Вдоль троллейбуса тянется плакат «Свои таланты смело открой, ты нужен России, ты – молодой!». Глубоко задумываюсь над тем, что имели в виду авторы плаката. Молодые нужны России или России нужны только молодые? Конечно, подобные размышления над одним плакатом, пусть и не очень корректно сделанным, кажутся несколько странными, излишними даже. Но этот лозунг – только маленький элемент в мозаике, которая называется «отношение к возрасту», точнее, отношение к людям, достигшим возраста Х. Этот возраст Х в общественном сознании у нас – некая черта, после которой чего-то нельзя, неприлично, невозможно иметь, даже хотеть фактически запрещено. После одного возраста неприлично носить джинсы или короткие юбки, после другого – любить, после третьего невозможно работать или, по крайней мере, искать работу, после четвертого ты вообще уже не человек, а «нагрузка трудоспособного населения».
Речь идет, разумеется, не только о стереотипах и приличиях. Они, безусловно, есть и давят на нас, но с ними можно справляться. Потом они подвижны. Сорока-и-пятидесятилетние люди носят джинсы, примадонны элегантного возраста вводят в моду страсть (весьма переменчивую) к молодым шоуменам. С экранов одинаковыми улыбками улыбаются пятидесятилетние девушки. Но если присмотреться к тому, как возраст сказывается на социальном статусе и экономическом положениибольшинства людей, то становится понятно, что это – только рябь на воде. Так, картинки из глянцевых журналов, которыми обклеена комната небогатого, но тянущегося к прекрасному продавца супермаркета. Действительность, как и полагается, гораздо более сурова.
Одно время у нас весьма активно дискутировалась проблема старения населения. Дескать, как ужасно, что население стареет, растет нагрузка трудоспособного населения нетрудоспособным, общество теряет динамизм и т.д. В одной передаче весьма уважаемые люди всерьез обсуждали, что у нас сдвинулись критерии возраста, и это якобы очень плохо для общества. «Чаадаев в сорок воспринимался как старик! – восклицал известный и авторитетный исследователь. – А у нас сорокалетний считается молодым», – сетовал он. Я так и не поняла тогда, почему это плохо? Да, в самом начале романа «Война и мир» графиня Ростова смеется «старушечьим смехом», а ей вряд ли больше 45. Да, Долли Облонская «стареется» в 34 года. Я читала воспоминания о Наталье Николаевне Гончаровой. Современник описывал встречу с ней в то время, когда она уже была замужем за Ланским. Он писал: «В комнату вошла стройная, хорошо сохранившаяся пожилая женщина». Я сверила даты – Наталье Николаевне было в то время 36 лет. Что это доказывает? Представления о возрасте изменились? Да, изменились. В начале XX века продолжительность жизни в России была около 30 лет. Люди больше болели, имели меньше возможностей ухаживать за собой, ну и что? Нам повезло больше. Хотя во все века были люди, которые опрокидывали стереотипы, в том числе и возрастные.
Но, повторяю, стереотипы эти – не самая болезненная проблема. Они подвижны, они зависят от социальной группы, культурной и интеллектуальной среды, с ними можно бороться.
Гораздо серьезнее то, что в нашем обществе существует возрастная дискриминация, и если до определенного момента ее можно обходить, преодолевать, то однажды наступает некий час (или возраст) Х – дискриминация усиливается, а сил и возможностей бороться становится все меньше. Поэтому я не буду доказывать сейчас, что женщина в сорок лет – еще ого-ого, а пятидесятилетний мужчина намного лучше восемнадцатилетнего юнца. Я хочу поговорить о социальном статусе, социальном смысле старости.
Прежде всего, договоримся о терминах. Термин «старение населения» – не биологический, а демографический. Он означает увеличение доли людей пожилого возраста (старше 60 лет) в общей численности населения. Демографы различают «старение сверху», связанное с увеличением продолжительности жизни, и «старение снизу», причиной которого является снижение рождаемости.
Если посмотреть на проблему с человеческой точки зрения, то не может быть ничего плохого в том, что люди стали жить дольше. Рынок смотрит на это несколько иначе. Пожилой человек становится «нагрузкой», потому что не может больше работать, нуждается в лечении, в пенсионном обеспечении. За лечение, правда, его можно заставить платить, пенсию копить самостоятельно, но все равно возникают проблемы: то пенсионные фонды разоряются, то приходится лечить бесплатно пожилых граждан, иногда бывает трудно отвертеться от этой обязанности. Еще и заботиться о них приходится, причем иногда государству, а это уже совсем безобразие. Развитые страны еще могут потянуть такой воз, хотя и они пытаются сбросить его хотя бы частично. А России-то как тяжело приходится!
Но в относительно благополучных странах есть признаки культурной адаптации общества к изменению возрастной структуры. Пенсионеры на Западе – мощный электорат, о котором ни один политик не может и не должен забывать. Бедность и низкое качество жизни пожилых людей так же частично преодолены, вышедшие на пенсию представители «среднего класса» могут себе позволить путешествовать, они относительно благополучны. Возраст для них – не приговор, а очередной этап в жизни, который может быть, кстати, очень увлекательным. Это не означает, чтовсе пожилые люди на Западе богаты и счастливы, это означает только, что общество не приговаривает большинство представителей старшего поколения к скудному и ограниченному существованию только потому, что они перешли определенный возрастной рубеж.
