Мифологика власти
“Ничто не напоминает так мифологию, как политическая идеология.
Быть может, в наше время последняя подменила первую”
Клод-Леви Стросс «Структурная антропология»[i]
Можно было бы подумать, что миф и мифологическое понимание присущи нашей цивилизации как своего рода детский этап понимания мира. Мы находимся на достаточно серьезном уровне научно-технического прогресса и воспринимаем нашу историю как восхождение по градиенту от простого к сложному, где миф располагается ближе к простому и наивному, а современное “рациональное научное мышление” стремится вырваться за нашу воображаемую шкалу. Когда мы “выросли”, нам стала доступна наука, а миф был вытеснен за ненадобностью, как неполноценная и архаичная попытка объяснить себе мир. В нескольких статьях (две-три в зависимости от объема накопленного материала), опираясь на работы французских структуралистов, я постараюсь указать, что категория мифического никуда не исчезла из нашей жизни и, более того, по сей день является большей её частью. Сделать этот любительский анализ абсолютно трезвым и беспристрастным мне кажется серьезным лукавством, так как наличие в тексте слов “анализ” и “власть” в текущих событиях неизменно будут восприниматься как что-то непременно критическое или ангажированное. Далее следует сказать, что структуралистский метод не новый, возможно, кому-то он покажется даже устаревшим, но мною скорее движет простой интерес “попробовать так же”, доказательством актуальности или реанимацией структурализма заниматься не стоит.
“Миф — это слово. Разумеется, не какое угодно”[ii].
Чтобы продемонстрировать, что миф это не что-то из учебников истории, а вполне осязаемая вещь из нашей жизни, надо разобраться с самим понятием. Первым делом нужно понять миф как коммуникативную систему. Миф – это всегда сообщение или послание, в нашем случае – это один из видов общения власти с нами. Поэтому миф не всегда оформляется в устную речь, это вполне могут быть фильмы, спектакли, фото, реклама, бренды, пропаганда, новостные заголовки и так далее. Носителем мифа вообще может быть что угодно, как мы поймем дальше, любой материал можно наделить значением. Естественно, разные облачения мифа относят нас к разным способам мышления и восприятия, к примеру, театральная постановка и пропагандистcкий плакат – вещи разные, наличие в них мифа не делает их одинаковыми по способу восприятия и понимания. Но в них уже есть определенный образ, и образ этот несет определенное значение. Это отсылает нас к семиотическому пониманию языка. Семиотика занимается изучением свойств знака независимо от его содержания. Швейцарский лингвист и основатель семиотики, Фердинанд де Соссюр определяет знак как соотношение между означающим и означаемым. Например, так образуются слова и естественный язык вообще, означающее – это психоакустический образ понятия, а означаемое — само понятие, а их слияние и рождает слово (знак). Или более сложный пример: вы решили отблагодарить врача, собираете в пакет конфеты и коньяк (означаемые), затем дарите его доктору. Означающим будет «подарок», который подразумевает пакет с конфетами и коньяком. А все вместе это означает вашу благодарность (знак). Сами по себе означающие и означаемые ничего не будут значить по отдельности, до тех пор, пока не образуют знак, то есть подарок в благодарность врачу.
В обычной жизни, такие знаки для нас неразрывны, но при семиотическом анализе их вполне можно разделять.
Чтобы знаковая система (или, сильно упрощая, язык) стала мифом надо соблюсти ряд условий. Не каждый язык является мифом, но каждый миф – заведомо язык. Ролан Барт, используя семиотическую логику Соссюра для анализа буржуазных мифов, выводит таблицу, по которой миф является надстройкой по отношению к естественному языку, как бы паразитарным образованием.
Сам миф таким образом вбирает в себя первичные знаки и становится метаязыком, то есть языком, на котором уже можно вполне объяснять естественный язык. Конечный знак образует означающее для мифа.
Например, губернатор Вячеслав Гладков дарит Владимиру Путину шоколад “Алешка”.
На обертке этого шоколада изображен мальчик в шлемофоне, отдающий честь, как гласит история, проезжающей колоне военной техники. Даже при поверхностном взгляде читается содержание: – любой, независимо от своего возраста, будет верой и правдой служить своей Родине. Используя таблицу выше, можно эти элементы можно расположить следующим образом: римская цифра III — это то, что читается, то есть сам итоговый миф; римское II — или здесь означаемым тут будет “всеобъемлющая поддержка”; римская цифра I и арабская 3 это — “мальчик в шлемофоне отдающий честь проезжающей колоне военной техники”; и, наконец, арабские 1 и 2 это первичные означающие и означаемые, мальчик отсылает к возрасту, шлемофон к армии, а воинское приветствие — к встрече колоны.
