Мои пермские комарадос из тамошнего аналога «Фаланстера» прислали мне приглашение на теоретический семинар, который они назвали «Почему левые в жопе?». Ожидается участие многих интеллектуалов, не равнодушных к этой теме. И я взялся думать над тезисами своего доклада, ведь ответов на заявленный вопрос слишком много и придется выбирать. В экономике я разбираюсь слабо и ничего про «кондратьевские циклы» не понимаю, пока мне не объяснят их на примере надувных шаров или эволюции телевизоров. О политике знаю чуть больше, но найдутся эксперты и покруче. Пожалуй, стоит сосредоточиться на тормозящих состояниях сознания. И сразу вспомнилась Греция, а точнее Италия.
Первые сообщения о новой волне уличной герильи в Афинах застали меня в крошечном итальянском городке, а точнее в тамошнем отделении партии «Рифондазионе коммуниста». Два моих спутника, узнав из сети о захвате Акрополя, стали бурно радоваться и, перебивая друг друга, объяснять мне, что теперь будет. Большинство греков абсолютно против МВФовской реформы, а значит, левые в ближайшие месяцы возьмут в этой стране власть под лозунгом отказа от «диктатуры МВФ», выведут страну из зоны евро и из ЕС, обратятся с призывом действовать аналогично к своим товарищам в Португалии и Испании, где похожая ситуация. Если и там всё получится, то вполне можно втянуть и Италию с Ирландией, к которым похожие претензии. Через год у нас будет другая, альтернативная, красная Европа из пяти стран, в которую из Европы старой и буржуазной устремятся в массовом порядке люди левых взглядов. «Забастовка – перевыборы – рабочая власть!» – подзадоривали они друг друга.Учитывая связи Испании с «боливарийским» блоком в Латинской Америке, революционная Европа образует единый «красный коридор через глобус», слившись в экстазе с Венесуэлой, Боливией и Кубой. В странах, оставшихся в «буржуазном прошлом», у профсоюзов и левых появляется отличный повод для шантажа своих капиталистических правительств. Постепенно разговор перенесся в ближайшую пиццерию с портретами Ленина и Грамши на стенах, хозяин которой тоже голосует за «рифондазионе», на столе появилось местное вино, разливаемое в кредит, и скоро речь шла уже о мировой революции.
Я сидел между этими шумными южными людьми и спрашивал себя, почему в их словах я слышу столько «фантастики» и даже «бреда», ведь некоторая внутренняя логика в их рассуждениях есть. Что мешает мне им поверить? Потому что левые всех оттенков – реформисты, а не революционеры, они опасаются больших перемен, обрушения системы и социальных экспериментов не меньше, чем их противники. Греческих коммунистов из прикормленной парламентской третьей по величине партии устроит роль несговорчивых обсуждателей: в 67 лет уходить на пенсию или всё же в 66? Греческих более модных, но менее массовых «антиглобалистов» из блока «Сириза» устроит роль разгневанных критиков и разрисовывателей стен. Греческих анархистов, давно ставших местной экзотикой, устроит роль переворачивателей полицейских фургонов и поджигателей мусора. Профсоюзы как всегда ограничатся демонстративными забастовками. Показное несогласие при полном политическом бессилии повлиять на происходящее даже в ситуации, лучше которой для левых вообразить себе просто невозможно – вот главная черта греческих, да и любых других, левых в современном мире. Система гарантировала им интересное место и полезную роль. Каждый из них может представить себе систему без себя, но ни один не в состоянии вообразить себя без системы и потому система для них – ценность, пусть и как «необходимый противник», наподобие боксерской груши, подвешенной тут богом раз и навсегда – меняются боксёры, а не груша. Ни один из них не обладает большевизмом мышления.
