Эбенизер Скрудж: филантропия и либеральный капитализм
Последние несколько лет каждое 25 декабря я стараюсь посмотреть по одной экранизации «Рождественской песни» Диккенса, благо их огромное количество, первая была, если не ошибаюсь в 1901 году. На мой взгляд, это один из базовых текстов англоязычной культуры, без знания которого трудно понять эту культуру.
Когда я думаю об Англии мне представляется оппозиция непогоды с одной стороны (мелкого и нудного дождя, тумана или метели) и домашнего уюта с другой (дома, с крепко запертыми дверями и ставнями, камина, с горящими в нем дровами, тепла пледа, которым укрывается человек, качающийся в кресле, дымящиеся трубка или чашка чая в его руке)… Вся эта картина как бы говорит: пусть за окнами дома шумит непогода, а мы прекрасно обустроили свою жизнь, нам хорошо, мы не боимся ни дождя, ни снегопада. Сама пара английских слов «house» и «home», которой аналога в русском языке нет, потому что для русского это все – «дом», указывает на это: «хаус» — это дом извне, камни или бревна, о которые бьется ветер, вода, снег, «хоум» — это дом изнутри, где тихо спокойно, тепло и светло.
Особенно явно это в декабре, когда жители английских городов бегут домой по скользким мостовым под мокрым снегом или ледяным дождем, кутаясь в плащи и прикрываясь зонтами. Невыносимая погода декабря по закону диалектики делает уютнее и волшебнее свою противоположность – уют рождественского английского дома.
Собственно, только обитатели такого климата могли придумать теорию классического либерализма, где «естественному состоянию», социальному хаосу, напоминающему английскую погоду, вернее непогодь, умные и находчивые люди противопоставили разумно устроенную цивилизацию, похожую на чинное чаепитие у камина… В Греции с ее благословенными небесами такая теория родиться не могла.
Вот и экономический либерализм – еще одно английское изобретение – также имеет не только одну, темную и злую сторону — стихию рынка, которая сметает все на своем пути и одних возносит наверх – в роскошные особняки со слугами, а других низвергает в пучину нищеты и голода. Должен быть другой – добрый, теплый, человечный полюс. И он есть, это – частная филантропия. Собственно, про это «Рождественская песня» Диккенса, а вовсе не про само Рождество Христово. Удивительно, что люди не замечают очевидного: в «Рождественской песне» ни разу не упоминаются те, в честь кого этот праздник – младенец Христос и Богоматерь, ничего не говорится о Боговополощении, о волхвах, о звезде…
Если эту книгу почитает человек, который не знаком с христианством, он заключит, что Рождество – это просто день, когда богачам следует жалеть своих менее удачливых сограждан. Племянник Скруджа так и говорит своему жестокосердному дядюшке в начале повести: «Вот хотя бы и рождественские праздники … Это радостные дни – дни милосердия, доброты, всепрощения. Это единственные дни во всем календаре, когда люди, словно по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних, – даже в неимущих и обездоленных, – таких же людей, как они сами…». Так оно и есть. Перед нами не католическое или православное Рождество, полное религиозного очарования и мистических коннотаций (сравните повесть Диккенса с православным рождественским рассказом Ф.М. Достоевского, где Христос – один из главных персонажей и повествование кончается встречей замерзшего мальчика и его мамы «у Господа Бога на небе»).
Итак, в случае Диккенса перед нами Рождество мира протестантского капитализма, где Бога фактически нет, точнее, Он давно превратился в псевдоним безличного морального принципа.
И главная мысль повести тоже проста: богатый человек не может не быть немного скрягой, поскольку без этого богатства не наживешь, но во всяком случае в Рождество он обязан делиться своим богатством с бедными, иначе капитализм приобретет слишком уж отталкивающий характер, воплощенный в образе Эбенизера Скруджа до того, как он изменился под влиянием духов Рождества. Причем, речь идет именно о диалектике. Филантропия не просто смягчает капитализм, делая его переносимым хотя бы для части бедняков. Она его одновременно укрепляет. Частная филантропия так важна в обществе, где свобода рынка провозглашена священной, и нет серьезных государственных программ социальной помощи (не считать же таковыми устройство работных домов, про которые вспоминает Скрудж!). Частная филантропия подменяет собой эти программы (хотя, очевидно, это слабая замена) и значит исключает развитие общества в этом направлении.
Конечно, нет ничего плохого в том, что богатые люди помогают отдельным беднякам, оказавшимся в трудной ситуации. Более того, эта помощь — долг каждого обеспеченного человека, христианина или просто того, кто не лишен сострадания. Здесь Диккенс прав. Но, извините за занудство (а занудство извинительно, когда за ним стоит правда!), если эта помощь не сопровождается изменениями в политической сфере, работающими эффективными законами, социальными программами, то она не только ничего не изменит в судьбе большинства бедняков, она еще и укрепит строй, который делает их бедняками. Недаром же в конце истории Диккенс сообщает о преобразившемся Скрудже: «He became … as good a master and as good a man». «Он стал хорошим человеком и хорошим хозяином». То есть как был Скрудж хозяином, наживавшимся на кредитах беднякам, так и остался, только теперь он иногда чуть-чуть жалел своих клиентов, что еще добавляло ему клиентов и делало его еще богаче.
Такова оборотная сторона протестантской сказки о скряге-капиталисте, ставшим добрым в день Рождества…
