Ревнители благочестия, как известно, любят повторять в притворном ужасе: «Если бога нет, то всё позволено». Оставив в стороне их сокровенные потные мечты о «мире без бога», где можно без зазрения совести лгать, грабить, убивать и насиловать, мы, тем не менее, позаимствуем саму конструкцию, лишь заменив бога на истину. Это не так уж трудно, тем более что сами истово верующие полагают, что бог и есть истина. Впрочем, получившееся высказывание оказывается уже не мантрой морально неустойчивых людей, испытывающих нужду в крепкой карающей руке господа, а настоящим кредо современных буржуазных философов и идеологов. Итак, «если истины нет, то всё позволено» — лгать, открыто игнорировать действительность, заниматься вместо изучения серьёзных проблем пустопорожним жонглированием терминами — и всё это на деньги неискушённых в философии граждан. И у последних есть право знать, кто, как, зачем и в чьих интересах наслаждается этой вседозволенностью.
Начнём мы с тех, кто прямо отрицает правомочность самой постановки вопроса об истине. Постпозитивисты, такие как Томас Сэмюэл Кун, Имре Лакатос и Карл Пол Фейерабенд прямо объявили истине войну. Последний в своей работе «Против методологического принуждения» пафосно восклицает: «В конце концов, именно Разум включает в себя такие абстрактные чудовища, как Обязанность, Долг, Мораль, Истина и их более конкретных предшественников, богов, которые использовались для запугивания человека и ограничения его свободного и счастливого развития. Так будь же он проклят!..». Надо сказать, что Фейерабенд фактически открыто произносит вынесенное в заглавии нашей статьи кредо. «Всё дозволено» — вот название первой главы его работы и суть принципов «эпистемологического анархизма», основателем которого он себя объявляет. Автора этой статьи, впервые прочитавшего работу Фейерабенда в 17 лет, ненадолго ввела в заблуждение её анархистская, «левая» риторика.
Тем не менее, за лозунгами об «освобождении» науки от диктата Разума и Порядка стоит обыкновенное мракобесие. За четвёртым тезисом Фейерабенда: «Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание» — стоит вовсе не древнеримская мудрость о том, что должно учиться и у врага. Из контекста соответствующей главы, раскрывающей содержание данного тезиса, следует другое: мы должны уравнять давно опровергнутые концепции в правах с актуальными. Теорию теплорода — с современными представлениями о горении, эфиродинамику — с общей теорией относительности, астрологию с астрономией, ламаркизм с синтетической теорией эволюции или теорией прерывистого равновесия Гулда и Элдриджа и так далее.
Ещё более опасный смысл кроется за идеей «отделения государства от науки — этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института». Реальные и наглядные примеры этого отделения мы можем наблюдать на примере атаки на отечественную науку, одним из последних этапов которой был разгром РАН. Мы снова возвращаемся к той мысли, которая была озвучена мной ранее в статье «Торжество бритвы Оккама» — современный погром науки не был бы возможен без тех внутренних процессов идейного и социально-экономического разложения, которое пережила советская и вся мировая наука.
Позитивизм, паразитировавший на методологической слабости учёных, в том числе и «естественников», хочет теперь стать могильщиком научного мировоззрения.
Вредность и инородность позитивизма по отношению к научному познанию обозначили ещё в начале XX века такие великие учёные, как Альберт Эйнштейн и Макс Планк. Последний даже посвятил этому целую серию статей, в одной из которых дал следующую оценку позитивистским взглядам Эрнста Маха: «Столь формальная теория, как теория Маха, вообще не может дать никакого определённого физического результата — ни правильного, ни неправильного».
Что ж, нонверитизм (отрицание истины) представлен не только последними поколениями позитивизма, но и многочисленными представителями постмодернизма, которые вообще выступают против того, что они называют «авторитарными формами дискурса», причём делают они это самым авторитарным образом. К таким формам должна, безусловно, относиться наука и признающая истину философия. Что ж, постмодернист Жиль Делёз предлагает философии другую сферу интересов, а именно конструирование концептов.
Впрочем, мы не ограничимся теми, кто прямо отвергает постановку вопроса об истине в философии, ведь с истиной можно бороться даже на словах защищая её. Современная идеалистическая философия представляет собой в этом плане настоящее агентство медвежьих услуг. Разберём существующие субъективистские концепции истины, противопоставляющие себя корреспондентской концепции, являющейся неотъемлемой частью материалистической философии. Копаясь в материале на эту тему, я обнаружил поразительное сходство изложенных далее концепций с элементами фикха, то есть исламского права. Раз уж на то пошло, то многомудрых философов-идеалистов впору сравнить с мусульманскими муджтахидами — толкователями норм исламского права.
