14 ноября – День социолога. В этот день 109 лет назад в Париже начала работать Русская школа общественных наук, при которой функционировал один из первых в мире социологических факультетов. Преподавали в ней Павел Лавров, Максим Ковалевский, Павел Милюков, Николай Кареев, Евгений Де Роберти и другие известные в то время социологи. Школа просуществовала всего четыре года, но ее значение для развития и институциализации социологии в России и в Европе было весьма существенным. С 1994 года День социолога отмечается на социологическом факультете Санкт-Петербургского университета, сегодня это общероссийский профессиональный праздник.
Социологические опросы стали частью информационного потока, который обрушивается на нас ежедневно, наряду с сообщениями об авариях и катастрофах, преступлениях, росте цен, правительственных инициативах, гороскопами, сюжетами из жизни знаменитостей и т.д.
Социологические опросы помогают узнать все: отношение россиян к Октябрьской революции, милиции, ЕС, США и инициативе «Стратегия-31», к забастовкам, безработице, к союзу между Беларусью и Россией и многому другому. Мы узнаем об электоральных и репродуктивных планах россиян, их потребительских стратегиях, уровне оптимизма и уверенности в завтрашнем дне. Левада-центр, ВЦИОМ, Фонд «Общественное мнение», исследовательский центр «Ромир» и другие профессионально занимаются исследованием общественного мнения в разных областях. И не только мнения самого по себе, но и социологических фактов, позволяющих получить представления о тенденциях социального поведения россиян, их реакции на те или иные общественные события.
Росстат не может обойтись без исследований социологического характера: витальное, репродуктивное, потребительское поведение можно изучать только так. Расчет уровня безработицы по системе МОТ (Международная организация труда) также предполагает выборочные социологические опросы. К слову, при проведении переписи населения часть опросных листов дополнялись вопросами на определенную тему. Впервые такой выборочный метод был применен в СССР в 1970 году, переписные опросные листы дополнялись вопросами, позволяющими характеризовать миграционное поведение. Впоследствии в переписи выборочный метод применялся для уточнения обеспеченности жильем, работой, выяснения репродуктивных установок.
Получается, что различные исследовательские центры собирают массу информации об обществе. Кроме того, проводится немало индивидуальных социологических исследований на самые разные темы. По логике, мы должны знать все или почти все об обществе, в котором живем. Так ли это? Если бы это было так, у нас бы не было столько нерешенных проблем и острых, не находящих ответов вопросов. Если же все эти знания не дают такой возможности, то зачем они вообще нужны? И зачем тогда нужна социология?
Прежде всего, сколь угодно значительная информация о мнениях, представлениях и реакциях людей не значит ничего сама по себе и попросту не является информацией. Возьмем для примера недавно проведенный Левада-центром опрос об отношении граждан России к забастовкам. Считают, что забастовка – единственный способ добиться удовлетворения своих требований, 12% респондентов, это чаще всего пенсионеры по возрасту, безработные, домохозяйки и в целом россияне старше 55 лет, с образованием ниже среднего, душевыми доходами 8-14 тысяч рублей в месяц, проживающие в Северо-Западном федеральном округе, в сельских поселениях и средних по численности населения городах. Но и среди тех, кто считает забастовку недопустимой, больше всего пенсионеров по инвалидности, женщин, лиц старше 55 лет, лиц с высшим образованием, душевыми доходами до 8 тысяч рублей, жителей Сибирского и Уральского федеральных округов. То есть мы имеем две очень похожие социальные группы, давшие диаметрально противоположные ответы. Строго говоря, эти ответы вообще нельзя засчитывать за показатели даже вербального поведения без специальной проверки, дополнительных обследований, без сопоставления полученных данных с данными других исследований. Иначе говоря, подобные опросы имеют смысл только в рамках определенной концепции объяснения общества, которая играет роль сюжета мозаики, а данные опросов выступают как части этой мозаики. И именно концепция может подсказать, как их «собирать», сочетать друг с другом и в конечном итоге объяснять. В свою очередь, эмпирические и теоретические исследования должны корректировать, развивать общую концепцию, служить тестами ее объяснительных возможностей.
