Тэтчер умерла. Но в течение многих лет она была лишь собственной тенью. После потери власти в 1990 году она неторопливо исчезла из публичной жизни, и когда она пыталась о себе напоминать, контраст между её немощностью и устрашающим образом в коллективной памяти делал эти случайные эпизоды почти сюрреалистичными.
Каков должен быть наш ответ на то, что эта престарелая, ослабленная женщина наконец-то отправилась на встречу со своим создателем, одно время обсуждалось в левых кругах. Часто говорят, что нам не стоит праздновать её смерть. Не потому, что это было бы безвкусицей, но потому что реальную угрозу из себя представляет идея тэтчеризма, а вовсе не персона самой Тэтчер. Конечно, это правда. Тэтчер не была интеллектуалом и не разрабатывала то, что стало известно как тэтчеризм. Но не был тэтчеризм и просто неким возмутительным набором идей, под которыми к своему сожалению подписалась женщина, одолжившая им своё имя. Неолиберализм был и остаётся политическим проектом, которому для достижения гегемонии необходимо политическое представительство. В Британии именно Маргарэт Тэтчер больше, чем кто бы то ни было ещё, ответственна за превращение неолиберальных грёз людей типа Хайека и Фридмана в пробудившийся политический кошмар.
Маргарэт Хильда Тэтчер родилась в торговом городе Грэнтхем, в графстве Линколншир 13 октября 1925, став второй дочерью Альфреда и Беатрис Робертс. Её отец, которым она восхищалась и которого идеализировала, был местным политиком и мирским проповедником, владевшим бакалейной лавкой в городе. Молодая Маргарэт Робертс не была близка со своей матерью, и однажды на вопрос о ней просто ответила «Мама была замечательной — она помогала отцу».
Обстановка, в которой она воспитывалась, хотя и была относительно привилегированной, едва ли может быть названа чем-то классическим для британского правящего класса, и этот факт, безусловно, усилил её популистские инстинкты и навыки. Как сторонники, так и противники видели корни политики Тэтчер в её маленьком городке, мелкобуржуазном окружении. В 1983 году журналист Питер Ридделл писал:
Тэтчеризм — это, в сущности, инстинкт, моральное чувство и подход к лидерству, нежели идеология. Это выражение взросления миссис Тэтчер в Грэнтхэме, её опыт тяжёлой работы и семейной ответственности, стремлений и отложенного удовлетворения, долга и патриотизма.
Такого достаточно романтического взгляда на политику Тэтчер, вне всяких сомнений, придерживалась и её автор. В «Пути к власти» она писала «Нет лучшего способа понимания свободно-рыночной экономики, чем жизнь в магазинчике за углом». То, что «свободнорыночные» инициативы, ассоциируемые с Тэтчер, привели к подчинению жизни небольших городков супермаркетам и прочим могущественным корпорациям — это лишь один из многих примеров того, как в её политической деятельность реальность суровым образом не сочеталась с риторикой.
В настоящем Грэнтхэме, в противовес консервативной утопии тэтчеровского воображения, её не вспоминают с особой теплотой. Во время её премьерства несколько городских промышленных компаний были вынуждены свернуть деятельность, и соседние угольные шахты Ноттингхамшира оказались закрыты. Как сообщал Тим Адамс, пару лет назад 85% читателей местной газеты проголосовали против воздвижения бронзовой статуи Тэтчер, предпочтя восстановить старый паровой каток, когда-то бывший достопримечательностью крупнейшего общественного парка.
Тэтчер покинула Грэнтхэм в 1943 году, заполучив право на обучение в колледже Соммервиль в Оксфорде, и редко возвращалась. Она изучала химию и была назначена президентом Университетского Консервативного Сообщества. После выпуска в 1947 она несколько лет проработала в качестве химика-исследователя, сначала в British Xylonite (BX) Plastics, где она вступила в профсоюз «Ассоциация Работников Науки». Потом она перешла в пищевую компанию J. Lyons and Co., где ходили слухи о её причастности к разработке мягкого мороженого. Согласно Джону Агару, никаких подтверждений этого не существует.
На всеобщих выборах 1950 и 1951 годов, в середине своего третьего десятка, Маргарэт Робертс, как она тогда была известна, выступала кандидатом-консерватором в оплоте лейбористов — Дартфорде. В 1951 году она так же познакомилась, а вскоре и сочеталась браком с предпринимателем-миллионером Дэннисом Тэтчером. Финансовая поддержка мужа оказалась неоценимой, именно благодаря ей Тэтчер смогла стать барристером (разновидность британских адвокатов) и получить место в избирательном округе Финчли в Северном Лондоне. Тем не менее, как в своей рецензии на «Путь к власти» заметил Питер Кларк, Тэтчер едва ли признавала важность помощи со стороны мужа. Она предпочитала подробно останавливаться лишь на своих корнях дочери бакалейщика, и представлять свои достижения исключительно результатом зубрёжки и самодисциплины.
