© Александр Коряков/Коммерсантъ
В последние годы много говорят о необходимости новой волны приватизации. Не так давно Владимир Путин и вовсе допустил возможность распродажи пакетов акций крупнейших российских энергокомпаний. В то время как нашей стране уже хорошо известен печальный опыт приватизации, результаты работы государственных предприятий тоже зачастую оставляют желать лучшего: разговоры о непрозрачности, коррупционных схемах и непозволительной расточительности на слуху у каждого. Все это резко контрастирует с практически идиллической — по нашим меркам — картиной просвещенного Запада, где многие частные и государственные компании демонстрируют высокие стандарты эффективности и управления.
Много велось и ведется разговоров о причинах столь странного положения. Одни говорят о слабом развитии прав частной собственности в «отсталых» странах типа России, другие, чтобы оправдать причуды экономического и политического развития, говорят об «особом третьем пути». Так или иначе, большая часть таких объяснений опирается на цивилизационные, культурные различия между «ними» и «нами». Одни рекомендуют вырвать с корнем «отсталые традиции», заменить в государстве всех косных консерваторов на прогрессивных «западников». Другие, наоборот, утверждают, что эти «традиции» столь глубоко укоренены в обществе, что перенос институтов западного общества не просто бесполезен, но и вреден.
К сожалению, из общественной дискуссии часто выпадает еще одна, отнюдь небезынтересная теория, согласно которой проблемы так называемого третьего мира вытекают из структурных особенностей мировой экономической системы. Сегодня мы попытаемся вкратце разобраться, как с этой точки зрения рассматривается специфика российского крупного бизнеса и отечественной экономики в целом и почему, в конце концов, России так и не удалось войти в ряды процветающих западных демократий. Помочь нам в этом согласился Руслан Дзарасов — д. э. н., зав. кафедрой политической экономии РЭУ им. Г. В. Плеханова. Область его научных исследований экономиста включает марксизм, кейнсианство, анализ либеральных реформ и современной российской экономики. В своих исследованиях он руководствуется мир-системным подходом, в рамках которого глобальная капиталистическая экономика рассматривается как взаимодействие «ядра» или «центра» — развитых стран, государств первого мира и «периферии» и «полупериферии» — исторически позже вставших на путь капиталистического развития и потому вынужденных занять подчиненное место в международном разделении труда.
Сейчас популярна точка зрения, что у нас сложился «неправильный» капитализм, «неправильная» рыночная экономика. Как бы вы охарактеризовали экономической строй современной России?
Сегодня весьма распространена идея о том, что наша экономика является полуфеодальной, и для этого есть веские основания. Феодализм характеризуется внеэкономическим принуждением. Крестьяне находились в личной зависимости от феодала и на основании этого были вынуждены либо отдавать ему часть своей продукции, либо обрабатывать его землю, либо и то и другое в какой-то комбинации. Этот тип эксплуатации основан на какой-то экономической сделке, хотя бы теоретически равно выгодной обеим сторонам. Доход, извлеченный благодаря такой опоре на насилие, именуется феодальной рентой.
Согласно представлениям школы политической экономии, капитализм характеризуется личной свободой наемных рабочих. При капитализме возникает, однако, экономическое принуждение. Если крестьянин обладал своим семейным наделом, собственным инвентарем и скотом, то у рабочего ничего нет, кроме рабочей силы, которую он вынужден продавать.
В реальной жизни «чистого» капитализма, конечно, никогда не было.
Но что особенно отличает полупериферийные и периферийные экономики, так это то, что здесь механизмы внеэкономического принуждения всегда ярко выражены, а население подвергается гораздо более жесткой эксплуатации.
Как все это отражается на системе управления крупного бизнеса?
Это ярко выражается в корпоративном управлении — в России нельзя осуществить формальные права собственности, если не опираться на неформальные механизмы контроля над активами. А «неформальный контроль» это эвфемизм для термина «насилие». В нашей стране невозможно извлекать доход из бизнеса, если вы не связаны с государством. Да и крупные государственные чиновники зачастую и сами являются олигархами, контролируя доходные активы через подставных лиц.
