Новое Российское Средневековье
В далёком 1986 году итальянский философ Умберто Эко написал знаменитое эссе под названием «Средние века уже начались»[1], где провёл некоторые параллели между временами феодализма и процессами, характерными для общества конца XX века. Сейчас, в 2023 году, после глобальной пандемии коронавируса, а также в контексте других тенденций в духе Тёмных веков, эти параллели стали куда ярче. О современности как об эпохе Нового Средневековья и неофеодализме как финальной стадии позднего развитого капитализма говорит огромное число теоретиков с противоположных идеологических флангов — как левых и либеральных (рассматривающих происходящее с отношением от по меньшей мере неоднозначного до критического), так и правых идеологов неореакции (всячески приветствующих «рефеодализацию» общественных отношений).
В России неофеодальные характеристики выражены ещё более ярко и открыто в сравнении с западными странами, которые также стремительно вступают в Новое Средневековье, но всё ещё сохраняют модернистский социальный фундамент. В российском же обществе этот фундамент был стремительно разрушен вместе с развалом СССР, а взамен никакой гуманистической, просвещённой государственной структуры с верховенством права, развитой демократией и социальными гарантиями капиталистической реакцией выстроено не было — на это не хватило ни времени, ни ресурсов, ни, что наиболее важно, политической воли у правящего класса.
В итоге на поверхность вышли самые грубые, откровенные, насильственные и приближённые к феодальным инструменты современного капитализма, лишь слегка прикрытые тонким фасадом атрофированных демократических процедур и институтов. Эти неофеодальные тенденции представлены в России в основном в трёх различных аспектах:
во-первых, это фрагментация и парцелляция якобы неделимого суверенитета;
во-вторых, крайняя степень экономического и политического неравенства со всё более явным делением на «дворян» и «крепостных»;
в-третьих, растущая государственная нестабильность с апокалиптическими нотками в ключе военного конфликта.
Россия разделённая и делимая
Новое Средневековье как политическая тенденция представляет собой большую опасность для суверенных национальных государств, закрепивших за собой статус основных политических образований после Вестфальского мира. Теоретик международных отношений и политолог Хедли Булл ещё в 1970-х отмечал, что в реалиях процессов глобализации суверенитет уже очень сильно размывается между различными международными организациями, наднациональными объединениями, транснациональными корпорациями и многими другими игроками, переставая принадлежать исключительно отдельным национальным государствам[2].
Однако, наибольшая эрозия суверенитета и «единства» в стране происходит тогда, когда этот самый суверенитет и государственное право на насилие размывается не только и не столько внешними акторами, сколько внутренними. Что примечательно, если в первом случае ослабевание национальных государств ведёт скорее к большему международному сотрудничеству, повышению возможности создания более глобальных политических объединений, или же, в худшем варианте неолиберальной глобализации, к повышению эксплуатации периферии и неоколониализму, то во втором случае становятся осязаемыми перспективы гражданской войны, сецессии и полного разрушения государственного суверенитета.
Внешнее воздействие здесь скорее размывает суверенитет, частично делегирует властные полномочия международным организациям и другим странам, в то время как внутренне ставит под угрозу само его существование.
В России на самых высших уровнях власти, в том числе и самим президентом Владимиром Путиным, поддержка и укрепление национального суверенитета считается основополагающим элементом концепции внешней государственной политики — казалось бы, откуда здесь взяться неофеодальной фрагментации власти?
Однако, несмотря на официально заявленный курс на фортификацию государственного Левиафана, вооружённый мятеж Пригожина 23—24 июня прекрасно показал реальное состояние российского суверенитета, стремительно распадающегося после начала СВО. Восстание наёмников — это вообще очень средневековый сюжет в лучших традициях раздробленной Европы, а об опасности привлечения на службу крупных наёмных армий писал ещё Николо Макиавелли в «Государе»[3]. Современные российские власти (вопреки справедливым замечаниям итальянского философа) в XXI веке возрождают институт ландскнехтов, спонсируя многочисленные ЧВК, региональные отряды спецназа и иные полуавтономные военизированные формирования вроде «Ахмата» и «Русича». Всё это представляет очень серьёзную опасность для российского суверенитета и создаёт вполне реальные перспективы государственного переворота или даже гражданской войны, особенно в случае усугубления ситуации на фронте или эскалации конфликта между элитами, как уже почти произошло с «Вагнером».