Тэтчер впервые была выбрана в Палату Общин в октябре 1959. Она последовательно занимала несколько незначительных постов в правительстве Макмильяна прежде чем стать докладчиком по образовательной тематике, и в 1970 стала частью злополучного тори-правительства Эдварда Хита в должности министра образования. Именно в этот период родилось прозвище «Тэтчер — похитительница молока» (оригинал — Thatcher the Milk Snatcher), полученное ей в вследствие проводимого ею сокращения расходов, которое привело к отмене бесплатного школьного молока.
Хит и Тэтчер не особо ладили в личном общении, поэтому несколько позже, совместно с другими членами радикально правого крыла тори, она часто критиковала его нерешительную, примиренческую политику. Несмотря на это, по мнению радикальных тори, Хит начинал с правильных позиций. В январе 1970 года на встрече в парк-отеле Селсдон в Суррее его теневой кабинет и команда законодателей разработали набор реакционных мер, направленных на борьбу с волнами радикализма и общественных движений, тревоживших британский истеблишмент в 60-х. Они предложили новый закон о посягательстве на частную территорию (направленный на борьбу с непосредственными протестами студенческих анти-расистских движений), промышленные ограничения, призванные дать ответ становящемуся всё более упорному рабочему классу. Тем же временем, бизнес подлежал дерегуляции, а налоги — снижению. Говоря о словах, которыми может быть описан тэтчеризм, следует прибегнуть к характеристике лейбористского премьер-министра Гарольда Вильсона, осудившего законодательные инициативы Селсдона как «атавистическое желание развернуть вспять 25 лет социальной революции» и «бессмысленный, продуманный и намеренный возврат к большему неравенству.»
Если эти меры действительно были направлены на то, чтобы порвать с послевоенным консенсусом (и не совсем очевидно, что именно это являлось их целью), тогда Хит провалился именно в том, что получилось у Тэтчер. Попытки ограничить власть профсоюзов обернулись унизительным поражением от Национального Шахтёрского Профсоюза, а законодательные «свободнорыночные» меры Хита были забыты после того, как британские капиталисты не выказали особого интереса инвестировать в британскую промышленность. Прочие экономические поползновения оказались настолько же печальными. Снятие административного контроля над банковским кредитом в 1971 году (что лоббировалось лондонским Сити) привело к кратковременному буму, в основном, на рынке недвижимости, который окончился вместе с мировым экономическим спадом и последовательным ростом цен на нефть. В 1974 году Хит был практически выдворен из кабинета недавно воодушевлённым рабочим движением, как раз после того, как он бросил профсоюзам вызов своим избирательным слоганом «Кто правит Британией?» — и проиграл.
Хит оставался лидером консерваторов и после ещё одного крупного поражения со стороны своего давнего соперника Гарольда Вильсона. Тем временем Тэтчер и прочие реакционеры из Консервативной партии, жаждущие контр-атаки на рабочее движение, начали объединяться вокруг фигуры Кейта Джозефа — бывшего государственного секретаря Хита по социальному обеспечению, который после первого электорального поражения 1974 года, по-видимому, становился адептом новой восходящей догмы неолиберализма.
Неолиберализм в течение нескольких десятилетий разрабатывался группой интеллектуалов, принадлежащих к элитной организации под названием Общество Мон Пелерин. Вероятно, самым влиятельным из их числа был австрийский политэкономист Фридрих Хайек, который в своём знаменитом произведении «Дорога к рабству» отстаивал тезис о том, то государственное вмешательство в экономику, в конце концов, приведёт к авторитаризму. Тэтчер впервые прочла «Дорогу к рабству» в университете, и после своего переломного момента Кейт Джозеф вдохновил её на изучение остальных работ Хайека (говорят, что после своего избрания Тэтчер размахивала экземпляром хайековской «Конституции свободы», говоря «Вот, во что мы верим!»).
В Соединённом Королевстве идеи Хайека отстаивались Институтом Вопросов Экономики, интеллектуальным сообществом, финансируемым бизнесменами-миллионерами, и управляемым двумя памфлетистами, Ральфом Харрисом и Артуром Селсдоном. Кейт Джозеф контактировал с ними обоими, как и с прочими ключевыми фигурами неолиберальной мысли типа Алана Волтерса, экономиста и члена Общества Мон Перелин, и Билла и Ширли Летвин (родители министра-конерватора Оливера Летвин). При помощи этих «правых» первопроходцев Тэтчер и Джозеф основали новое сообщество, названное Центр Политических Исследований, который должен был склонить Консервативную партию к неолиберализму. Совместно с Институтом Вопросов Экономики, ЦПИ стал центром притяжения новых правых, который мог действовать независимо от официального аппарата Консервативной партии, по-прежнему тяготевшей к «консерватизму одной нации», ассоциируемому с Эдвардом Хитом и другими влиятельными тори типа Криса Паттэна и Джеймса Прайора.
