Издавна у левых принято разоблачать ложь и цинизм агентов системы, но разоблачения не всегда результативны. Ложь и цинизм давно не прячутся, но выставляются напоказ, они узаконены массовым сознанием как перспективные стратегии успеха, и потому разоблачать их становится бессмысленно. Известного человека подчас уважают просто за то, что это он сумел использовать всех нас, а не мы его («Скачай в телефон этот рингтон, чтобы Павел Воля заработал миллион!»). Власть порой авторитетна просто потому, что ей, а не кому-то еще, принадлежит печать с гербом, ядерная кнопка и телевизор, чтобы этот телевизор нам ни показывал. Разоблачения вызывают зависть у одних («Ну почему не я, а кто-то, так ловко все это сделал?») и бессильное равнодушие у других («Да по-другому и не бывает, нельзя никому верить!»). Присвоение, а не разоблачение, может стать сегодня более творческой и результативной стратегией антикапиталистов.
«Для меня моя семья – единственные люди, которым я готов доверять и для которых я готов быть полезным без всяких для себя выгод», – признается знакомый издатель в кафе на книжном фестивале. Социологи подтверждают типичность такой установки для нашего общества, но не для других стран, где уровень доверия и солидарности людей гораздо выше маленького семейного космоса. Как это может быть присвоено? Обычно в семье нет коммерческих отношений, или они стремятся к минимуму (общая собственность, взаимопомощь). Большинство семей организовано скорее по Кропоткину, чем по Адаму Смиту.Конечно, капитализм проникает внутрь и этих молекул общества – выросшие дети начинают делить квартиру, есть авторитаризм старших и эгоизм младших, и все же внутри большинства семей установлен свой микросоциализм, иначе семьям просто незачем было бы существовать как «первичным молекулам», смягчающим воздействие рынка на личность. Задача – распространить такую модель отношений на более широкий, чем семья, круг людей. Создать социальную сеть, отношения внутри которой были бы столь же некоммерческими, как в семье. Пару раз в жизни я видел такие общины, где все близко знакомы (обязательное условие), нет формальной иерархии (не путать с естественным авторитетом), каждый участвует в делах, насколько хочет, и получает столько заботы, сколько другие готовы ему дать. Единственное реальное наказание – изгнание в «большой мир» или угроза такого изгнания.
Но вместо расширения отношений «семейного» типа сейчас происходит нечто обратное – проникновение рыночных принципов во внутрисемейные отношения. Ребенок не есть рентабельное вложение сил/времени/денег, и осознание этого – одна из причин снижения рождаемости при «развитом капитализме».
В 20-е годы «вульгарные марксисты» (как назвали их позже, после окончательной победы сталинской культурной политики) дерзко присвоили себе саму идею возникновения живописной перспективы у Леонардо и других мастеров ренессанса. Дело, оказывается, вовсе не в том, что вырос интерес к личному восприятию человеком пространства вместо средневекового требования изображать мир «символически» и с божественной точки зрения. Перспективу начали изображать потому, что в обществе гораздо большую роль стала играть буржуазия и ее тип сознания. А для буржуазного сознания главное – приобретать, а не просто служить или устойчиво владеть одним и тем же. Чтобы все время приобретать новое, нужно видеть и показывать другим, что далеко (затруднительно для немедленного приобретения), а что близко (может быть быстро приобретено), что какого размера и на каком именно расстоянии от потенциального приобретателя находится и т.п. Эта купеческая и потребительская оптика и реализовалась «новыми гениями» в пространственной перспективе на холсте. Да, схематично и даже анекдотично. Проявление у художников перспективы означало много чего, кроме желания поднимающейся буржуазии обладать пространством и всеми вещами в нем. Но на тот момент (середина 20-х годов, противостояние свойственной для нэпа реабилитации всего «старинного» и «красивого») такое присвоение оказалось очень полезно для культурной революции, происходившей в СССР.
Знакомые панки, живущие небольшой коммуной в Подмосковье, собираются 7 ноября присвоить себе право устанавливать памятники на бульварах и площадях. Режут свои контрпамятники из поролона, потом красят их в любой нравящийся цвет: «мрамор», «бронза», «базальт». Весело обсуждают, что будет, если в праздничный день на глазах фланеров и прессы в центре Москвы группа граждан самочинно откроет самодельный памятник Мао, Субкоманданте Маркосу, Егору Летову или Джо Страммеру из «Клэш». С поролоновым памятником в руках легче убегать от милиции, да и новый сделать в случае акта государственного вандализма – дело нескольких часов.