Можно утверждать, что для того, чтобы подобные опросы были действительно информативны, необходимо несколько обязательных условий. Во-первых, должны проводиться комплексные систематические исследования, во-вторых, их тематика должна определяться не простым любопытством или информационной привлекательностью вопроса, а логикой изучения общества, потребностями в том или ином знании о нем. И в-третьих, и логика, и потребности исследований общества должны формулироваться в рамках общей концепции развития – как теоретической, так и практической. Сложность выполнения этих условий и есть причина того, что социология, которая сейчас у всех на слуху и даже удостоилась своего профессионального праздника, имеет не так много истинных профессионалов и реальных достижений.
Остановлюсь подробно на третьем, самом главном, на мой взгляд, условии – необходимости концепции общества, которая должна служить основой для организации конкретных исследований и интерпретации данных. Подчеркиваю: не идеологемы, не набора догм, а именно концепции, обладающей широкими объяснительными возможностями и способной адекватно осваивать динамизм социальной жизни. Я знаю только одну такую концепцию – марксизм. Но социальная теория – это не отмычка, по выражению самих классиков марксизма. Могу добавить, что это не готовая формула, в которую можно подставить новые параметры и получить ответ, не прибор, способный помочь измерить нужные характеристики. Есть ключевые идеи – материалистический подход к истории, классовый принцип анализа общества и т.п., которые нуждаются в интерпретации и разработке применительно к существующему сейчас обществу, применительно к конкретной ситуации. Напомню слова Фридриха Энгельса: «Все миропонимание… Маркса – это не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследованию» (Сочинения, Т. 39, С. 352).
К сожалению, в советской социологии официальная версия марксизма, представлявшая собой набор обязательных заклинаний, выступала, скорее, как ограничитель развития социологии, чем как целостная объяснительная концепция. Выводы, не отвечающие официальной идеологии, не принимались, а ученые, сделавшие эти выводы, порой подвергались опасности. В тридцатых годах социологические исследования были признаны вредными и до конца пятидесятых в СССР не проводились.
Получив право на жизнь, советская социология довольно успешно развивалась. Уже в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов проводились довольно интересные исследования трудового поведения, бюджета времени, городской среды и села, позже стали проводиться демографические исследования, исследования ценностных установок, культурных потребностей и т.п. Тем не менее, социологи все время ощущали давление официальной идеологии, как на этапе разработки программы исследования, так и на этапе интерпретации данных. Это привело к тому, что стало формироваться математическое направление в эмпирической социологии, ставшее, по сути, немарксисткой школой внутри советской социологии. Именно социологи этого направления стали сначала исследователями, а потом просто идеологами и проповедниками рыночных отношений и неолиберальных реформ в России.
Погоня за «фактами без идеологии», некритичное копирование западных методик привели к существенному падению качества социологических исследований, их информативности и достоверности. От ведущих ученых-обществоведов можно услышать сейчас самые неожиданные вещи. Особенно потрясло меня высказывание одного довольно именитого социолога, который утверждал на очень представительной конференции, что социальная группа не может быть субъектом социального процесса. Таким субъектом может быть только организация. Социальная группа не может действовать согласованно, потому что она, де, разобщена и неактивна, у нее нет цели. Цель ей дает организация. Я недоумевала тогда и недоумеваю до сих пор: а кто создает организацию? Не представители ли определенной социальной группы? И разве у людей нет объективных интересов, детерминированных их положением в социуме, которые и являются базой их целей и действий и, собственно, основой формирования социальных групп? Или организация сваливается с неба уже готовая? Тогда это не к социологам, это к теологам.
Экономист-академик на этой же конференции заявил, что классовая теория не вызывает у него ничего, кроме раздражения. Это, положим, не у него одного, и это вполне естественно. Но у него раздражение, если так можно выразиться, методологического характера. Он считает, что классовая теория не имеет никакого отношения к экономике! Сказал бы он это французам. Даже Саркози, у которого уж точно идиосинкразия на классовую теорию, и то вынужден был бы признать, что еще как она имеет отношение к экономике, самое прямое имеет отношение, неприятное только.
Освобождение от идеологических пут официального марксизма выродилось в освобождение сначала от реального марксизма, а потом и вовсе от научности исследований, за которую так ратовали борцы за деидеологизацию науки. Они не освободились из идеологической клетки, они просто расположились в другой, более комфортабельной и с гораздо более полной кормушкой.