Тэтчер выбилась в лидеры радикально правой фракции Консервативной партии в результате отличительно неразумной речи, произнесённой Кейтом Джозефом в октябре 1974 на тему семьи и «цивилизованных ценностей». Джозеф говорил о «дегенерации» и «моральном упадке, лишь ускорявшемся упадком экономическим». Конечно, — он говорил — надо помогать бедным, но — и мы слышим отголоски этого сегодня в речах Йэна Дункана Смита — «создать ещё большую зависимость это значит морально их уничтожить». Финальным аккордом являлся фрагмент речи, где Кейт говорил, что «под угрозой баланс нашего населения, наш людской запас», так как «большая и всё возрастающая часть детей рождается у матерей … которые впервые забеременели в юности в 4-ом и 5-ом социальных классах».
Хотя часто политические журналисты описывают это как некий «ляп», Джозеф долго вынашивал в себе подобные классовые предубеждения и склонялся к евгеническим методам. Бывший чиновник Министерства внутренних дел вспоминал, что когда он работал в правительстве, государственные служащие «были в курсе, что у него были такие наклонности, но одёргивали его».
Джозеф был осуждён за эту речь и оказался совершенно дискредитирован в качестве претендента на роль тори. Тэтчер, его ближайший политический союзника, сделала шаг вперёд, обладая его полной поддержкой. Позже она вспоминала, что сказала Джозефу «Слушай, Кейт, не выдвинешься ты, то это сделаю я, потому что кто-то должен отстаивать нашу точку зрения».
Хит два раза проиграл на всеобщих выборах в течение года, так что начальный успех Тэтчер не явился особым сюрпризом. Что было действительно непредвиденным, так это то, что её успех в первом туре привёл к безоговорочной победе во втором, когда Хит отказался от дальнейшего участия. Таким образом, по счастливому стечению обстоятельств Тэтчер стала лидером Консервативной партии в феврале 1975 года
Её медиа-советником в этой лидерской кампании стал Гордон Рис, бывший телевизионный продюсер, основавший компанию по изготовлению корпоративных видео и оказанию медиа-услуг бизнесменам-руководителям. Тэтчер, предполагаемый политик с сильными убеждениями, подверглась основательному ребрендингу Риса, который убедил её сменить свои пристрастия в одежде, поправить осанку и даже взять уроки ораторского мастерства. Как отмечал Герман Грир, «Рис начал долгий процесс, в котором декоративная жёнушка миллионера с поддельным хрустальным акцентом стала деловой дочерью бакалейщика». Сама Тэтчер позже вспоминала «Гордон был восхитителен. Он сказал, что надо изменить мою причёску и одежду, и что-то сделать с голосом. Это носило неплохой образовательный характер, потому что о таких вещах я ранее не задумывалась».
Рис нанял рекламную компанию Saatchi & Saatchi, чей председатель Тим Белл стал ещё одним ключевым советником. Вместе Рис и Белл осторожно выстраивали медиа-появления Тэтчер, в отличие от классической стратегии тори, обхаживали таблоидные издания, регулярно встречаясь с Ларри Лэмбом из The Sun и Дэвидом Инглишем из Daily Mail.
The Sun, которой с 1969 года владел Руперт Мердок, некоторый период времени придерживалась достаточно левосторонней позиции, но к тому сроку уже перешла к поддержке консерваторов, и несмотря на крайне критичные отзывы от Тэтчер в течение её работы министром образования, оказала ей полную поддержку. Джеймс Кюрран и Колин Лейс замечали, что этот поворот вправо отражал изменения в политической экономике медиа-изданий, которые с 60-х начали подавляться крупными корпорациями, идя в разрез с предыдущим трендом на журналистскую самостоятельность.
Даже со своей обновлённой стратегией избирательной кампании и поддержкой большей части прессы, тори всё равно плелись за лейбористами, если судить по опросам, приближаясь к концу проблемного пятилетнего срока, и Тэтчер лично была куда менее популярной чем премьер-министр Джеймс Кэллаган. Что обеспечило Тэтчер победу, так это волна забастовок зимой 1978\1979 — знаменитая «Зима недовольства». Её союзники в реакционной прессе выждали свой момент, начав атаку на Кэллагана как на самодовольного лидера, чьё правительство «платило выкуп» воинственным профсоюзам. К февралю 1979 года консерваторы располагали 18% преимуществом, вскоре выиграв большинство из 43 мест в майских выборах 1979 года.