Как мыслили большевистские лидеры в отношении системных политиков? «Мы учились с вами в одних и тех же университетах, читали одни и те же книги, слушали одну и ту же музыку и даже, возможно, ухаживали за одними и теми же барышнями, но мы сделали из всего этого совершенно другие выводы, всерьез рассчитываем на совершенно другое и этого другого добиваемся. Мы расторгли контракт с вашей системой, нам не нужно в ней никакого места и мы готовы не просто драться, а побеждать. Даже если кто-то из нас не увидит итогового результата или вообще ничего не выйдет, и мы фатально ошиблись, такой выбор – лучшее, что мы могли сделать для самих себя. Такая ошибка достойнее и важнее, чем ваша тошнотворная бухгалтерская правота». Но откуда этот большевизм мышления сейчас возьмется, какой опыт даёт такой тип сознания? Если бы я знал ответ, то претендовал бы на роль лидера новой организации, но я не знаю и просто задаю вопрос: кто что думает об условиях появления такого типа внутренней логики?
Возможно, профессиональным левым и сочувствующим нужно почувствовать себя междуреченскими шахтерами перед входом в шахту, из которой нет выхода, «преступниками» на рельсах, пролетарскими камнеметателями, учащимися меткости, рабочими, переходящими к классовой войне с системой, альтернативу которой мы теряем каждый день.
Вместо революции
Греция – очень важный тест. Доказательство жизнестойкости неолиберального экономического курса. Наглядная и показательная, чтобы ни у кого не осталось сомнений, демонстрация абсолютной власти «эффективного менеджера» из МВФ. Греческая ситуация расшифровывается так: сколько бы в вашей стране людей не голосовало за «красных» и «левых», насколько бы массовыми ни были профсоюзы, и сколько бы ваших знакомых не считало себя «антикапиталистами», всё это ничего не стоит, потому что все они декоративные реформисты и не осмелятся на игру не по правилам. А правила таковы: раньше вы жили слишком «роскошно», многовато получали, слишком часто отдыхали, имели «неоправданно много» социальных гарантий и всяких «льгот» и вообще рановато выходили на пенсию. Всему этому «мягкому» и «амортизированному» капитализму приходит конец. Пора вернуть капитализм к его «естественным» и «эффективным» образцам времён XIX века. Кризис и «несоответствие стандартам ЕС» – отличный повод для демонтажа всего того, что было завоевано левыми в Европе за последний век, всего того, что было у них «вместо революции». В каком-то смысле это месть истории за то, что левые выбрали это «вместо», а не революцию. Тогда была другая ситуация – половина мира жила под красным (советским или маоистским) флагом и буржуазии приходилось постоянно уступать левым и делиться с трудящимися, чтобы левые в западных странах не дай бог не перешли на «советскую» (или китайскую) сторону и не потащили туда же весь свой «электорат». Геополитическое противостояние позволило западным левым добиться очень многого «вместо революции», не трогая саму систему. Теперь – и Греция самый явный показатель – настало время перехода к прямой диктатуре «менеджера из МВФ» и отмены всей этой «слишком дорогой» социальной политики. Будет логично, если лет через 10 МВФ вообще потребует отменить пенсии и отпуска как «слишком дорогие». Кто сможет этому помешать? Турфирмы будут, конечно, против, но вряд ли их оппозиция перерастет в сопротивление.