Схожие процессы давно начались в экономическом секторе страны, который, несмотря на значительное число формально государственных компаний, практически полностью контролируется олигархами — доверенными феодалами президента, все больше походящего на монарха.
Современное российское государство очень сильно сращено с бизнесом, так что олигархи не просто владеют частным капиталом, но также являются практически несменяемыми «королями» государственных корпораций и мира госзаказов для большого бизнеса, что делает их неформальную власть почти безграничной[4].
Сходство это наблюдается не в прямом повторении средневековых отношений собственности на средства производства, землю и другие активы, но в общей конфигурации властных отношений российской элиты. Также примечательно, что государственные корпорации вроде «Газпрома», «Ростеха», «Роснефти» и многих других в случае РФ даже скорее помогли образованию и укоренению новой прослойки лояльных феодалов-олигархов, что неоднократно отмечал и критиковал с либеральной точки зрения бывший глава ФАС России Игорь Артемьев: «существует опасность экономического феодализма… где нет частного сектора, нет капиталистических отношений, а есть только сеньоры и их вассалы». При этом, несмотря на текущую лояльность этих «сеньоров» режиму, все феодалы в подобных системах преследуют в первую очередь свои собственные интересы, и в случае больших выгод от фрагментации российской государственности лишь поспособствуют её ускорению и новой волне приватизации де-факто уже во многом принадлежащих им государственных корпораций.
Как, например, Роман Абрамович преследовал свои собственные, а не государственные интересы, когда вывозил британских военнопленных наемников из России, вскоре вновь отправившихся воевать в Украину.
Здесь стоит отметить, что российский политический авторитаризм нисколько не входит в противоречие с расщеплением суверенитета: в конце концов, ЧВК «Вагнер» не обращался к народным массам и демократическим процедурам в реализации вооружённого мятежа. Более того, для стран с относительно развитой политической конкуренцией, хотя бы в рамках буржуазной представительной демократии, вооружённые мятежи и подобная феодальная фрагментированность власти кажутся абсурдными и невозможными, в то время как для многих латиноамериканских, африканских и азиатских полупериферийных и периферийных государств с более авторитарными политическими режимами схожие проявления плутократического неофеодализма и распыление государственного суверенитета вполне естественны и обыденны.
Упомянутые выше тенденции сильно напоминают период средневековой раздробленности, когда крупные государства распадались на составные части, раздираемые в первую очередь конфликтами между разнообразными локальными дружинами, группировками наёмников, отрядами бандитов и кочевников и другими военными группами, остававшимися верными центральной власти лишь в контексте преследования собственных интересов. Риск повторения подобной ситуации в современной России всё возрастает как из-за распространения и усиления ЧВК, так и из-за других факторов: например, обширного участия уголовников в военных действиях или «наёмной» основы государственной армии, где в рекрутинге акцент ставится всё больше на финансовые выгоды, чем на ценности патриотизма или правое дело «борьбы с украинским фашизмом».
Феодальное неравенство в современной России
Высокий уровень неравенства и его продолжающийся рост как основа для неофеодальной системы общественных отношений, наравне с парцелляцией суверенитета, также выделяется многими политическими теоретиками — в частности, об этой проблеме как одной из важнейших характеристик «Нового Средневековья» пишет марксистка Джоди Дин в работе «Коммунизм или неофеодализм?»[5]. Современные неофеодальные общества характеризуются крайней степенью неравенства, прежде всего имущественного, что разделяет классы гигантской пропастью, напоминающей разницу не между менеджерами и рабочими в социальных государствах Северной и Западной Европы, но между лордами и крепостными крестьянами, или даже рабами.