Какова природа избирателей Тэтчер? Хотя среди электората в 1979 и был заметный поворот вправо, его масштабы сильнейшим образом преувеличиваются сторонниками Тэтчер (которые любят представлять её реакционную революцию народным протестом против структур социально-демократического государства, а не простым подавлением сверху). Как все политические лидеры, она безусловно обладала поддержкой среди разных классов, но в долгосрочном периоде поддержка консерваторов со стороны рабочего класса продолжила снижаться в течение её лидерства.
Ядро избирателей Тэтчер, мобилизованное экономическим кризисом и ростом «Новых левых», было самой реакционной частью средних классов — сегодня такие люди голосуют за Партию Независимости Соединённого Королевства — чья антипатия к профсоюзам и левой части политического спектра, недовольство ощущаемым экономическим спадом, означало, что они являются лучшей публикой для тэтчеровской националистической, авторитарной и мелкобуржуазной риторики. Пожалуй, самое важное состоит в том, что хотя Тэтчер и смогла мобилизовать значительную часть электората, её поддержка не давала мандата на неолиберализм. В самом деле, Тэтчер и её советники всегда аккуратно избегали того, чтобы в ходе избирательной кампании представлять действительные политические намерения. В течение кампании 1979 года они предпочитали изображать Тэтчер в достаточно милом образе, концентрируясь на атаках лейбористов за «отсутствие экономической достоверности». Эта стратегия оказалась такой же ироничной, как и знаменитое обещание Тэтчер, данное во время вхождения на Даунинг стрит 10, что она принесёт гармонию и надежду в обитель хаоса и отчаяния.
Тэтчеристский миф, со временем ставший в Британии частью политического «здравого смысла», состоит в том, что хотя консерваторы и провели болезненные и непопулярные реформы, в долгосрочном периоде они восстановили благополучие страны, вызванное годами лейбористских ошибок. На самом деле, Лейбористская партия преуспела в стабилизации экономики. Она справилась с высоким уровнем инфляции, унаследованным от правительства Хита путём сочетания сокращения расходов и урезания заработных плат — эффективно пытаясь покончить с экономическим кризисом, понижая стандарты жизни своих собственных сторонников. Эта стратегия основывалась на сильной связи лейбористов с профсоюзами, которая, очевидно, для Тэтчер не могла рассматриваться как вариант. Вместо этого её правительство обратилось к новомодной теории монетаризма, согласно которой «денежное предложение» было основным инструментом контроля экономического роста и инфляции. Лидеры лейбористов сами скатились к «монетаристскому» пониманию вопросов в 1976 под давлением МВФ и зятя Кэллагана Питера Джея, но тэтчеристы отстаивали весьма грубую версию — позже описанную вторым тэтчеровским канцлером Найджелом Лоусоном как «грубый приходской монетаризм» — с характерным рвением.
Честно говоря, Тэтчер никогда не предоставилось возможности опробовать на практике чистый монетаризм, отстаиваемый самыми догматичными советниками, которые (благодаря приверженности неоклассической экономике, из-за которой они не понимали природы денег и кредита) отдавали предпочтение контролю денежной базы как мере борьбы с инфляцией. Такой подход успешно блокировался политическими представителями лондонского Сити, которые как раз поддерживали рост процентных ставок. А при Тэтчер если Сити чего-нибудь хотело — Сити это получало. Это включало в себя, важнейшим образом, конец контроля над обменом, который был немедленно отменён, серьёзно подрывая возможность демократического управления экономикой.
Когда в Сити наслаждались подъёмом, британская промышленность сильно страдала, а показатели безработицы удвоились. Ничто из этого так и не восстановилось. Тем временем рост спадал, инфляция росла и опять, в середине суровой рецессии, Джоффри Хоу провёл сокращения общественных расходов. С национальной точки зрения эти меры были такими же возмутительными, насколько и непопулярными. Тэтчер, описывая лейбористов как «партию безработицы», и используя избирательный плакат Saatchi & Saatchi, на котором была изображена бесконечная очередь за пособиями по безработице, теперь подвела число безработных к трём миллионам. Тори-приверженец «одной нации» Йэн Гилмур, член первого кабинета Тэтчер, заметил, что Тэтчер и её неолиберальные товарищи отличались «удивительным безразличием к человеческим жертвам их политики и сильнейшим чувством догматической убеждённости». Тем не менее, Тэтчер (по крайней мере, в то время) знала когда отступить. Заявив в октябре 1980, что «дама не поворачивает», она втихую сделала как раз это в 1981.