Итак, некоторые наши муджтахиды прямо ссылаются на волю Всевышнего — да святится имя его. Здесь всё просто — истина объявляется сверхъестественным явлением, истины же конкретной, «для себя», не существует. Можно назвать это как угодно — трансцендентностью, божественностью, недостижимостью истины — смысл от этого не изменится. Самое интересное, что на деле за этой концепцией скрываются другие, более приземлённые, о которых речь пойдёт ниже.
В первую очередь, это касается авторитарной концепции истины. Собранные в кораны и сунны мысли, речения и деяния пророков запоминают специально обученные люди, чтобы затем в случае споров и разногласий успеть вытащить козырь из рукава и первым крикнуть «Magister dixit». Так сказал Пророк — как ты смеешь ему перечить! На роль Пророка можно подставить кого угодно — Аристотеля, Адама Смита, Маркса с Энгельсом, и всем перечисленным от этого только хуже. Для того же, чтобы сделать эту умственную игру в «камень-ножницы-бумага» ещё интереснее, учитывается происхождение и вся цепочка передачи того или иного установления. Вот смотри — мой хадис длиннее… тьфу, достовернее твоего! Что ж, авторитарная концепция истины критиковалась ещё с самой древности, её справедливо считали сильнейшим препятствием на пути истинного познания.
Своего рода развитием предыдущей концепции является конвенционализм или, как называют его специалисты по фикху, иджма. Почтенные муджтахиды подумали и согласились. Самым последовательным проповедником иджмы в западноевропейской философии был француз Эдуард Леруа. Не обошла эта мода и учёных — более мягкую версию конвенционализма исповедовал великий математик и физик Жюль Анри Пуанкаре. В современном мире конвенционализм показывает нам свою самую реакционную сторону — в эпоху коммерческих СМИ (в том числе и научных) и всё большей коммерциализации науки прав оказывается тот, кого опубликовали и чью позицию признали функционеры от науки и образования. Последние же к науке имеют всё меньшее и меньшее отношение. Довершает процесс гегемония грантовой системы финансирования исследований, ставящая учёных в прямую зависимость от бизнеса.
Да, господа-олигархи обычно не разбираются в мировоззренческих и политических нюансах той или иной физической гипотезы, но они прекрасно понимают, что с точки зрения быстрой финансовой отдачи, вторичная компиляция гораздо выгоднее рискованного, но радикально нового фундаментального исследования. Это же означает, что компиляторы не только процветают, но и постепенно приобретают большинство голосов. И, как нетрудно догадаться, такие муджтахиды были бы рады окончательно и бесповоротно закрыть врата научного иджтихада.
Дальнейшим расширением конвенционализма является концепция общезначимости, называемая правоведами ханифитской школы урф. Урфом называют устоявшееся мнение всей общины или отдельной её части. Миллионы мух, пардон, правоверных не могут ошибаться! Концепция общезначимости являлась краеугольным камнем философии русских «богостроителей»: Александра Богданова (Малиновского), Анатолия Луначарского и других. Для них объективность есть не более чем коллективно организованный опыт или, заимствуя язык поклонников Шайтана, эргрегор. Обратите внимание, «богостроители» были членами РСДРП и хотели создать свой ислам с кальяном и гуриями, в чём их не поддержал Ленин. Гейдара Джахидовича Джемаля с его попытками создать исламскую «теологию освобождения» тогда ещё даже в проекте не было. На Западе поклонниками урфа являются некоторые представители позитивизма и аналитической философии — Ричард Рорти, Уиллард ван Орман Куайн, Уилфрид Селларс и другие.
Концепция общезначимости нивелирует понятие истины примерно так же, как и прямо отрицающий её нонверитизм. Это прекрасно видно на примере высказывания одного из признанных гуру идеалистической философии Мартина Хайдеггера: «Вообще, не имеет смысла говорить, что современная наука точнее античной. Также нельзя сказать, что галилеевское учение о свободном падении тел истинно, а учение Аристотеля о стремлении лёгких тел вверх ложно…». Интересно, а хайдеггеры, если их выбросить из окна шестого этажа, взлетают вверх или всё-таки падают и разбиваются?