В России социально-экономическая проблема неравенства начала всё сильнее проявляться вместе с распадом Советского Союза и экономической либерализацией. Рост неравенства был стремительным: доля доходов наиболее богатого 1% выросла с менее чем 6% в 1989 году до 16% в 1996 году. Однако, тенденция не завершилась и не обратилась вспять после «дикого капитализма» 90-х годов. Напротив, в XXI веке ситуация только усугубилась. Так, по данным Мировой Базы Неравенства (WID — World Inequality Database), разработанной Тома Пикетти и другими экономистами и социальными исследователями левых взглядов, в 2021 году доля доходов богатейшего 1 % в РФ достигла 23,8%. При этом, если судить только по уровню распределения доходов, то уровень неравенства в России хоть и является довольно высоким и явно опережает наиболее «равные» европейские государства и выходит на уровень, например, бразильского или южноафриканского, где он определяется экстремально высокими значениями (в первую очередь из-за того, что наиболее бедные 50% там зарабатывают ещё меньше — доля их доходов ниже 10%, в то время как 1% сверхбогатых в Бразилии, по данным 2021 года, выделяется даже чуть меньше российских олигархов — доля их доходов составляет 22,2%).
Дифференциация доходов в России за 1820—2021 годы (зелёным отмечена
доля 1% самых богатых, синим — 10%, красным — 50% наиболее бедных).
Гораздо хуже ситуация в России не с прямым неравенством доходов на человека, а с колоссальным имущественным неравенством, по которому РФ входит в топ-10 стран мира по данным Credit Suisse (см. страницу 15 доклада по ссылке), опережая даже США и ЮАР. Из-за ваучерной приватизации и во многом бандитского и мошеннического распределения государственной собственности концентрация богатства в России ещё в 1990-е годы находилась на очень высоком уровне (в 1996 году богатейшему 1% принадлежало 23,4% собственности), но и здесь ситуация экспоненциально ухудшилась за последние десятилетия: по данным вышеупомянутого WID, доля имущества сверхбогатых в 2021 году составила 47,6%.
Имущественное неравенство в России за 1995—2021 годы (зелёным отмечена доля
собственности 1% самых богатых, синим — 10%, красным — 50% наиболее бедных).
Имущественное расслоение здесь особенно важно, так как именно оно в большей степени указывает на неравенство не только в экономическом, но и в социальном, политическом и культурном аспектах, когда «доминирующий» класс (так называет класс наиболее богатого 1% Тома Пикетти в своей новой книге[6]) не просто зарабатывает несравнимые с другими категориями населения деньги, но и живёт в совершенно другом мире и по другим правилам. Правилам, очень напоминающим привилегированное положение средневековых высших сословий в размере ежемесячных доходов, земли, имущества и слуг в собственности.
Типичные (даже заниженные) размеры заборов на Рублёвке, отделяющих «простолюдинов»
от местных «дворянских усадеб», — невозможно даже заглянуть внутрь. Как за крепостными стенами.
Доминирующий класс сверхбогатых чиновников, бизнесменов и олигархов живет в гигантских изолированных усадьбах на Рублёвке (и не только, повсюду появляются региональные аналоги — в частности, резиденции на Алтае или в окрестностях Красной Поляны), отгороженных от менее состоятельных средних и мелких буржуа и тем более от деревенского люда 10-метровыми зелёными заборами и отрядами ЧОП, словно бароны и графы в своих замках и родовых поместьях, окружённых глубокими рвами. Они отправляют своих детей учиться за рубеж за огромные деньги, владеют собственностью по всему миру, а многие ненаправленные санкции меньше всего отражаются именно на этом 1% населения.
Сверхбогатые имеют доступ к частным клиникам и школам, зарубежным продуктам, товарам и одежде, свободно получают визы и путешествуют и таким образом трансцендируют правовые и международные ограничения, связанные с российским авторитарным политическим режимом — в некотором смысле эти люди вновь оформляются не просто в высший класс, но в отдельное сословие или даже касту, недосягаемую ни для «крепостных», неспособных выехать из страны или даже из своего региона, ни для среднего класса, слабо сформировавшегося в условиях российского капитализма и пытающегося вести некачественную, урезанную, наиболее пострадавшую от санкций копию консюмеристского образа жизни европейских/американских бюргеров.
Разделение на обеспеченных не только экономической, но и политической властью «дворян», тонкую прослойку «мещан и ремесленников» с шатким положением и абсолютное большинство находящихся в «крепостной зависимости», значительную часть которых составляют новые «крепостные-люмпены» — это уже не чисто классовая, но частично сословная модель общественного социального расслоения, усугубляющая неравенство и характерная для неофеодальной системы.