Контроль за денежным предложением оказался куда более сложным на практике, чем идеологи типа Милтона Фридмана себе представляли, и ранние обязательства правительства Тэтчер были оставлены. Тем не менее, полагать это провалом тэтчеризма — значит совершенно не понимать саму женщину и движение, которое она возглавляла. Интерес тэтчеризма в монетаризме был не академический, а политический. Питер Джей как-то заметил, что объяснение монетаризма Тэтчер походило на то, чтобы «показывать Чингиз Хану карту мира». В том же духе Алан Бадд, один из основателей Монетарного Комитета Банка Англии, предположил «практика 80-х по атаке инфляции путём ужимания экономики и общественных расходов была лишь прикрытием для нападения на трудящихся».
Что монетаризм действительно предложил, так это интеллектуальное и технократическое оправдание для сокращения общественных расходов и ослабления рабочего движения. Не говоря уже о предоставлении куда более удобных условий финансовому капиталу, который и представлял собой настоящую власть, стоящую за тэтчеровским троном. Как и ранний тэтчеристский подход к экономике, как только он стал угрожать достижению стратегических целей, его сразу отбросили, или, по крайней мере, пересмотрели.
Макроэкономическая деятельность ранней Тэтчер существенным образом отличалась от прежних практик, но во многих других отношениях её первые пять лет были весьма осторожны. Частично это было вызвано тем, что её кабинет всё ещё включал в себя влиятельных, традиционалистски ориентированных консерваторов (мужчин, которых за невозможность согласиться с ней она называла «тряпками»), а частично это было вызвано тем, что несмотря на свою агрессивную риторику, Тэтчер была прежде всего стратегом, и она понимала, что если она бросит открытый вызов объединённому рабочему движению, то наверняка проиграет. Как писал один из её ближайших советников Чарльз Пауэл, «Миссис Тэтчер была радикалом, но она была прагматичным радикалом». Это было так, когда Национальный Совет по Углю заявил о закрытии шахт в феврале 1981, эти планы быстро отменили, стоило только Национальному Союзу Горняков пригрозить забастовкой. Найджел Лоусон комментировал это так: «Тэтчер очень, очень быстро включила задний ход, и поступила правильно, потому что тогда никто не готовился к тому, чтобы бороться с забастовкой». Действительно, Лоусон утверждает, что когда он был назначен Министром по энергетике в 1981, Тэтчер сказала ему «Найджел, у нас не должно быть забастовок в угольной промышленности».
Хотя по началу Тэтчер отстранялась от конфликта с шахтёрами, втайне она готовилась к войне. Три года спустя она была не только отлично подготовлена, но и вдохновлена своей победой в Фолклендском конфликте и на всеобщих выборах 1983 года. Её успех в последних, несмотря на скверные результаты правления, несомненно приписывается Фолклендскому конфликту, который сильнейшим образом повлиял на её уверенность и статус лидера. Но правда в том, что в 1983 Британию на блюдечке ей отдала сама разъединённая оппозиция. В марте 1981 ряд ведущих фигур Лейбористской партии откололся для создания Социал-демократической партии, которая заключила избирательный пакт с либералами. На выборах 1983 этот союз получил 25% голосов, но из-за электоральной системы не получил значительного числа мест. И хотя доля голосов консерваторов слегка уменьшилась, в Палате Общин они получили наибольшую долю, которую только удавалось отвоевать после оползня Этли в 1945. Точно так же, как послевоенное лейбористское правительство основательно изменило государственный консенсус в Британии, Тэтчер собиралась сделать то же самое.
Как отмечал бывший советник Тэтчер Джон Редвуд несколько позже, консерваторы вновь ничего толком не говорили о мерах, которые они намерены принимать, придя к власти. Но это уже ничего не значило. Миссис Тэтчер не искала мандата на какие-то там меры, она искала мандата на правление. Её позёрство в черчеллевском стиле, обретённое в процессе Фолклэндовского конфликта, дало попробовать ей вкус войны, который определял её личность. Джон Кэмпбелл, один из множества её биографов пишет:
Одной из определяющих черт Маргарэт Тэтчер как политика являлась потребность во врагах. Чтоб подкармливать агрессию, двигавшую её карьерой, она должна была всё время находить новых противников, демонизировать их, вступать в сражение и одерживать над ними верх.
