Ускользающий случай
Меня всегда впечатляли случаи внезапного поворота судьбы, вычитанные из желтых книжек о креативной карьере. На последние деньги некто покупает себе роскошный костюм, идет обедать в дорогой ресторан и совсем уж последние 50 долларов по-барски отдает на чай официанту. Заинтригованный столь хорошо одетым и щедрым юношей скучающий олигарх за соседним столиком знакомится с нашим нищим героем, предлагает ему работу и с этого начинается его головокружительная карьера и слава. Пару раз, в самых экономически кризисных ситуациях своей жизни, я прибегал к такому красивому рецепту, и он никогда не срабатывал. Отдав в бутике последние деньги за престижную, но бесполезную вещь или демонстративно бросив их в коробку нищего, я оставался посреди суетливой вечерней столицы, никому не интересный, никем не замеченный и готовящийся перепрыгивать турникет в метро, потом идти через лес домой, а на завтра раздобывать железную мелочь на половинку черного. Возможно, я упускал одно из обязательных звеньев магической цепи – костюм, например, или последнюю жертву судьбе нужно непременно приносить в ресторане… знать бы еще, в каком именно?
«Ничего не случалось, потому что ты заранее рассчитывал на чудо», – открыл мне глаза один образованный и церковный человек. «Но ведь Иов…» – робко начинал я, и дальше мы слишком далеко уходили в библейский лес, чтобы это здесь пересказывать. С его слов получалось, что уповать на судьбу означает уподобляться обывателю, от имени которого Дженис Джоплин пела свою пессимистичную «Американскую молитву», так нравившуюся нам двадцать с лишним лет назад. Цветной телевизор, дом, автомобиль… Какие еще атрибуты благополучия американского среднего класса 60-х просит в этой песне обыватель в обмен на свою веру в спасителя?Между тем, за этой песенкой стоит смелая концепция Мейстера Экхарта, за которую его едва не отлучили (не по-католически расширил полномочия людей): для создателя человек не менее важен, чем создатель для человека хотя бы потому, что человеку дан свободный выбор изгнать бога из своей души, т.е. уничтожить его в некоем отдельно взятом «месте».
Я понимал, что вера в счастливый случай, который произойдет именно с тобой, надежда на игральный автомат – это латентная форма религиозности, но у меня никогда не выходило от нее полностью освободиться. Случаи из популярных книжек нравились все равно.
Верить в то, что над нечестными и злыми боярами (начальниками) есть добрый и справедливый царь (президент) – это примерно то же самое, что с мистическим оптимизмом верить, что над нечестными и жестокими царями (президентами) найдется в безграничном небе справедливый бог. Справедливость, понятая как действующая в обществе истина, отодвигалась разочарованным человеком все дальше. Гностики, например, полагали, что над плохими богами, сотворившими весь этот мир с его законами, есть хороший бог, давший нам бессмертную душу и ничего материального никогда не творивший. Однажды с нашей помощью злая материя исчезнет, и вновь восторжествует чистый дух. Социальные оптимисты убеждены в неизбежном построении иного и нового общества, которое гарантировано нашим потомкам самими законами человеческого развития. Это очень напоминает религиозную установку на правильный конец неправильного мира.
Нет судьбы?
Наша вера в бога начинается там, где заканчивается наша вера в себя, а еще точнее, где проходит граница наших знаний, подтвержденных опытом. Мы знаем: от мороза – пальто, для метро – проездной, насморк – лекарство, – но не знаем точно, как обойтись с государством, смягчить судьбу, сделать жизнь справедливее, а себя и других – совершеннее и в этих вопросах начинаем полагаться на бога, как бы мы его не называли, например «логикой истории». Сама по себе эта граница наших возможностей ничего не доказывает. Кто ее провел? Если провели мы сами, «общество», тогда ее нужно просто расширять, прогрессивно отодвигать все дальше. Но если это сделал бог, выскакивают совсем другие вопросы: граница для всех одна? Или своя у каждого? И как точно выяснить, где лежит именно твой предел, за которым долг превращается в гордыню?
«Нет судьбы!» – вырезает ножом на столе мать будущего лидера сопротивления. Помнится, эта сцена из «Терминатора» в начале 90-х доставляла гораздо больше бунтарских эмоций, чем вся «радикальная пресса» вместе взятая. Не все решено за наc! Сара Коннор совершает атеистический жест, решив изменить будущее, уже созданное (богом?) для людей. Или она восстает против власти машинного бездушного «князя мира сего», против его античеловеческой версии будущего, как и положено (в христианском сюжете) матери спасителя? Или она защищает устаревшие человеческие химеры и заблуждения от абсолютно рациональной атеистической власти машин – новых представителей разумной материи? Вот уж кто точно ни во что не верит, свободен от любых иллюзий и руководствуется только знаниями.
Для моего поколения первые «Терминаторы» были важным религиозным кино, современными комментариями к «Апокалипсису».
Конфессии
Христос, помнится («От Матфея»), был сторонником коммунистической уравниловки в вопросах оплаты труда нанятых к виноградарю. Именно там, кстати, сказано, что последние станут первыми, а первые – последними, откуда и происходит левацкое «кто был никем, тот станет всем!»