Стабильная дестабилизация
Важнейшим политическим нарративом российских властей в оправдание практически любых своих действий после 1990-х годов стала ценность «стабильности», «устойчивого и поступательного развития общества», постоянно транслируемая по всевозможным медиаканалам[7]. На деле же о развитии общества и экономики в период после нефтяного бума 2000-х говорить можно с очень большим трудом, даже сама «стабильность» в России становится всё более эфемерной, уступая место временам дестабилизации, неуверенности и средневекового хаоса.
Владимиру Путину, в сравнении с кумиром консерваторов Александром III, по понятным причинам невозможно присудить прозвание «Миротворец», так что ни о какой стабильности в российской внешней политике говорить не приходится. Однако, до начала военного конфликта в Украине и СВО можно было, по крайней мере, расценивать как заслуги президента укрепление внутренней безопасности и поддержание высокой общественной стабильности на фоне социально-экономической стагнации. Сейчас это утверждение не выдерживает никакой критики, ведь граждане России за прошедшие полтора года неоднократно подвергались террористическим актам на территории страны, многие важные инфраструктурные и жилые объекты в приграничных с Украиной районах были повреждены в результате боевых действий, а части де-юре (по крайней мере, по российскому законодательству) новых российских регионов, как областной центр Херсон, находятся под контролем враждебного государства. Вишенкой на торте здесь является недавняя попытка вооружённого мятежа ЧВК «Вагнер» (в результате которого также погибли российские граждане и была уничтожена российская военная техника), который серьёзно ставит под вопрос не только единство и неделимость российского суверенитета, но также не оставляет никаких шансов называть современное российское общество «стабильным».
Особый интерес, кстати, представляет то, что в результате неосуществлённого мятежа никто не был арестован: это совершенно не вписывается в модернистскую логику правого государства, но очень хорошо резонирует со средневековыми феодальными отношениями. Власть президента в РФ, формально практически неограниченная, фактически не подчиняется лишь логике права и демократических институтов, но сильно зависит от поддержки самых разных феодалов — от лидеров наёмников вроде Пригожина, до локальных князей вроде Кадырова и крупных олигархов вроде Ротенбергов, Миллера или Чемезова, в массе своей только разбогатевших после начала военных действий. Пока что вся фиктивная стабильность и суверенность этой авторитарной президентской власти ещё держится на почве олигархического консенсуса, сформировавшегося в начале 2000-х в контексте экономического подъёма и опалы неудобных феодалов вроде Ходорковского и Гусинского, но всё может внезапно закончиться, когда феодалы наконец изменят в верности своему монарху или же когда с монархом, так же внезапно, произойдёт какое-то несчастливое происшествие.
Несмотря на явную идеологизированность и «удобность» для российской власти используемого нарратива о поддержке стабильности, для качества жизни людей, экономического и культурного развития определённо общественное «спокойствие» действительно является ключевым фактором — не даром известное китайское проклятие звучит так: «Чтоб тебе довелось жить в интересную эпоху». Однако, с другой стороны, как отмечает сам создатель концепции Нового Средневековья Умберто Эко, именно во всё более неизбежном хаосе этой эпохи может зародиться и добиться успеха некое новое радикальное политическое движение, способное заложить фундамент нового социально-политического проекта на осколках старых империй и олигархий. А насколько этот проект будет справедливым, прогрессивным и демократическим, и наступит ли эпоха Возрождения после новых Тёмных веков — зависит только от нас.
- Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. 1994. № 4. С. 258—267. ↑
- Bull H. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. Bloomsbury Publishing, 2012. ↑
- Machiavelli N. The Prince. Hertfordshire: Wordsworth Editions, 1993. ↑
- Подробнее см.: Barsukova S. Informal Practices of Big Business in the Post-Soviet Period: From Oligarchs To «Kings of State Orders» // Demokratizatsiya: The Journal of Post-Soviet Democratization. 2019. V. 27(1). P. 31—49. ↑
- Джоди Д. Коммунизм или неофеодализм? // Философско-литературный журнал «Логос». 2019. — Т. 19 (6). C. 85—116. ↑
- Piketty T. A Brief History of Equality. Belknap Press. 2022. P. 288. ↑
- Малинова О.Ю. Кто и как формирует официальный исторический нарратив? (Анализ российских практик) // Журнал политической философии и социологии политики «Полития: Анализ. Хроника. Прогноз». 2019. Т. 3 (94). С. 103—126. ↑