Терпимость к старости, отсутствие возрастной дискриминации не отменяет, конечно, дискриминации имущественной. Это некая культурная правка, флёр политкорректности. Но и он впечатляет по сравнению с нашей российской ситуацией. Работодатель в США не может, например, спросить возраст кандидата на рабочее место. Может, естественно, вычислить этот самый возраст по этапам карьеры, указанным в анкете, но спросить прямо – нет. У нас зато смело и открыто пишут в объявлениях: «Требуется мужчина до 35 лет». Так что если тебе, например, 36 – даже и не суйся, а если ты женщина, то вообще таких объявлений лучше не читай!
В Финляндии, присматриваясь к весьма пожилой, но оживленной толпе, я все пыталась понять – что не так, что меня удивляет. Потом поняла: пожилые и даже старые люди (но они, согласно той же политкорректности, не старые, а зрелые) одеты в новую, специально для себя и недавно купленную одежду, подобранную по вкусу и желанию, а не «по возрасту». «Как же красиво стареют западные женщины!» – воскликнула в Копенгагене моя молодая коллега Гузель Сафина. Мне кажется, она немного ошиблась: они не стареют – красиво или не очень – они просто продолжают жить.
С грустью и белой завистью смотрю я на многочисленные пожилые пары в Европе, США, Канаде. Идут, счастливые, под ручку или даже за ручку, а то и в обнимку. У нас такие пары – редкость, присмотритесь к толпе. Женщины в России в среднем живут на 11–13 лет дольше мужчин, среди одиноких старых людей 70 % у нас – женщины. Среди людей старше 55 лет в России только около 28 % мужчин, среди тех, кто старше 70 – примерно 29 %.
Одна авиакомпания США объявила приз за лучшую любовную историю, имеющую, естественно, отношение к аэропортам и самолетам. Победилсемидесятилетний американец, который в аэропорту встретил подругу своих детских игр, влюбился в нее снова, и они поженились. И никакой иронии в обществе. Человек жив? Жив. Значит, имеет право полюбить.
Однако для того, чтобы по-настоящему интегрировать пожилых людей в общество, преодолеть все элементы возрастной дискриминации, недостаточно культурной адаптации. И западное общество еще не готово вполне относиться к человеку как к носителю культурного потенциала, а не как к производителю прибыли. Хотя оно может заигрывать со «зрелым» электоратом, который перестало воспринимать как нагрузку, потому что нагрузку эту вывезли в страны периферии.
Однако даже подобные социокультурные явления, означающие принятие старости как определенного (и, может быть, весьма насыщенного и интересного) этапа в жизни человека – шаг к очеловечиванию общества, определенный культурный эталон. Беда в том, что за этим стоит бесчеловечная эксплуатация других, не западных обществ, что порождает и на самом Западе противоречивое отношение к своему старению. Старики в «Глобалии» Жана-Кристофа Руфина неприятны, агрессивны, молодые – гораздо симпатичнее в большинстве своем и беззащитнее. По сюжету, конечно, понятно, что и молодые могут быть продажны и коварны, но общее впечатление – мир захватили злобные старики. Однако наш мир устроен так, что добрым, бескорыстным и трудолюбивым человек может быть (или не быть) в любом возрасте. Творить, помогать другим, отстаивать свои идеи можно как в молодости, так и в старости – так же, как и не делать ничего этого, начиная с рождения.
А что же такое старость в России? Здесь ситуация иная, чем в странах «золотого миллиарда». В 2007 году доля населения старше 60 лет составила в России 17 %. Население с такими характеристиками считается старым. Но у нас происходит классическое «старение снизу», доля пожилого населения растет потому, что детей рождается мало. Ростом продолжительности жизни мы похвастаться не можем.
Теперь разберемся с пресловутой «нагрузкой трудоспособного населения». Дело в том, что она не растет, а падает. Падала весь XX век, продолжает падать и сейчас. В 1991 году число лиц нетрудоспособного возраста на 1000 лиц трудоспособного возраста составляло 764,16 человек, из них 428,35 – дети и подростки до 15 лет, а 335,21 – люди старше трудоспособного возраста (мужчины 60 лет и старше, женщины 55 лет и старше). Почти весь период до 2007 года эта нагрузка падала, в 2008 немного выросла по отношению к предыдущему году (582,24 по сравнению с 577,58). Доля лиц моложе трудоспособного возраста с 2001 по 2007 год снизилась на 3 % (с 19 до 16), а доля лиц старше трудоспособного возраста остается почти неизменной – 20 с небольшим процентов. Снижение рождаемости, кстати, согласно демографической теории, действует гораздо быстрее и эффективнее как фактор старения населения, чем рост продолжительности жизни.
