С самого начала кризиса вокруг Южной Осетии разговоры об «информационной войне» продолжали оставаться, вероятно, даже более частыми, чем о войне настоящей. Борьба за правильную картинку на экране, вовремя пущенную слезу ребенка в выпуске новостей или «свидетельство очевидца» с правильно расставленными акцентами оказывалась не менее важной, чем реальность военного противостояния. Российское правительство, пребывая в эйфории от быстрого победного завершения конфликта, в то же время чувствовало себя в положении жертвы информационной атаки Запада. Практически в каждом публичном выступлении первые лица не уставали жаловаться на предвзятость американской и европейской прессы, агрессивность и слаженность ее антироссийских выпадов.
Тема исключительной силы и коварности враждебной пропаганды стала приобретать в выступлениях Путина, Медведева или Лаврова черты некой навязчивой идеи. Один только сюжет с осетинской девочкой на Fox News, который стал темой не одной гневной отповеди со стороны президента, премьер-министра, членов правительства и парламента России, чего стоит! Начинает казаться, что для власти реальная война становится лишь фоном, исходным материалом для главных и решающих боев на фронте риторики дипломатов и журналистов.
«Это потрясающе, удивительно. Это ни в какие ворота не лезет, но, тем не менее, пролезает», – делится впечатлениями от эффекта иностранных пропагандистских машин Владимир Путин на одной из последних пресс-конференций. Чтобы достойно противостоять этим удивительным силам, отныне становится недостаточно привычного патриотического боя в барабаны и разговоров о «национальных интересах» с характерным придыханием. Оказавшись в центре конфликта, уже получившего мировое значение, и претендуя на заявление своей новой глобальной позиции, российская элита нуждается в новом языке – этом тайном оружии, в недавнем прошлом позволявшим США и их союзникам без больших проблем проводить свои собственные операции по «принуждению к миру». Сила этого оружия заключается в том, чтобы, проводя военные операции в своих интересах, склонять на свою сторону бескорыстные сердца людей, которым безразличны интересы элиты. Это сила аргументов, обращенных к неким универсальным ценностям, своего рода «эсперанто современного мира», по выражению Глеба Павловского. Главные оппоненты России, ЕС и США, выступают в качестве учителей этому искусственному языку, главное правило которого – искажать до неузнаваемости привычное значение политических явлений. Войны за демократию, оккупация во имя свободного выбора народов, зачистки как высшее воплощение терпимости – всё богатство этого империалистического эсперанто до недавнего времени было полностью монополизировано западным миром. Сегодня наступает время России сказать свое слово. Именно это слово должно быть первым переведенным: с непонятного, корявого и все еще немного правдивого русского на считываемый универсально-лживый язык «военного гуманизма».
«Концепция внешней политики Российской Федерации», представленная 9 сентября и уже получившая почти официальное название «Доктрины Медведева», действительно, может с полным основанием быть определена как первый экзамен России по языку «универсальных ценностей» – языку, на котором предстоит научиться отныне разговаривать, читать и писать сотням и тысячам журналистов, политологов и дипломатов. Государственные интересы, национализм, «охранительство», православие и народность теперь станут продуктом исключительно внутреннего потребления, да и то в умеренных количествах. Консерваторам (если они всерьез рассчитывают на дальнейший карьерный рост) придется переквалифицироваться в последовательных защитников глобальных ценностей, на признании которых Россия будет настаивать в любом уголке планеты. Более того, критика Запада теперь будет основана на его отступлении от этих ценностей, его неискренности и двойных стандартах. Россия призвана стать маяком толерантности, справедливости, суверенитета, надеждой и защитником угнетенных стран Латинской Америки и Африки, а также внимательным критиком ВТО и НАТО.
Конечно, у профанов и поверхностных комментаторов эта версия вегетарианского антиимпериализма может вызвать смутные ассоциации с советской внешней политикой. Разумеется, ничего общего здесь нет: речь в данном случае идет о языке, международном языке, с помощью которого можно правильно понимать друг друга. Ведь, как правильно заметил Владимир Путин, «идеологических разногласий» между российской и западной элитой не существует – и та, и другая хотят лишь денег и власти. Речь идет лишь об овладении навыками, с помощью которых их легче достичь.