Особо иронично, что миф подается в форме шоколадки, он буквально должен быть съеден, переварен и впитан. Такая концепция мифа оспаривается, она практически неприменима к не иллюстрирует идею мифа в примитивных бесписьменных сообществах, она не отвечает на вопрос “зачем туземцам мифы?”. Однако в исследованиях идеологии дает некоторую интересную оптику, по которой мы можем определить и отследить классовые интересы тех, кто миф диктует. По Барту, идеология есть совокупность таких надиктованных мифов и мифем. Но как происходит этот шаг от мифа к идеологии? Как происходит рецепция мифа среди людей? Зачем создавать такой миф, если он, вероятно, не может быть считан рядовым гражданином? А если он считывается легко, то зачем смысл нужно как-то маскировать? Ведь в первом случае это просто не понятно, а во втором — слишком очевидно, чтобы казаться чем-то действенным и побуждающим. Однако такая дихотомия — ложная, миф – это не про верить или не верить, действовать или не действовать, миф— это отклонение и деформация. Говоря марксистским языком, сознание не “лживое и неправильное”, а “ложное”, оно лишь искажает то, что является аутентичным и действительным. Миф прячет свое содержание как бы не намерено и несерьезно, с кокетливым намеком чтоб его раскусили. Поэтому такие мифемы могут видеться весьма наивными, милыми и бескорыстными, но в тоже время транслирующие определенную природу вещей. В повседневной жизни мы считываем миф как неразрывность означающего и означаемого, таким образом, мальчик Лёша не является примером для подражания или каким-либо символом, он является прямой репрезентацией «всеобщей поддержки». Цель мифа таким образом сделать из истории природу, а случай превратить в вечный факт. Природа – это поддержка, это правило, уже регламентированная для всех. То есть в данном мифе от граждан даже не требуется политическое соучастие. Содержание «все поддерживают» уже как бы включает самого потребителя мифа, что не ведет к какому-либо политическому действию, за Вас уже поддержали. Нет, потребитель мифа, конечно, может вставать смирно, отдать честь колоне проезжающей техники, съесть шоколадку, наклеить наклейку на автомобиль, поставить аватар в мессенджере с какой-либо буквой, но не более того.
Аналогично можно разобрать миф “бабушка с красным знаменем”.
Структурно они почти идентичны, несмотря на их внешнее различие. И там, и там кто-то встречает армию, есть отсылка к возрасту, и там и декларируется поддержка. Содержание этих двух мифов совершено одинаково: – вне зависимости от возраста все поддерживают.
Можно приводить бесконечное количество примеров таких мифов, транслируемых через медиа. Запас означающих в таком случае огромен: к раненым солдатам в госпиталь приезжает звезда спеть песню, дети из детсада выстраиваются в форме определенного символа и так далее. Неограниченность форм (или означающих) для мифа создают вычурную эклектичность, но тут дело не в исторической или идеологической (а, порой, и моральной) корректности -, для потребителя этих мифов важно на лету схватить мысль «все поддерживают». Поэтому последовавшие интервью этой бабушки, где она открещивается от всего этого, по сути, ничего не меняют, так как содержание подобных мифов – это не выбор “за/против”. Мифы подобного рода намеренно вытесняют граждан из политического поля.
Но что же в таком случае делать? Можно предположить две позиции: либо вы становитесь в позицию «сильного человека с критическим отношением», которого не так легко водить за нос, либо занимаете ироническую позицию, подшучивая и издеваясь над идеологией. Первая позиция с виду привлекательна, но на деле – наивна, так как попытка вырваться из пространства мифа путем критики лишает ощущения подлинности не только прошлой и настоящей истории, но и отрезает будущее. Как подмечает Барт: «мифолог сильно подозревает, что завтрашние истины окажутся всего-навсего изнанкой сегодняшней лжи»[iii]. Пространство тотальной критики становится подобно пустой операционной – стерильное тихое место с запахом недавнего кварцевания. Ироническая позиция, в первую очередь, удобна, она позволяет занять тихое место, откуда можно «отстреливаться» от мифов едкой сатирой. Но это удобство обусловлено более привилегированным положением в этой идеологии и, по сути дела, она превращается в конформизм, пускай и иронический. Таким образом, ироническая позиция является просто бесполезной и непродуктивной. За всеми мифами, какими бы абсурдными они не были, стоят реальные ценности, которыми люди живут и, руководствуются, которым верят. Проблема идеологии не в том, что идеология просто существует, а в том, что она несет и кто её диктует. То есть выбор для человека остается по-прежнему классовым.
Дмитрий Пинтак
[i]Леви-Стросс К. Структурная антропология. Пер. с французского В.В. Иванова. – М.: АСТ, 2011. стр. 242
[ii]Барт Р. Мифологии. Пер. с французского С. Зенкина. – 3е издание. – М.: Академический проект, 2014. стр. 265
[iii]Барт Р. Избранные работы. Пер. с французского Г.К. Косикова. – М.: Прогресс, 1989. стр.128