«Обыватель» и «несогласный»
Наблюдая за греческими событиями, я лишний раз убедился, почему наш народ, население, «обыватель», пресловутая «масса» с таким упрямством выбирает Путина и «Единую (ну иногда «Справедливую») Россию», оставаясь глуха к демократической агитации «несогласных». Люди не столько даже понимают, сколько чувствуют «шкурой», инстинктивно схватывают, что «демократия» по Касьянову, Каспарову и Маше Гайдар это и есть прямая экономическая диктатура «менеджера МВФ». За всеми их театральными криками о свободе скрывается единственная свобода предпринимательства т.е. присвоения прибыли, ничем не ограниченного извлечения прибыли из тех, кто пока слишком слаб и глуп, чтобы воспротивиться. Под «свободой», ради которой они регулярно выталкивают на улицу свою политическую пехоту, понимается полновластие капитала, абсолютная власть ходорковских, березовских, чичваркиных (+ остальная сотня журнала «Форбс») … и быстрое вымирание большей половины «не рентабельного» населения страны (включая интеллигентных пенсионерок, слушающих «Эхо Москвы»), которое вряд ли найдет себя в обществе свободного рынка. Ну а тех, кто впишется в их «рынок», ждет одичание и абсолютная зависимость от босса-нанимателя. Самым честным из «несогласных» останется потом разводить руками и повторять, что «хотели вообще-то не этого» и поступили так не со зла, а подчиняясь неумолимой логике экономических законов, якобы, столь же неизменных, как и законы физики, но кому от этих слов станет легче? Кто не верит, что такие законы «есть», может Фридмана/Хайека почитать. Демократические лозунги «несогласных» стопроцентно верны сами по себе, однако при одном упоминании фамилий «Гайдар» (пусть даже речь идёт о юной девушке) или «Ходорковский» (все помнят, как он практически «на спор» перевыбрал Ельцина на второй срок?) обыватель содрогается от неприятных воспоминаний и бежит проверять, всё ли цело у него в холодильнике, а во сне себя видит в длинной очереди за бесплатным супом, которого тоже хватит не всем и, проснувшись, трижды крестится на портрет Путина. Это ощущение – «мы знаем, кто вы и в чем ваш интерес» – и объясняет «патологическую пассивность» населения и её «равнодушие к правам», над загадкой которых не один год бьются либеральные умы. Между экономическим выживанием и «правами» масса делает предсказуемый выбор. У нас даже таких, как в Греции, левых нет, бороться некому и при их «демократии» и «свободе слова», скорее всего, придется отказаться не только от пенсий и отпусков, но и от выходных дней тем «счастливчикам», у которых вообще останется работа, остальным же придется стать землей, как не рентабельным и потому не имеющим права на существование, согласно безупречной буржуазной логике. Да, в России везде чиновник и он, конечно, самодур, вор и беспринципный лакей самодержавия, а подчас и «неохристочекист», как обзываются на него «несогласные», но он же и единственный, известный людям, амортизатор диктатуры капитала, реальный регулятор рынка. Народ выбирает более сдержанный темп приведения в исполнение капиталистического приговора обществу. Бюрократия предпочитает на тормозах, осторожно, всего опасаясь, и, чуть что, сдавая назад, делать то, что либералы сделали бы мгновенно, как учили их Фридман и Хайек.
Левые должны предложить обществу другой путь и сценарий, а не другую скорость деградации, отмену приговора, а не «гуманную» версию всё того же удушения. Для этого левым нужен большевизм мышления.
Вирус Фукуямы
Если бы фукуямовский диагноз «конца истории» был просто ни к чему серьезному не относящейся пропагандистской чушью, о нём бы так долго и много не говорили и не вспоминали бы его до сих пор. По-моему тут схвачена некая глубинная, психологическая, не всегда осознанная установка очень многих людей. Конечно, над «концом истории» почти сразу начали посмеиваться разные начитанные граждане, мол, вот ведь какой «заканчиватель» нашелся, подвёл всему итог, снял все прежние противоречия. Однако было заметно, что говоря всё это, сами критики скорее верят или, по крайней мере, надеются, что конец этот самый всё же наступил и теперь всё, по крайней мере, на протяжении их жизни, будет понятно и предсказуемо. Можно будет, например, сколько угодно критиковать «конец истории», не опасаясь её возвращения в виде камня в окно или штыка в спину. А вместо истории будет её безобидное изображение, как в ролевой игре, на эту игру дадут денег те, кто реально всем рулит и владеет, те, кто, собственно и «отменил» историю как смену общественно-политических формаций.
