Торговый центр
В своей недавней критике современного города в его собянинской ипостаси Александр Замятин уподобляет такой город торговому центру с его автономной от покупателей администрацией и расслабляющем члены (в первую очередь отвечающие за теорию и критику, но не только) духом[1]. Впрочем он, по собственному признанию, не говорит о третьем и критическом элементе сходства собянинской Москвы и торгового центра, чье отсутствие и приводит его к тезису о необходимости обобществления ТЦ, – торговый центр существует, чтобы приносить прибыль.
Торговый центр, как бы это ни было парадоксально, нужен для торговли. Торговый центр – это индустриализованный рынок, фабрика по продаже товаров, в которой все функции, воспринимаемые как факультативные, все его комфортные и привлекательные сервисы от фудкортов до развлекательных программ, суть продолжение все той же товарной логики, логики потребления меновой стоимости. В этом плане ТЦ становится не менее концентрированным выражением капитализма, чем современные производства от монструозных офисников до потогонок третьего мира, однако куда более эгалитарным, настолько же эгалитарным, как и сам товар. Если современное глобальное производство дробит и разъединяет, превращает глобальный рабочий класс в толпы белых воротничков, нелегальных мигрантов на поденных работах, айтишников на удаленке, китайских детей, собирающих айфоны и тысячи других групп, то современное потребление, пускай и ограниченное административно-географическими границами городских агломераций, объединяет, однако объединяет людей в их отчуждении.
Брендовые кроссовки, развалы огромных и холодных продуктовых магазинов, тысячи мелочей строительных магазинов, мебель отечественного производителя и тысячи других товаров, чьи производители осмелились остаться в современной России обладают двойственной природой своей стоимости. С одной стороны, у них есть потребительная стоимость, которую в экономическом мейнстриме принято называть полезностью и которую предельно просто понять – одежда нужна, чтобы не мерзнуть, шуруповерты, чтобы закручивать шурупы, еда, чтобы не умереть от ее недостатка и так далее. В то же время все эти продукты (итоги собственного производства) существуют как товары – абстракции, конкурирующие за ваши деньги, в известной степени эквивалентные друг другу посредством денег, обладающие от того не только потребительной стоимостью (шуруповерт не может утолить голод), но стоимостью меновой, способной заставить хлеб, яйца и молоко соревноваться с новыми кроссовками и подпиской на яндекс/кинопоиск/нетфликс. Хлеб, яйца, молоко, кроссовки, все, что современное общество способно представить в виде товара[2] перестает быть для нас продуктом человеческого труда со всеми его эксплуатацией и неравенством, которые каждый спокойно может ощутить на своем рабочем месте, стоящие за ними комплексы общественных отношений овеществляются – исчезают для нас, представляясь как простая данность, за которой не стоит ничего. Все хитрости сотен и тысяч маркетологов и “менеджеров по продукту”, о существовании которых мы хорошо знаем, исчезают перед нами, когда все эти хитрости из объекта теории становятся предстоящим перед нами фактом – ни один теоретик не свободен от магии товара, который недостаточно понять, чтобы расколдовать. Эта магия товарной формы придает любому продукту меновую стоимость.
И эта меновая стоимость пускается в вольный пляс, не оставляя и следа своего отношения с потребительной стоимостью. Сравнение этого движения стоимости с danse macabre так же пошло, как и точно – как неминуемый и необузданный рок черной смерти уравнивал королей с сервами в позднем средневековье, так и товарная форма сегодня уравнивает CEO с нелегальными мигрантами. Этот свободный танец меновой стоимости переводит еще из категории, позволяющей обмен железа на хлеб, посредством валюты, в реальную абстракцию – социальное отношение, которое нельзя потрогать руками, но которое превращает продукты в товары, чувственные вещи в вещи чувственно-сверхчувственные. И критика этого “сверхчувственного” характера, остающегося в Капитале мистическим, только и может показать необходимость переучреждения таких форм экономики и организации пространства как ТРЦ.
Ужасное наслаждение пребывания в торговом центре не требует ни размышлений в области политической экономии, ни классового анализа общества, для него достаточно простого посещения любого торгового центра. Этот сверхчувственный опыт известен любому городскому обывателю. Наслаждение, неотделимое от великого отвращения, конструируемое торговым центром архитектурно в этом плане предельно схоже с тем, что другими современными техническими средствами (связанными в первую очередь с возможностью их бесконечного тиражирования) создают дурные бесконечности новостных лент, коротких роликов известных под именами тик-токов, reels’ов, клипов вконтакте и shorts’ов, голливудских блокбастеров и сетей фастфуда, являющихся островами “первого мира” от Карачи до Чикаго. Именно это ужасное наслаждение и является сразу двумя сторонами монеты эгалитарного характера товара, оно известно всем и понятно всем, в МакДональдсе ест и трудовой мигрант в Москве, и президент Америки, хотя первый, безусловно, чаще.
Однако в этому ряду узурпации чувств ради выигрыша прибылей ТЦ занимает именно архитектурные средства: он пародирует улицу. Не только товарное потребление per se оказывается инстанцией отчуждения, в современном обществе товарная форма становится доминирующим способом организации чувственного опыта вообще как опыта сверхчувственного.