Связь между государством и бизнесом очень жесткая, хотя и неформальная, она основывается не на законных отношениях, а на коррупционных связях. Из неформального характера контроля над активами вытекает его неустойчивость. Ведь неформальный контроль нельзя закрепить законом или передать по наследству, зато его всегда можно оспорить. Отсюда вытекает краткосрочность его интересов, так как положение не гарантированно, даже если он вкладывает много ресурсов в неформальный контроль. Поэтому ему сложно осуществлять долгосрочные инвестиции. Краткосрочный или среднесрочный доход становится главным.
Наиболее выгодно для крупного собственника в таких условиях значительную часть своих сбережений держать на Западе, например, в виде вложений в ценные бумаги на финансовых рынках США.
Краткосрочный доход, слабо связанный с эффективностью капиталовложений, принимает черты ренты. Здесь нет прямо таких отношений, как при феодализме, но насилие остается основой обогащения собственников. Это видно из самих механизмов извлечения ренты отечественными олигархами.
Например, часто они регистрируют торговый дом в офшорах, которому продают продукцию подконтрольных предприятий по заниженной цене. Потом торговый дом перепродает ее по рыночной цене, концентрируя прибыль. Бухгалтерия подконтрольного предприятия демонстрирует малую прибыль и платит небольшие налоги. Реальная прибыль переводится со счета на счет офшорных фирм-пустышек, в конце концов оседая на личных счетах российских олигархов за рубежом. С этих средств не уплачиваются налоги, они не превращаются в инвестиции и не идут на зарплату российским рабочим.
В этой схеме нет главного признака предпринимательской прибыли как части выручки, которая превышает затраты. В данном случае предприниматель вообще не связывает прямо свои доходы с превышением над производственными затратами, он по существу изымает часть средств из оборота. Скажут, что это приведет к разорению. Да, если вообще ничего не вкладывать в развитие предприятия. Но если человек получил свои активы за ваучеры, то он все равно остается в выигрыше, так как приобрел предприятие за гораздо меньшую сумму, чем в результате он выручит от указанных операций.
Такое краткосрочное извлечение доходов возможно только при описанном выше неформальном контроле над активами, то есть с опорой на внеэкономическое принуждение.
Это роднит доход в нашем крупном бизнесе с феодальным доходом. Это по существу рента.
Как эти обстоятельства в нашей стране отражаются на практиках приватизации и национализации?
Приватизация и национализация в России, как и во многих аналогичных странах, являются просто внешним проявлением волн перераспределения прав собственности, которые периодически прокатываются по экономике. Они принимают форму корпоративных войн, враждебных поглощений, криминального рейдерства и той самой «национализации», которая на самом деле представляет собой передачу экономической власти от одного клана к другому и позволяет «приватизировать» прибыли предприятий при «национализации» их убытков.
Пару лет назад правительство объявило о второй волне приватизации. Аргументы в пользу этой политики все те же: пополнится бюджет, придет эффективный собственник, рост производства повысит доходы казны. После опыта 90-х даже не хочется обсуждать эти аргументы всерьез. Думаю, что постановка проблемы приватизации отражает влияние компрадорской части правящей элиты. В последние годы Россия позволяет себе в отдельных случаях огрызаться против давления со стороны Запада. Так произошло во время войны 2008 г. на Южном Кавказе, в ходе сирийского кризиса, теперь на Украине. Рискну предположить, что в порядке умиротворения Запада наш правящий класс усиливает либерализацию в экономике.
Руслан Дзарасов
Характер затеваемой приватизации можно видеть по афере с продажей порта «Ванино». Это важнейший инфраструктурный объект, морские ворота всего Хабаровского края. Порт, связывающий Байкало-Амурскую магистраль и порт Холмск на Сахалине, имеет важнейшее экономическое и стратегическое значение для страны. В декабре 2012 г. контрольный пакет порта был продан корпорации ООО «Мечел-Транс». Как вскоре оказалось, «Мечел» выступал «фронтилой» для трех никому неизвестных офшорных компаний, которым и перепродал этот объект, оставив себе лишь 1,5% акций. По сведениям печати, за офшорами стоит китайский и южнокорейский капитал. Так экономические позиции в России получает капитал уже не самих развитых стран, а полупериферийных государств.