Один очень активный и перспективный левый лидер недавно агитировал меня вступать в его новое движение, рассказывал, как много у нас шансов радикально изменить общество и власть и даже, скорее всего, совершить революцию, которая, конечно, не за горами. Потом, устав и поняв что меня агитировать не надо, я сам кого хочешь разагитирую, он перешел на более человечный уровень и поделился проблемами:
– Кроме политики, я тружусь ещё юристом в двух фирмах, по-другому никак, женился, взял квартиру в ипотеку, но даже при такой нагрузке мне за неё отдавать больше десяти лет.
– А наша революция всё это не отменит? – вернул я его к предыдущей теме.
Он посмотрел мне в лицо без понимания, а потом рассмеялся, подумав, что я шучу и продолжил рассказ про тяготы ипотеки. Создание «революционного» и «левого» проекта было для него, как выяснилось позже, ещё одним способом побыстрее эту ипотеку выплатить. И он был не самым худшим из наших левых. Таких примеров я знаю немало: радикальные коммунисты вкладывали партийные деньги в финансовые пирамиды и искренне потом недоумевали, что пирамиды исчезли, не вернув им ничего. Касается это, конечно, не только левых, но и большинства людей вообще. Логика такая: мы все принимаем экономический стандарт капитализма, который, по крайней мере, на нашем веку уж точно никуда не уйдёт. Мы строим и планируем свою жизнь исходя из этой установки. Но, во-вторых, внутри этой неизменной системы, мы можем «быть» (т.е. называться) кем угодно – буддистами, троцкистами, гомосексуалистами и т.п. Признав безвариантность системы, мы можем по-буддийски медитировать под деревом, по-троцкистски проводить семинары и клеить на стены плакаты, можем проводить гей-парады, искать Атлантиду и разрабатывать свой собственный новый язык и стиль жизни, но всё это при одном условии – не должно быть непосредственного покушения на капиталистическую систему. Или, говоря языком самой этой системы: «Не нужно только брать чужое и нарушать закон». В такой ситуации всем очевидно следующее: если капитализм начнет рушиться, у нас у всех появятся неразрешимые проблемы, и буддистам станет не до медитаций, троцкистам не до семинаров, а геям не до парадов. Всё это окажется проблематичным, если качнутся базовые вещи – частная собственность, интересы корпораций, ведущая роль медиа в производстве массовых настроений и преемственность государственной власти.
Ты можешь претендовать на любую роль в спектакле, стать «кем угодно», при условии, что ты не опасен. И вот тут каждый левый должен почувствовать границу между реформистом и революционером, между актёром и большевиком и ответить себе: нам ценна эта система с её «достижениями» и мы хотели бы эти «достижения» развивать? Или система нас в целом не устраивает, мы не ищем в ней роли и готовимся к войне с ней, а не к её улучшению. Внутри наших групп уже имеется ей первичная альтернатива и она развернется в полной мере в процессе этой самой классовой войны. Большевизм мышления позволяет разомкнуть эту с детства выученную солидарность с системой и её правилами ради другой солидарности всех тех, кто расторгнул с системой договор. Почувствовать каждой клеткой, что мы выбрали «другую сторону всего», что нет больше над нами их власти, наши и их планы не совпадают даже отчасти.
Каждый, кто живет выше прожиточного минимума, спохватывается: а не будет ли мне хуже, если «всё это» пойдет в разнос и станет позорным прошлым? Каждый, у кого в подчинении больше двух человек, чувствует, что на нём тоже лежит благая ответственность за порядок, который, как известно, всегда «лучше хаоса». Психологическая основа такой солидарности с системой – инфантилизм, попытка вернуться под родительскую защиту, которая казалась в раннем детстве абсолютной. Психологический ресурс большевизма левых – дерзкое чувство, что все, кто ещё вчера знали, как ты себя поведешь, категорически ошиблись. Это иной тип удовольствия, связанный не с инфантильным бегством в тень родителей, но с полноценной молодостью, чувством нерешенности будущего, свободным поиском дела и доверием к таким же искателям.