Архитектурная форма торгового центра – это именно форма улицы, а не случайное совпадение с формой улицы. Эта форма неоптимальна для простого, лишенного любой логики помимо логистической, распределения товаров народного потребления, даже если отбросить неархитектурные формы такого распределения, идеальной из которых является известная любому москвичу фигура курьера на механизированном велосипеде. Иллюстрацией тому служит московский “Авиапарк”, ТЦ primus inter pares, с его двумя параллельными и в то же время пересекающимися улицами, не способными вызывать при попытке оптимальной навигации ничего кроме идиосинкразии. Это так, потому что они созданы не для сокращения расстояния между покупателем и бегущим ему навстречу товаром[3], а для предельно исчерпавшей себя формы фланерства, дефиле покупателя перед товарами, где последние являются точкой отсчета, солнцем, вокруг которого движутся сотни и тысячи, согретых лучами их меновой стоимости, потребителей.
Улица является величайшим и случайным изобретением человечества для игры с собственными чувствами. Однако сегодня этот итог бессознательного развития городского планирования исследуется не для понимания тех закономерностей производства чувственного опыта, которые он перед нами открывает, а для дальнейшего слепого их использования ради сотворения известных прибылей. Более того такое использование улицы как идеи и конкретных улиц как материального ее воплощения ведет к серьезному обнищанию этой идеи: торговому центру не нужны маленькие площади, тупики, кривые переулки и общественные террасы, ему нужно лишь воссоздать простейшую логику торгового променада. Наиболее очевидно это становится на туристических улицах, продолжениях капиталистической логики ТЦ за его пределами.
И опять здесь “Авиапарк” может быть спокойно рассмотрен как родовой пример: торговый центр не существует среди улиц, он относится не к старой топологии исторического центра, а к новой топологии, созданной городским планированием ХХ века – топологии башен и коробок из железобетона в поле, стоящих не на улицах, а на проспектах. Для России, где стоит “Авиапарк”, это означает не только жилье и ТЦ посреди выжженного поля, но и церковь[4]. Ревзин, возможно самый проницательный апологет капитализма в современной России, по этому поводу верно подмечает, что “если бы удалось изобрести торговый центр, в котором покупатели могли бы и спать, опустели бы и дома”[5]. Торговый центр в этом плане может быть назван урбанистической инстанцией товарной формы, объединяющей наше общество – если все превращается в товар, то все может спокойно располагаться в торговом центре. Не только магазины, но кино, выставки, МФЦ, детские комнаты, фудкорты, церкви, автору разве что неизвестно, чтобы на территории ТЦ было свое отделение полиции, но во-первых его роль здесь заменяет ЧОП, а во-вторых это может быть лишь недостаток эрудиции.
«[Улица -] это институт пространств, которые принадлежат тому, кто в них находится»[6], как бы их инфраструктура не поджималась под себя самыми разными проявлениями капиталистического миропорядка от ужасов старого Арбата и полицейских патрулей до выносных столиков кафе, одно блюдо в которых стоит дороже иной зарплаты за день. Сама материальная организация улицы несет в себе эту принципиальную невозможность приватизации, установления полного подотчетного контроля и монетизации. Улица принадлежит всем, кто на ней находится, так же, как ветка принадлежит ребенку, который поднял ее с земли. Торговый центр уничтожает это досадное для потребления стоимостей недоразумение.
Торговый центр должен быть разрушен. Его недостаточно обобществить, он несет на себе несмываемый отпечаток капиталистического производства, все его внутреннее устройство – продукт этого производства. Мы не можем просто начать демократически управлять торговым центром, это невозможно, единственная по-настоящему демократическая политика по отношению к нему (политика, проводимая народом ради народа) – это политика уничтожения, уничтожения тех структур, в случае с ТЦ – структур архитектурных, направленных на отчуждение. Это справедливо и для города в той мере в какой торговый центр является маленькой копией капиталистического города, нам недостаточно отдать власть народу, для того, чтобы эта власть могла устоять и быть реальным правлением человеческого разума, ей необходимо уничтожить все то, что лежит в основе идеологического бессознательного, не дающего нам обрести свою свободу, делающего нас рабами собственной неразумности.
Торговый центр должен быть разрушен.
[1] https://t.me/zamyatinsk/224
[2] Этот список бесконечно растет за счет постоянной коммодификации повседневной жизни, сотни услуг, которые еще несколько десятилетий назад нельзя было представить экономически, как услуги, стали такими – от невероятного роста доступности бебиситтеров и клининга до сервисов по выгулу собак
[3] С этой задачей, опять-таки лучше всего справляется автохтонное изобретение собянинской Москвы – трудовая армия курьеров, получающих редко более 100 рублей за заказ.
[4] Стоит отметить, что сергиевская церковь на ходынском поле является выдающейся постройкой, сочетающей псковскую звонницу с чемоданной увесистостью, большей чем у питерской царь-жопы работы Трубецкого, похожей более на тц или склад, чем на место религиозного культа, выражающей изнанку массового потребления известной фразы “солидный господь для солидных господ”
[5] Ревзин, Г. (2019) Как устроен город: 36 эссе по философии урбанистики. М.: Strelka Press, с. 219
[6] Ревзин, Г. (2019) Как устроен город: 36 эссе по философии урбанистики. М.: Strelka Press, с. 225-226