Впрочем, не лучше бывает и при «национализации». Коррупция в госкорпорациях стала притчей во языцех. Некоторые исследования показывают, что потери от неэффективности управления и нецелевого использования средств колеблются там от 25-53% до 50-60%. Это и есть проявление «квазинационализации», то есть приватизации доходов при национализации убытков хозяйственной деятельности.
Как отражается бизнес–стратегия российского крупного бизнеса на положении работников?
Естественно, что в таких условиях попираются права наемных работников, как рабочих, так и рядовых менеджеров. Неформальные механизмы контроля над активами предполагают, с одной стороны, связи с государством, с другой — усиленный контроль над работниками. Этот механизм предполагает также и усиленную эксплуатацию труда. Чем короче горизонт предпринимателя, тем ниже качество инвестиций, больше примитивных технологий, больше недоплаты наемным работникам.
Для российского бизнеса характерна жесткая централизация управления.
Не только основные, но и многие оперативные решения закрепляются за центральным офисом в Москве. Создаются развитые системы мониторинга и учета, внутренняя служба безопасности. На все это уходят большие средства, которые вычитаются из инвестиций. В итоге это подрывает эффективность бизнеса.
Когда проходили рыночные реформы, никакой речи о периферийном типе капитализма не шло. Этого никто не представлял, за исключением, например, узкого круга экономистов-международников, занимавшихся развивающимися странами. Обыватель был оболванен пропагандой, утверждавшей, что если сломать плановую экономику, то в исторически мгновенные сроки будет выстроено такое же процветающее общество, как и на Западе.
На практике структура экономики действительно трансформировалась, но не так, как это предполагалось: установилось монокультурное производство, доминирует добывающая промышленность, при этом только такие ее отрасли, где используется массовый дешевый труд. Обрабатывающая промышленность деградирует, высокие технологии остаются привилегией развитого Запада. Вслед за этим неизбежно происходит деградация и самого наемного труда. Рабочие стареют, новые кадры во многих отраслях не подготавливаются, выпуск инженеров упал, так как для них сократились рабочие места.
Все это с особой силой ударило по моногородам. Когда градообразующие производства оказались в кризисе, рабочие стали заложниками тяжелого положения: работы здесь нет, а уехать никто никуда не может. Само собой, здесь зависимость людей от начальства гораздо выше, чем в городах, где есть значительный рынок рабочей силы.
При этом работники зависимы теперь гораздо больше, чем во времена СССР. Дело в том, что тогда власть начальника была ограничена гораздо больше, чем власть частного собственника. И не только законами. Власть директора контролировалась влиянием парткома, профкома, комитета комсомола, которые отнюдь не были чисто формальными организациями, как сейчас пытаются изображать.
Да, через них проходила значительная часть идеологических установок, работали они под контролем органов партийной и советской власти, но тем не менее в значительной степени эти органы были инструментами самоорганизации трудового коллектива. Директор должен был считаться с секретарем парткома, а неавторитетный человек не мог занять эту позицию на крупном заводе. Хотя кандидатура на эту должность предлагалась райкомом, а не выдвигалась снизу, была возможность ее забаллотировать, и для райкома это считалось минусом. В результате с настроениями трудового коллектива приходилось считаться.
Трудовое законодательство в СССР гораздо сильнее защищало интересы работника, чем сейчас — рабочего трудно было уволить, даже если он того заслуживал. Сейчас же частный собственник обладает такой властью, какой не обладал ни один директор советской эпохи.
Сейчас много говорят о том, что вина за многие нынешние экономические проблемы лежит как раз на самом Советском Союзе. Часто критикуют практику строительства градообразующих предприятий. Оправдано ли это?
Градообразующие предприятия отнюдь не были принципиально чем-то плохим, как иногда это пытаются представить. Советское планирование исходило не из рыночных критериев эффективности (высокой частной прибыли), а из народнохозяйственной оптимальности. То есть из такого сочетания производств, которое обеспечило бы наиболее равновесное и сбалансированное развитие хозяйства в целом.