На верхней строчке списка противников Тэтчер обосновался Национальный Профсоюз Горняков. Прозванный «внутренним врагом», полнейшее поражение шахтёров после месяцев тяжёлой борьбы явилось, наверное, главным политическим достижением Тэтчер. Это был не конкурс популярности, и это не добавило ей союзников, но эта схватка совершенно изменила политический пейзаж в Британии. Как Сеймус Милн отмечал, НПГ представлял собой альтернативный путь для британского общества, основанный на общности, солидарности, коллективном действии, а не на индивидуализме и жадности. Таким образом, победа над ним стала не только стратегическим успехом, но обладала и историческим символическим значением. Такой же воинственный ставленник Тэтчер, Норман Тэббит, писал позже, что Тэтчер поборола «не забастовку, а заклятье».
Собрав все силы государства для повержения самого сильного и политизированного профсоюза Британии, Тэтчер решила закрепить победу. Она провела законодательные ограничения на пикеты, забастовочные действия и закрытые предприятия, принимающие на работу только членов профсоюза. Профсоюзные «реформы», которые она провела, усилили позиции бизнеса и серьёзно подорвали силы и уверенность в рабочем движении. Организационная база левых и дальше размывалась законодательными инициативами, ныне печально известными, вроде ограничения на местное самоуправление, распространения квазиавтономных негосударственных организаций, заключения договоров на социальные услуги и приватизации объектов коммунального хозяйства. В конце 1984 года Тэтчер продала British Telecom и реализовала огромные куски британской инфраструктуры, в т.ч. British Gas в декабре 1986, British Airways в феврале 1987, Rolls-Royce в мае 1987, BAA в июле 1987, British Steel в декабре 1988 и местные компании по водообеспечению в декабре 1989.
Эти приватизации оказались невероятно прибыльны для лондонского Сити и являлись серьёзнейшим перетоком благосостояния из общественных в частные руки. Всё это проводилось с открытым презрением к общественному мнению, которое все больше характеризовало правление Тэтчер. Она часто описывала себя как «политика с убеждениями», что на практике означала полную нетерпимость к любому несогласию, а в правительстве — высокомерное отношение к инакомыслию. Этот авторитарный стиль не был лишь личной особенностью, он отражал её глубинную политическую философию — или же первое толкало её ко второму. Именно из-за своего странного понимания свободы неолибералы всегда питали особые подозрения к демократии. Оглядываясь на политическое наследие Тэтчер, Найджел Лоусон заметил, что, насколько он это понимал, демократия «очевидно значительно менее важна, чем свобода», а для защиты последней было необходимо «сильное государство». Именно это Тэтчер и предлагала: постоянное, основательное наступление на британское общество, поддержанное большим бизнесом, проводимое во имя «сильного государства», и украшенное риторикой национального обновления. Её драчливый политический стиль был в конечном итоге губителен, но во всём этом безумии был и некий метод. Её агрессия означала, что она может одержать важные победы, результаты которых будут надёжно закреплены и расширены. Она понимала и то, что британская политическая система предлагала достаточно времени для проворачивания авангардных непопулярных стратегий и ставила на то (кстати, оказалась права) что социал-демократы приспособятся к её изменениям, а не решатся бросить им решительный вызов.
Много чего было сделано и идеологической силой Тэтчеровского видения политики, но в действительности она не старалась убедить людей в том, что «нет альтернативы». Скорее, она заставляла людей принять это, атакуя социальные основания коллективных действий и идей, разрушая все институциональные явления, делавшие построение альтернативных сценариев не только возможными, но и даже мыслимыми. Как и марксисты, которых она презирала, Тэтчер была убеждена, что политическое сознание формируется именно материальными условиями, и была намерена устроить перемены, которые закономерно привели бы и к экономической переориентации. Поэтому в интервью Sunday Times в мае 1981 она сделала холодящее душу замечание, согласно которому «экономика это только метод, цель это изменить сердца и души». Как замечал Кин Бирч, законодательные инновации в годы Тэтчер являлись сдвигом в сторону политической экономии, основанной на росте стоимости активов, а не на доходе. Предполагалось, что это повяжет людей в материальном смысле, в идеологическом плане подчинив капиталистической системой, создав то, что тэтчеристы, повторяя Гарольда Макмильяна, любили называть «демократией собственников».
Если действительной целью Тэтчер было изменить сердца и души британского общества, то она провалилась. Из опросов общественного мнения ярким образом свидетельствует, что неолиберальные меры были отчаянно непопулярны во время Тэтчер, и что общество оставалось упрямо преданным старому социал-демократическому консенсусу. В 1990 году социолог Стивен Хилл заметил, что «следствием 80-х выступает то, что подчинённые группы всё ещё симпатизируют радикально-эгалитаристской и оппозиционной идеологии». Действительно, Айвор Крив давным давно разделался с представлением о том, что деятельность Тэтчер оказала серьёзное влияние на общественные взгляды, а бывший министр-консерватор Йэн Гилмур признаётся, что «в течение тэтчеровского правления общественное мнение либо оставалось центристским, либо сместилось влево».