Христианство вообще легко превращается в коммунистическую пропаганду. По-моему, из заповеди «возлюби ближнего, как самого себя» с упрямой неизбежностью следует отмена частной собственности и тотальное обобществление всего создаваемого «продукта», а также средств его производства. Теологи освобождения так и учили безземельных индейцев: на пути христианской любви главное препятствие – разделение на «свое» и «чужое», экономическое неравенство. Однако происходит такое превращение не везде, а там, где нестерпимый классовый расклад с одной стороны создает высокий спрос на сопротивление, а культурная история со стороны другой не оставляет недовольным никакого языка, кроме христианского.
С самым загадочным и самым захватывающим представлением о боге я встретился у Гейдара Джемаля, Аллах которого равно противоположен как всякому бытию, так и небытию и ждет парадоксальной верности от людей, имеющих по своей природе больше полномочий, чем ангелы. Гейдар Джахидович довольно легко извлекал из этой полной апофатики необходимость вооруженной диктатуры трудящихся и абсолютной власти советов и даже входил в руководство «Левого фронта».
В чань-буддизме некогда наставлял меня один олдовый хиппи, ныне гражданин США, человек с поразительно развитым доверием к ненаблюдаемому:
– Нужно пройти по стадиям. Сначала хорошие и свои боги борются в детском сознании против чужих и плохих, в таком язычестве много гибридных вариантов божеств. Потом, в подростковом дуализме, богов остается только двое. Дальше в зрелом сознании побеждает монотеизм – бог один, но есть несогласные с ним творения. И наконец, освобождение наступает, когда просветленному даже одного бога много. У такого «человека на чистой земле» больше нет возраста, потому что этот возраст некому считать.
Если верить тому буддисту, когда ты перестаешь уповать на последнего своего бога, то сам становишься Буддой и, указав мизинцем левой руки на любой предмет, увидишь, как он исчезнет, потому что никогда и не существовал. В моменты, когда мне казалось, что у меня внутри не осталось ни одной иллюзии, я оттопыривал мизинец и пробовал, но ничего не исчезало. Продолжаю упражняться, занимая себя суетой в компании с другими «не Буддами», далекими от «чистой земли». А проверить, освоен ли этот фокус моим наставником, нет возможности, он за океаном. Голосует там за Обаму.
В «Шаманском космосе» Стива Айлетта цель человеческого прогресса – убийство бога. К этой цели у него людей ведут две конкурирующие партии – атеистическая и гностическая. Первая надеется, что после «убийства бога» во вселенной ничего не изменится, т.е. что он был просто коллективной иллюзией и корнем всех остальных иллюзий. Другая партия считает, что окончательное «убийство» творца приведет к полной отмене существования и самоупразднению реальности, т.е. мечтает своими руками организовать конец света.
Долго обсуждая эту книжечку с ее русским издателем, я предположил, что последовательный и непротиворечивый атеизм вообще невозможен в классово антагонистичном обществе. Все равно, меняя имена, будет сохраняться латентная религиозная логика. Настоящие атеисты, видимо, должны появиться там, где не будет экономической эксплуатации и принуждающей власти. Возможно, это мыслящие машины.
Самовнушение
«Ни богов, ни хозяев!» – традиционно начинались классические листовки левых. Или как там у Годара? «Убившего одного назовут преступником, убившего тысячи – назовут большим политиком, убивающего всех называют богом». «Бог нас всех ненавидит» – назывался вымышленный бестселлер героя «Калифрении». «И есть за что», – добавляет самокритичная часть сознания.
Всю свою сознательную жизнь я занимаюсь атеистическим самовнушением, но результат пока скромный – скептицизм в отношении формальных «церквей» и устойчивый интерес к сектам и «ересям» внутри любой религиозной традиции. Обратным образом сто лет назад русские интеллигенты не могли заставить себя верить и стремительно теряли религиозность. Это оттого, что они жили в обществе, прогрессивно идущем вверх, а я живу в обществе, ползущем вниз по исторической лестнице?
В конце концов, сама фраза «бога нет» предполагает, что нам известен кто-то, называемый «бог», и что он отсутствует. Точнее было бы сказать «Бог – это …» Каким будет ваше определение?
Какой бог нам нужен?
Нужен ли нам свой бог, хотя бы для того, чтобы держать себя в тонусе, ну или потому, что религиозный язык до сих пор не исчерпал себя? Есть ли у нас лучший язык, столь же мобилизующий внутренние ресурсы людей?
У них есть бог власти, бог собственности, смотрящий за миром и требующий воспроизводства именно этого порядка. Это наш враг. Называйте его как хотите: князем мира, демиургом, или «богом-отцом», которого отрицали катары, противопоставляя «новый» завет «ветхому».
Нужен ли нам свой бог так же, как нужен он нашим противникам? Бог, ломающий границы и стены, а не благословляющий их, бог врывающийся, а не сокрытый, бог, вершащий справедливость и дающий свободу руками тех, кто идет за ним. Возможен ли бог экстатического освобождения, бог обрушения планов сильных мира сего, бог революции и новых людей на новой земле под новыми небесами? Бог производства и творчества против бога потребления и подчинения. Бог солидарности против бога личной вины.
Тысячерукий бог революции, который появляется на исторической сцене, жонглируя головами буржуа и аристократов в слепящем танце факелов просвещения. Бог, который завещает людям обходиться без него. Бог, властно отказывающийся от власти как таковой. Бог диалектических противоречий, движущих всем, вопреки любым моральным упованиям. Бог, публично отменяющий сам себя. Стирающий свой портрет из нашего сознания во время революционной оргии праведников и добровольного жертвенного безумия всех мудрецов. Нужен ли нам свой бог, пока мы не готовы назвать его иначе?