Пару лет назад в Белоруссии сняли национальную средневековую сагу про княгиню Слуцкую, защитившую свою землю (да и всю Европу, чего уж скромничать) от наступавших татар. В минском контркультурном коллективе «Новинки» немедленно решили присвоить это уникальное в своем роде кино и переозвучили весь фильм очень забавными издевательскими репликами. Чтобы понять все тонкости этой актуальной переозвучки, нужно, конечно, быть весьма политизированным белорусом, и это несколько ограничило аудиторию такой акции присвоения, но все равно смотреть смешно, (не сравнишь с «гоблинским переводом») и вызывает сильное желание так же обойтись с каким-нибудь отечественным лидером кассовых сборов.
Моя интеллигентная родственница, из верных слушательниц «Эха Москвы», после того, как рухнули ее последние надежды на «поворот страны в нормальную сторону», перестала интересоваться как Ходорковским, так и Явлинским. Теперь ее интересует только высокодуховное искусство, особенно, авторское кино, высшим достижением которого она до сих пор считает (возраст есть возраст!) «шедевры» Андрея Тарковского. Ее любимый фильм – «Ностальгия», и поэтому она так любит ездить в Италию. Как можно присвоить Тарковского? Первый раз слово «ностальгия» в одноименном кино звучит в рассказе о служанке, которая подожгла особняк своих господ, потому что очень хотела вернуться домой («страдала ностальгией») и больше не могла служить своим прежним хозяевам. Наверное, она не была прикована к особняку цепями, но некие невидимые цепи (экономическая необходимость, семейные обязательства или инертное сознание) все же не отпускали ее, и служанка рассудила радикально и наивно: не станет особняка, не понадобятся и слуги. Не думаю, что эту историю вставил в сценарий сам Тарковский, больше похоже на второго сценариста Тонино Гуэрру, итальянца левых взглядов. Но, так или иначе, именно она позволяет нам понять «ностальгию» фильма, да и вообще любую мистическую тоску души по иному забытому миру понять как превращенную форму социального недовольства и неосознанную тягу к другим, неотчужденным, человеческим отношениям. Чтобы понять Платона с его «припоминанием истин», нужен Маркс с его «экспроприацией экспроприаторов». Чтобы излечить «ностальгию» внутри людей, нам понадобится раскрыть механику отчуждения в обществе и изобрести другие отношения, в которых люди не боялись бы смерти, потому что видели бы в своей жизни достаточно смысла.
От мыслей и слов присвоение должно перейти к действиям. В последние 20 лет мы наблюдали, как противник переименовывает улицы и меняет имена площадей. Не настало ли время вернуть на место некоторые из них? Или дать городскому пространству совершенно новые имена, те, что нас больше устраивают. Неужели мы всерьез думаем, что такое может делать только власть, потому что ее кто-то там уполномочил и она кого-то там представляет? Мы знаем, кого она представляет и кем уполномочена, и именно потому не будем спрашивать у нее разрешения. Вам не кажется, что в вашем городе не хватает проспекта Троцкого или станции метро им. Нестора Махно? Сколько времени, денег, краски, цветного скотча уйдет на изготовление уличного указателя, таблички, большого стикера? Будет ли подобное «присвоение названий» и реакция на него городских властей хорошим поводом для прессы поговорить об идеологическом смысле адресов и взять у «присвоителей» анонимные интервью?
Как известно, чтобы стать ближе к истине, нужно обобщать то, что видишь. А чтобы стать ближе к справедливости, нужно обобществлять то, что видишь. И если это пока затруднительно в области экономики, стоит потренироваться в других, не столь строго охраняемых, областях. Присвоение в пользу революции – один из первых шагов этого пути, такой опыт нельзя пропустить или оставить другим. С него, от мыслей и образов к словам, от слов к все более конкретным действиям начинается то присвоение мира и жизни, которое и зовется революцией – окончательным присвоением всех средств производства и способов связи, включая «вокзалы-мосты-телеграф-телефон». Каждая удачная акция присвоения – это маленький опыт и залог того, что весь мир однажды будет присвоен человечеством.