Если бы не рабочая необходимость, в первые дни после теракта я не открывала бы ни одной интернет-страницы. Социальные сети я бы закрыла для себя недели на две. Читая, что пишут люди после трагедии, я вижу, что террористическая акция удалась. Что заказчики отчасти добились того, чего хотели. Мне не хочется этого видеть. Но и закрывать на это глаза невозможно.
Первая и основная реакция интернет-сообщества – эмоции. Естественный человеческий страх, сочувствие, непонимание, ужас, удивление. К счастью, большинство останавливается на этом. К счастью, потому что порой нам кажется, что смерть и зло вошли в рамки обыденного и перестали иметь значение. Об этом писали французские философы-постмодернисты, но они оказались неправы. Они обещали, что массовое сознание вовсе перестанет различать реальность смерти и жизни, добро и зло. Нет, мы видим, как люди организуются и отправляются на машинах к аэропорту Домодедово, потому что бомбилы, предлагающие свои услуги за десятки тысяч, – это плохо, это зло. А помочь людям после трагедии – это хорошо. Понимание этого базового различения никуда не делось. Люди пишут в своих блогах: «Господи, как же так?» – и не пишут иногда ничего больше, но одной фразы достаточно. Те, кто регулярно летает самолетами, успокаивают своих читателей: «Все в порядке, я прилетел в другой аэропорт». Потому что понимают: за них волнуются, им звонят. Но активность пользователей сети не ограничивается такой реакцией. И когда появляются «политические» реакции блоггеров, я начинаю опасаться, что французские философы все же были правы, и что-то приключилось с сознанием наших современников.
Обвинения в адрес террористов редки. Обвинения в адрес своего общества – в каждом втором сообщении. «Путин не справился», «Они не могут нас защитить», «У Медведева было равнодушное лицо». Хорошо, хоть не «ФСБ взрывает Россию», и на том спасибо.
Авиаэксперты из народа объясняют, как плохо организованы защитные рамки в аэропортах. С ними спорят те, кто не верит в защитную силу магнитных рамок. Дискуссии принимают цивилизационный характер, но виноватым в любом случае оказывается государство.
Террористы вдруг оказываются сильными не из-за того, что на их стороне – справедливость, а из-за того, что их намерения проявлены, а наши – нет. Мы не знаем, что на их стороне. Мы вообще не знаем и, боюсь, не узнаем, какая идеология стоит за этими взрывами. Можем только строить предположения, более или менее обоснованные.
Но насилие, осуществляемое вне центров силы, точечное насилие, которое подрывает нашу, пусть и зыбкую, уверенность в наличии общероссийского «мы», это насилие оказывается действенным. В бесконечных спорах о том, кто преступник, теряется жертва.
Казалось бы, в этих поисках виновного должна отстаиваться точка зрения незащищенного народа, но обвиняется уже сам народ. Не посочувствовал должным образом. Не противостоит терроризму всем своим единством.
Отличие информационной кампании этого года от предыдущих, в которых обвиняли «Путина, который не защитил», – тема равнодушия сограждан. Об этом пишут либеральные журналисты, в этом укоряют друг друга блогеры, колумнисты обращаются к народу с призывами о сочувствии.
И словно в подтверждение этому люди сами признаются: «И в самом деле, после этого взрыва у меня не было столь острой реакции, как после взрывов в метро». В общем-то это неудивительно, ведь и в метро ежедневно ездит большинство москвичей, в то время как до аэропортов добирается не всякий и не каждый день. Неудивительно, потому что взрывы в метро прогремели среди относительного спокойствия начала прошлого года, а в последние месяцы мы переживали события на Манежной площади, резню в Кущевской и летние пожары. Теракт в этом ряду – одно из проявлений насилия, не единственное и, увы, не исключительное.
Еще один фактор, способствующий холодности – рост интернет-активности. Цинизм журналистов давно вошел в поговорку. Но ведь и блогер, неважно, пишет ли он в Живом Журнале, Твиттере или социальной сети вроде Вконтакте или Facebook, оказывается журналистом, пусть даже и пишущим только о себе. А регулярное изложение собственных мыслей в публичном пространстве приучает к некоторому дистанцированию от переживания. Мыслить текстом значит отдаляться от непосредственного события, смотреть на себя и описываемый предмет со стороны.
Да, возможно, реакция общества действительно становится менее острой. Но это не значит, что растет равнодушие и разрушаются социальные связи. Эти связи становятся иными, мы оказываемся дальше от своих соседей, но ближе к собеседникам, которых встречаем в социальных сетях. Но это не повод судить о собственной черствости. И уж тем более оправдывать ее тем, что «все как-то стали равнодушней».
Распространение информации о теракте ускорилось благодаря социальным сетям. Уже через несколько минут после трагедии появились записи в микроблогах. Говорят, и Медведев узнал о случившемся из Твиттера. Все, что мы знаем о теракте – это кадры из камеры слежения и буквы новостных сообщений. Но от того не менее остро можно представить ужас происшедшего. Короткая вспышка на видео – и десятки мертвых людей, секунду назад собиравшихся забрать свой багаж и двигаться в сторону Москвы, каждый со своими планами. Кто-то терпеливо ждал, кто-то нервничал, кто-то собирался встретиться с родными, кто-то торопился на деловую встречу, ворчал, радовался, хотел спать или думал о морозе в Москве. А после этой короткой вспышки их не стало. И мы могли бы ехать с кем-то из них в одном вагоне метро или стоять в одной пробке. Но мы понимаем: этого уже никогда не случится. У меня не возникает вопроса о том, кто такие в данном случае «мы» .