Конечно, концепция общезначимости возникла не на пустом месте — давно доказанные истины, особенно в естественных науках, и вправду приобретают общезначимость посредством систематического применения, а значит и проверки на практике. Но абсолютизировать мнение большинства, особенно когда над его оболваниванием работают тысячи профессиональных лжецов и лицемеров, как минимум глупо. На деле же такая абсолютизация чаще всего является прикрытием для тех самых идеологов, которые и формируют «общественное мнение».
К концепции общезначимости примыкает концепция полезности. Как это ни странно, но и её исламские правоведы умудрились предвосхитить.
Именно так следует понимать признаваемый маликитской школой истислах — метод принятия решения на основе суждения о полезности для общества. Казалось бы, где здесь комару нос подточить? Тем более что достижения материалистической по своему духу науки бесчисленный раз подтверждают свою полезность для общества. Но и здесь есть два соображения, выбивающих почву из-под эпистемологического прагматизма. Первое — относительность, хотя и не абсолютная, понимания общественной пользы, а второе — имевший место во все времена конфликт между истиной и личным благополучием учёного. Коперник, Галилей, Дарвин, Маркс, Николай Кондратьев — список можно продолжать бесконечно. Что ж, реакционные идеологи неоконсерватизма сами подают нам отличный опровергающий пример, поднимая на щит концепцию «благородной лжи», созданную Лео Штраусом и его учениками. Учитывая же то, что решение о «полезности для общества» принимает опять же узкая группа муджтахидов, прагматическая концепция оказывается сводимой ко всем предыдущим.
Ещё одна концепция, на которой надо обязательно остановиться, — когерентная концепция истины. Она акцентирует внимание не на отдельных источниках, а на их согласованности между собой: чтобы хадисы не противоречили Корану, а иджтихад не заходил слишком далеко. Что ж, действительно, всякая работающая научная концепция является непротиворечивой. Но, увы, не всякая непротиворечивая концепция является научной. Не верите? Можете спросить любого психиатра, который вам расскажет о потрясающих конструкциях, которые создавали в своём мозгу больные, страдающие манией преследования. Если серьёзно, то можно создать концепцию столь же непротиворечивую, сколь и далёкую от реальности. Практически вся правотворческая деятельность тому прекрасное подтверждение. Но гладко бывает только на бумаге, и столкновение идеальной схемы с реальностью всегда оканчивается трагически. В этом плане символично то, что, как говаривал наш преподаватель конституционного права Бадма Владимирович Сангаджиев, самое лучшее с точки зрения юридической техники право было в… Третьем Рейхе.
И, наконец, мы вкратце рассмотрим менее популярные у господ-идеологов, но не менее однобокие концепции истины. Концепция очевидности, простите за тавтологию, со всей очевидностью не только грешит субъективизмом, но и оказывается сводимой либо к теории отражения, но несколько завуалированной и неявно понятой, или ко всё той же концепции общезначимости. Проще говоря, в той мере, в которой очевидность отражает объективную реальность, она объективна, а в той же мере, в которой она исходит из общепринятых мнений, она субъективна. Однако учёных обычно интересуют не столько очевидные факты, сколько познание пока ещё неочевидных связей между ними. Именно так и двигалась наука — от очевидного к не очевидному. От видимого движения Солнца по небосводу к имеющему место на деле, но не такому уж очевидному вращению Земли вокруг Солнца и своей собственной оси.
Практически не получила самостоятельного распространения концепция красоты: из двух теорий истиной является наиболее красивая. Используют её в основном учёные, и то в качестве вспомогательного критерия ко всем прочим. А вот концепция простоты и экономии мышления получила несколько большее распространение, в том числе и потому, что её поднял на щит уже упоминавшийся Эрнст Мах. Конечно, довольно часто новая истинная теория оказывается проще предыдущей. Но так происходит скорее потому, что старая теория тоже пытается приспособиться к новым фактам, ей всё более противоречащим. Вот и приходится навешивать, как выражаются программисты, костыли. Действительно, к середине XV века аристотелевская концепция «обогатилась» множеством разного рода дополнительных схем и допущений, без которых расчёты необходимых астрономических величин были бы просто невозможны. Но ведь в своём первозданном виде геоцентрическая концепция была существенно проще гелиоцентрической. Полемизируя с Махом, уже упомянутый Макс Планк говорил, что открытия Ньютона, Гюйгенса или Фарадея были продиктованы чем угодно, но явно не экономией мышления. С этим нельзя не согласиться, ведь если бы эти великие учёные действительно захотели поберечь свои мозги, то они бы в принципе не занялись наукой. Лежать на диване и плевать в потолок — гораздо более экономичное с точки зрения мышления занятие. Так или иначе, в современных условиях о концепции экономии мышления вспоминают разве что только в рекламе, призывая без раздумий приобретать новые товары массового потребления. В среде самих идеологов она совершенно не популярна, так как ставит под сомнение саму необходимость их столь огромной численности.