Отказ же от концепции вовсе, стремление изучать только факты и ничего кроме фактов, приводит к тому, что мы все больше знаем о поведении чернокожих геев в супермаркетах, потребительских предпочтениях белых женщин средних лет, имеющих длинношерстных такс, и все меньше – об обществе, в котором живем. К такому грустному выводу пришел однажды мой старший сын, изучая к семинару статьи по современной американской социологии.
Да, в социологии есть трудности с критерием истинности выводов и суждений, он не так очевиден, как в естественных науках, хотя и там истина никогда не лежит на поверхности. Да, в социологии затруднен эксперимент. Но это не значит, что объективное знание в социологии невозможно. Критерием истинности социологических построений служит социальная практика, но сложность в том, что необходим субъект, способный оценить социологические выводы и применить их в практическом социальном творчестве. Необходим субъект, заинтересованный в преобразованиях в обществе, способный сформулировать суть позитивных социальных изменений и настоять на них. Необходим запрос от общества на реальное знание о себе самом. Необходим и контроль общества над своим собственным развитием, в том числе и над научным обоснованием тех или иных социальных преобразований.
Только так те или иные теоретические обобщения могут доказать свою жизнеспособность. Пока же господствует только один подход к развитию общества, будет господствовать и обслуживающая его социология, целью которой будет обоснование правильности действий власти, а не поиск истины. Эмпирические же социологические исследования сведутся (и сводятся) к изучению мнений, предпочтений и субкультур разной степени экзотичности в полном отрыве от живого социального действия, подлинной социальной активности.
Получается, что социология – наука в полном смысле слова общественная, она нуждается в участии общества, а социологу необходима реальная социальная активность помимо теоретических изысканий. Мне близка концепция «public sociology», социологии, связанной с социальным активизмом, с реальной социально-политической деятельностью исследователя. Майкл Буровой (Michael Burawoy), английский и американский социолог, марксист, возглавлявший в 2004 году Американскую социологическую ассоциацию (АСА), противопоставлял такую социологию профессиональной, кабинетной науке. Кстати, на ежегодной конференции АСА, на которой активно обсуждалась концепция «public sociology», первым «общественным социологом» был назван Карл Маркс.
Только включенный в реальную общественную деятельность социолог, ориентированный на выявление пороков и трудностей общественного развития, может адекватно изучать общество. Потому что у него нет возможности положить кусочек общества на предметное стекло и внимательно изучить его под микроскопом. Потому что социологу для получения объективного знания необходимы не только теоретическая подготовка, а жизненный опыт, интуиция, знание людей и умение с ними общаться, впечатления, в конце концов. Что касается пристрастности, которая возникает у исследователя, если он придерживается определенных политических взглядов, то, поверьте мне, в тиши академических кабинетов пристрастность возникает неизбежно, возрастая вместе с уровнем оклада и признания в «академическом сообществе». Социолог должен быть непредубежден, а не беспринципен, он должен быть лишен иллюзий, но не убеждений.
Есть проблема в принятии социологов практиками профсоюзного и социального движения. Дело даже не в характерах и компетенции отдельных персоналий, дело в принципе. Многие активисты, решая ежедневно множество практических задач, порой воспринимают любое обобщение и теоретизирование как болтовню, от этих задач отвлекающую. Часто я могу их понять. Профессиональный социолог – личность далеко не всегда симпатичная и, увы, далеко не всегда компетентная в том, о чем с апломбом рассуждает. К сожалению, в социологии, как и в любви, профессионалом часто становится не тот, кто действительно разбирается в предмете, а кто имеет возможность и смелость брать за это деньги. Но это не означает, что теория, обобщения, аналитика не нужны совсем. Согласитесь, только тактика без стратегии невозможна – это просто бессистемное метание. Как сказал Экзюпери, самый несвободный человек – это человек, потерявшийся в пустыне. Он может идти куда угодно, но он не знает – куда, и потому ему некуда идти. Если у нас нет стратегии, конкретные, практические дела мы будем выбирать случайно, хватаясь то за одно, то за другое, без системы и единой цели, а значит, и без критериев успеха нашей деятельности.
Социологии не всегда везет с социологами, но все же в ней сделано немало, а можно сделать еще больше. Я вообще убеждена, что именно социология – наука будущего. Рано или поздно общество осознает, что оно больно, и поймет, что нуждается в лечении. Хорошо бы, чтобы в это время нашелся кто-то, кто скажет бодро и обнадеживающе: «Социолога вызывали?»