Как бы там не было, невозможность завоевать народные «сердца и души» не отвлекла Тэтчер от её политического проекта. Гегемония не должна быть выстроена на общественном согласии, и несмотря на амбиции Тэтчер, нас никогда не нужно было склонять к неолиберальным идеям — только нейтрализовать любое возможное сопротивление. Как писал Колин Лейс, «для того чтобы идеология стала гегемоном, её не обязаны любить, у неё просто не должно быть серьёзных соперников».
Тэтчер одержала верх над всеми серьёзными соперниками, но её никогда не любили, и она это знала. В марте 1990 года, лишённая уверенности в победе на очередных выборах, имея дело с национальным сопротивлением подушному налогу, она сказала своему доверенному лицу Вудро Вайату «Это меня они не любят. Дело всегда было в этом». К тому времени у неё сложилась репутация невероятно упрямого человека, и это сильно вредило в глазах политических союзников. Эдвина Карри позже отметила «если мы хотели чтобы революция была консолидированной, она стала её главным препятствием».
Есть что-то печальное в упадке и падении Тэтчер. Эта бесстрашная, решительная женщина, затоптанная своими жалкими, запуганными товарищами. И хотя её никогда не трогали страдания её жертв, созерцание собственных злоключений довело её до слёз. До слёз были доведены и её самые преданные сторонники. Эндрю Марр вспоминает, как видел членов группы тори «никакого поворота назад» (включавшую Лайама Фокса, Фрэнсис Мод, Майкла Протилло и Йэна Дункана Смита), которые расплакались, услышав о её уходе. Под всем этим пафосом, тем не менее, скрыта подлинная история Тэтчер и тэтчеризма. За восстанием против неё скрывается противоречие, которое всегда являлось угрозой для руководимого ей политического альянса. Джон Кэмпбел пишет, что «хотя в теории она отвергала понятие класса … в действительности она в глазах своего собственного класса она была бесстрашным воином». Кэмпбелл говорит, что когда Тэтчер говорит «о тех людей, с которыми я выросла», она имеет в виду именно «нижний и средний средний класс». В действительности же не хозяева небольшого бизнеса, а мультинациональные корпорации и финансовый сектор пожали основные плоды реакционной революции — и именно их интересам она служила особенно верно.
Тэтчер сумела оседлать множество реакционных импульсов, развившихся во время затяжного кризиса 70-х, и объединить их в весьма туманную и неясную идеологию. Ясно и то, что она (как и Руперт Мердок) пыталась вызвать массовую поддержку большого бизнеса со стороны масс, представляя рынки как благородную, демократизующую силу. Кроме того, она представляла рынки и как силу моральную. Следуя за Кейтом Джозефом, она отстаивала позицию, что государственное вмешательство не только повлияло на экономическую эффективность Британии, но и испортило её моральный дух. Как лидер Новых Правых она мешала неолиберализм с морализаторской реакционной политикой «Средней Англии», связывая холодные и расчётливые интересы капитала с сильнейшим возмущением базы тори мягкотелостью послевоенного либерализма, его податливостью мнению и требованиям социальных низов.
Экономические элиты и нижние слои среднего класса разделяли желание ослабить профсоюзы и откатить социальное государство, понизить налоги. Но по некоторым вопросом их интересы разнились, и важнейшим таким вопросом была Европа. В то время как большая часть большого бизнеса приветствовала продолжение европейской интеграции, представители небольшого бизнеса ей активно сопротивлялись, так же как и ксенофобные избиратели тори. Следует сказать, что сама Тэтчер не была националистом в стиле Пауэла (имеется в виду Энох Пауэл). Она голосовала за вступление в Европейское Экономическое Сообщество в 1970 и в качестве лидера оппозиции поддержала «Yes Campaign» на референдуме 1975 года. В 1986 он полностью поддержала Единый Европейский Акт, открывавший европейские рынки для британских корпораций. Несмотря на всё это, она была решительно против идеи наднациональных европейских институтов, возможно из за глубинных националистических убеждений, а возможно и потому, что она боялась, что её политические победы могут быть сведены на нет прочими европейскими государствами, которые на тот момент ещё сохранили свой социально-демократический характер.