Я специально привела эти скучные цифры, чтобы показать, что стареет наше общество условно, оно теряет молодость, но детей, подростков, пожилых людей на долю работающих приходится все меньше. Стандартизованный по возрастной структуре населения 1989 года общий коэффициент смертности за 1993 год составил 16,3 % против его фактического значения в 14,4 %. Это значит, что население России 1993 года моложе того же населения 1989 года. Рыночные реформы бесчеловечно омолодили население, ударив по самым слабым и беззащитным людям – по старикам.
Старость у нас дискриминирована и экономически, и социально-психологически. Средняя пенсия в России составляла в 2006 году 2726,1 рублей, а прожиточный минимум пенсионеров в том же году составлял 2731 рубль. Комментарии нужны? Тут уже не до красивого старения. Премьер Владимир Путин назвал пенсионное обеспечение в нашей стране «недостаточным». Но он пообещал, что в 2009 году социальная пенсия сравняется с прожиточным минимумом, а трудовая будет превышать его аж в три раза. В целом уже к концу 2009 года пенсия будет больше прожиточного минимума на 34 %. Но и такой рост пенсий вряд ли позволят нашим пожилым людям «красиво стареть», учитывая коммерциализацию медицины, удорожание услуг ЖКХ, да и весьма скромный размер этого самого минимума.
Кстати о прожиточном минимуме для пенсионеров. Меня удивляло и удивляет, что он всегда меньше, чем для работающих. Я помню, как на лекции по управлению в университете преподаватель, говоря о системе стимулирования работников в Японии, задал нам вопрос: кому нужно больше денег – молодому или пожилому человеку? «Молодому!» – дружно грохнула двадцатилетняя аудитория. Только одна отличница с первой парты, заподозрив подвох, пискнула: «Пожилому, чтобы на лекарство хватало». Преподаватель (ему тогда было лет сорок) начал доказывать, что дело не в лекарствах, один и тот же уровень комфорта в 20 и 60 лет стоит совершенно по-разному. Физическое, социальное, эмоциональное самочувствие одного и того же уровня с возрастом дорожает, это объективный факт, горячился лектор. Мы тогда мало что поняли. Росстат, по-моему, до сих пор не понял ничего.
Мне приходится на занятиях бороться с предубеждениями студентов против старости, точнее, против пожилых людей. Причем нужно сказать, что эти предубеждения питаются не только их собственным социальным опытом, но и тем, что они прочитали (скорее увидели) в СМИ, и даже тем, что прочитали в учебниках. Так, на семинаре по курсу «Занятость населения и ее регулирование» студентка старательно зачитывала выписанные ею причины безработицы. Как я жалею сейчас, что не записала данные об учебнике! Там в качестве одной из причин называлось «нежелание пожилых людей выходить вовремя на пенсию и освобождать места для молодых специалистов». Вот так. Меня очень потрясло, что у моих студентов (специальность «социальная работа», между прочим) это вызвало горячее сочувствие и понимание, они были удивлены и раздосадованы, когда я поправила отвечающую. Мои замечания о структурных и циклических причинах безработицы, которые не связаны с желаниями отдельных людей или социальных групп, не встретили понимания.
Стереотип пожилого человека как «доживающего», «слабого», бездеятельного далек от действительности. Замечу, что я говорю о социальной группе в целом, о ее характеристиках и социальном образе. Оскорбительна сусальная пропаганда терпимости и заботы со стороны тех, которые «нужны России». Дело даже не только в том, что пожилые люди часто хранят бесценный опыт, социальный и профессиональный. Не вполне верны представления об их пассивности и консервативности.
В моих исследованиях электорального поведения если кто и обнаруживал более или менее устойчивые и последовательные политические взгляды и предпочтения, так это люди старше 70 лет. В исследованиях о роли семьи в жизни мужчин и женщин я с изумлением констатировала, что наиболее патриархальные представления о распределения внутрисемейных ролей, наиболее будничный образ брака у респондентов моложе 30! Люди пожилые высказывали гораздо более романтичные представления о любви и браке, не зацикливались на бытовых проблемах!
В своей работе «Проблемы развития психики» А.Н. Леонтьев, ссылаясь на французского антрополога А. Пьерона, пишет: «Если бы нашу планету постигла катастрофа, в результате которой остались в живых только маленькие дети, а все взрослое население погибло, то хотя человеческий род и не прекратился бы, однако история человечества неизбежно была бы прервана. Сокровища культуры продолжали бы физически существовать. Но их некому было бы раскрыть для новых поколений»
Для нашей страны, пережившей культурно-нравственную катастрофу 90-х, это особенно актуально. Бабушки и дедушки, которые водят детей в музыкальные школы и спортивные секции, на танцы и в различные кружки, рассказывают им сказки и просто про «жизнь раньше», пока родители «несут трудовую нагрузку» – это одно из средств преодоления последствий этой катастрофы.
Человек – не продукт и не материал, у него нет срока годности, как нет срока годности у человечности. Если условия жизни это не подтверждают, нужно менять условия. Системы, правительства, законы могут устаревать. Люди – нет.