И, под занавес, мы обещали объяснить то, какими интересами руководствуются идеологи, отрицая прямо или косвенно отыскание истины как главную задачу познания. Мы намеренно не говорили об абсолютной и относительной истинах, сосредоточив внимание на нонверитизме и сводимых к нему субъективистских концепциях истины. Также мы показали принципиальную возможность свести большинство субъективистских концепций в одну, по сути, авторитарную. Это с некоторой неизбежностью предполагает сводимость воедино к субъективному идеализму практически всех идеалистических и агностических философских концепций. Походя уже прозвучали те мотивы, которые заставляют идеологов и философов воевать против истины. Сейчас же мы должны их все обобщить.
В первую очередь надо понимать, что позиция идеолога определяется не только прямым или косвенным интересом заказчика.
Да, тот, кто платит за девушку, тот её и танцует. Но и у девушки есть свои резоны. Заказчика в лице олигархии интересует лишь малая, хотя и самая важная часть произведённой идеологом продукции, а именно оправдание и укрепление в той или иной форме идейной гегемонии правящего класса. В этом смысле заказчику выгоден известный плюрализм, который сбивает с толку угнетённое большинство. Другое дело, что далеко не всегда заказчик может себе это позволить — ложный идеологический плюрализм, равно как и имитационная демократия, удовольствие не из дешёвых. В этом смысле радикальный нонверитизм постмодернистов есть возведение этого плюрализма в абсолют. Кстати, отсутствие широкого идеологического плюрализма в СССР в этом смысле очень понятно — и без того мощный идеологический аппарат подмял бы под себя все прочие, гораздо более практически полезные отрасли производства, дай только плюрализму разгуляться. В известной мере современное буйство идеологии на костях советского Просвещения подтверждает эту гипотезу. Тем не менее, нарастающий кризис российской экономики приведёт к резкому схлопыванию всего этого зоопарка. На примере украинских событий мы увидели лишь репетицию той грызни, которая неминуемо развернётся за место у всё уменьшающейся в размерах кормушки.
Во-вторых, «учёный» нонверитизм, спускаясь в массы через школы и вузы, массовую культуру и СМИ, подпитывает бытовой релятивизм и даже банальные суеверия большинства, затрудняя объективное познание и борьбу за собственные классовые интересы. В этом смысле очень хлёстко выразился Поль Лафарг, чьи слова процитировал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме»: «Рабочий, который ест колбасу и который получает 5 франков в день, знает очень хорошо, что хозяин его обкрадывает и что он питается свиным мясом; что хозяин — вор и что колбаса приятна на вкус и питательна для тела. — Ничего подобного, — говорит буржуазный софист, все равно, зовут ли его Пирроном, Юмом или Кантом (а равно Хайдеггером, Делёзом или Фейерабендом — прим. авт.), — мнение рабочего на этот счет есть его личное, т. е. субъективное мнение; он мог бы с таким же правом думать, что хозяин — его благодетель и что колбаса состоит из рубленой кожи, ибо он не может знать вещи в себе…».
Но есть у отрицания истины и третья сторона — в самооправдании и самосохранении буржуазных философов и идеологов как прослойки.
Дело не только в том, чтобы оправдать своё право «врать и не бояться» как для окружающих, так и для самих себя, но и в создании особенного внутреннего гомеостаза касты идеологов. Слишком умные и слишком смелые, чья нежелательная самодеятельность может порушить хрупкий мирок господ-идеологов, должны быть вовремя нейтрализованы. Самые упёртые из них — изгнаны, а все прочие — согнаны в философский загончик, где им будет достаточно места для устройства «бунтов на коленях» и «бурь в стакане воды». Как это ни горько говорить, но весьма уважаемый мной Филипп Владимирович Тагиров, наш университетский преподаватель философии, которому я обязан довольно многим в складывании моего мировоззрения и круга общения, оказался в таком загончике. Его смелый, резкий и подчас довольно левый экзистенциализм будет терпим и приемлем до тех пор, пока он не попробует преодолеть самого себя, вырвавшись из пут крайне реакционного философского бэкграунда. Хайдеггер, Ясперс и примкнувшие к ним постмодернисты, увы, вместе составляют слишком увесистый камень на шее для того, чтобы плыть наверх, к свету истины и объективного знания.