Открытая оппозиционность Тэтчер по европейскому вопросу к концу её премьерства настроила против неё влиятельных членов собственного кабинета, Найджела Лоусона и Джофри Хоуа — наиболее характерных представителей социальных сил, которые, поддержанные Тэтчер, доминировали над британским обществом. Лоусон подал в отставку в 1989, Хоу сделал то же самое через год. Позже в Палате Общин он произнёс знаменитую речь, когда рядом с ним сидел Лоусон, он осудил позицию Тэтчер по Европе, сказав «Чем же это представляется для наших предпринимателей, торгующих там каждый день, для наших финансистов, которые стараются сделать Лондон денежной столицей Европы?». Как уточнял Робин Рэмси, Тэтчер не питала особой любви к финансистам, но благодаря своим ранним «монетаристским экспериментам» она чётко уяснила себе, что лондонское Сити являлось «группой интересов», с чьим мнением она не могла не считаться. Годами позже, когда его (Сити) политические представители требовали, чтобы Тэтчер сделало то, что Лоусон позже назвал «последней жертвой», она не проявила никакой непокорности и упрямства, столь характерных для времени её правления.
Часто предполагается, что в течение многих лет у власти Тэтчер потеряла связь с реальностью, была опьянена своим влиянием. Но её авторизованный биограф Чарльз Мур, взявший у неё небольшое интервью незадолго до её окончательного падения, говорил, что её настроение напоминало ему «печальный фатализм». Провалившись в попытке одержать победу в лидерском состязании с Майклом Хэсэлтином, Тэтчер потеряла поддержку своего кабинета и вынуждена была уйти. Председатель Консервативной партии Кеннэт Бэйкер заявил СМИ: «В очередной раз Маргарэт Тэтчет поставила интересы своей страны и своей партии превыше личных предпочтений».
Несмотря на пафосную характеристику Бейкера, Тэтчер в поражении не вела себя особо достойно. Она возмущалась своему вынужденному уходу и критиковала новых лидеров тори, особенно по европейскому вопросу, которые, по её мнению, представляли какую-то «социалистическую угрозу». Вокруг себя она собрала команду писателей для работы над своими мемуарами, в которых она яростно атаковала своих бывших товарищей — больше всего Джеофри Хоуа,которого она обвиняла «желчности и предательстве». Как и Тони Блэр годами позже, она отправилась в своеобразный тур тщеславия, давая высокооплачиваемые речи по всему миру, общаясь с богатыми и могущественными. Она так же выступила в роли лоббиста американской табачной компании Philip Morris, которая не пожалела миллиона долларов на празднование её 70-летия.
По мере того как уменьшалась её близость к власти, всё хуже становилось здоровье и когнитивные способности. Как пишет Чарльз Мур:
Течение времени, да и просто отложенный эффект от стольких лет напряжённой работы сказались на разуме леди Тэтчер. К концу 90х стало очевидно, что у неё возникли проблемы с краткосрочной памятью … К концу века оказалось, что она потеряла некогда живой интерес к текущим событиям.
К тому времени образ тэтчеровской жёсткой правой политики выглядел таким же устаревшим, как и сама женщина. Показательный случай произошёл в 1997 году, когда British Airways презентовали новые логотипы, размещаемые на хвостах своих самолётов, призванные заменить стандартные цвета флага. В присутствии множества телевезионных камер, Тэтчер прикрыла одну из моделей нового дизайна своим платком, сказав «Мы летаем под британским флагом, а не под этим кошмаром, который вы налепили на хвосты».
Возможно дизайн и правда был неудачен, ведь позже от него отказались. Но этот эпизод ярко показал, как Тэтчер отчуждалась от стремлений и идей корпоративной элиты, ради власти и привилегий которых она так напряжённо работала. Капитал непостоянен, и к тому времени большой бизнес уже решил опереться на новых лейбористов, которые казались куда более многообещающей силой для закрепления итогов жестокой войны Тэтчер, чем та капризная партия, которую она после себя оставила. Одним из последних её политических действий стало то, что она публично выступила в защиту Аугусто Пиночета, дряхлевшего чилийского диктатора, в течение 17 лет правления отправившего в тюрьму и подвергшего пыткам более 40 тысяч своих противников.
В 2002 году, после серии ударов, доктора запретили Тэтчер давать публичные речи и участвовать в обсуждении, и чем дальше, тем больше ухудшалось её здоровье. Усиливавшиеся психические и физические проблемы стали главной темой аполитичного байопика «Железная Леди». Фильм был раскритикован правым крылом тори, которое предпочитало помнить Тэтчер в её самом боевом и могущественном состоянии. В каком-то смысле они правы. На мой взгляд, мы должны помнить её такой же. Не той, во что она превратилась, когда способности стали её подводить, но той, какой она была на вершине своей власти: защитник неравенства, друг диктаторов и торговцев оружием, помощник богатых и привилегированных и настоящая беда для бедных и уязвимых.
Том Миллс
Источник: New Left Project
Перевод: Даниил Эвер