго.