Все должны были быть обеспечены работой: инвестиции осуществлялись исходя не только из того, в каком регионе и на каком расстоянии от сырья и транспортных артерий будет наибольшая прибыль и выгода, а принимая во внимание и то, где находится избыточная рабочая сила. Предприятия строились там, где есть население. В советское время нельзя было урезать заработную плату. Действовали единые тарифы по оплате труда по всей стране. Это был важный социальный аспект советского планирования.
При капитализме же механизм инвестиций, движущая сила переноса производств совсем другая. Теперь, очевидно, советские принципы уже не работают. И поэтому многие моногорода приходят в упадок.
Советское планирование ни в коем случае нельзя считать причиной тех экономических проблем, с которыми мы столкнулись. Схожие тенденции по существу наблюдаются во всех периферийных развивающихся странах.
Расскажите, насколько российские реалии соответствуют общемировым трендам?
Если взять последние 20-30 лет, посмотреть, что происходило, начиная с 80-х годов, с пресловутой финансализации экономики, то мы увидим: в развитых государствах шли похожие процессы, только в гораздо более мягкой форме. Еще больше сходства у РФ с развивающимися странами.
Даже на Западе положение рабочих за это время резко изменилось к худшему. Это уже не социал-демократический капитализм, а неолиберальный, в котором подорваны социальное государство и власть профсоюзов. Связано это с глобализацией и финансализацией. Появилась возможность переводить производства в страны с низкой оплатой труда. Это резко усиливало власть капитала над трудом в развитых государствах. Достаточно одной угрозы переноса производства, чтобы усмирить рабочих.
На чем была основана власть профсоюзов? Они могли ограничить предложение рабочей силы.
А теперь, если они настаивают на каких-то условиях коллективного договора, то можно перевести производство в другие страны, где рабочие более сговорчивы.
Например, это уже привело с середины 90-х годов к сдерживанию зарплаты в Германии, на основе чего была экспансия немецкой промышленности на рынки юго-восточной Европы. Германия имела колоссальное активное сальдо в торговле с Южной Европой, местные производства разорялись из-за немецких товаров. За счет экспортных доходов Германия кредитовала экономики этих стран, в которых спрос поддерживался за счет роста потребительского кредита. Сложилось положение, когда заработная плата стагнировала или даже снижалась в реальном выражении, а долги населения росли. Это, кстати говоря, и привело к кризису, который лег тяжелым бременем на простых граждан.
И если Запад, занимая доминирующее положение в мировой экономике, может себе позволить относительное изобилие товаров и политические свободы, то в развивающихся странах, конечно, глобализация привела к гораздо более тяжелым последствиям. В Индонезии в советы директоров входили генералы, чтобы в случае забастовок выводить войска для подавления рабочих. В Малайзии, которая гордится своим «экономическим чудом», иностранные компании в свое время предупредили, что не потерпят создания профсоюзов на своих предприятиях. Правительству пришлось согласиться. Хотя там возникали независимые неформальные профсоюзы, но с их активистами физически расправлялись.
Рынок дешевой рабочей силы резко расширился за последние 20 лет.
Китай, Индия, Средняя Азия и другие бывшие республики СССР вступили в этот мировой рынок. И везде огромное число людей согнали с земли (то есть провели огораживание) ради создания производств, ориентированных на экспорт. Новая волна огораживания происходит и сейчас в связи с кризисом 2008 года. Особенно это заметно по Эфиопии. Бывшие крестьяне, не имея средств к существованию, попадают в полуфеодальную зависимость.
Можно ли ожидать в России каких–то перемен в будущем?
Положение рабочих сильно зависит от состояния экономики. При кризисе инструменты контроля становятся более жесткими. Во время процветания, наоборот, им дают больше свобод. Темпы роста сейчас упали — ожидается, что они составят 0,5% за 2014 год.
В мировой экономике состояние также весьма напряженное. Трудно сказать, как развернется конфронтация России с Западом. Поскольку наша страна классифицируется специалистами как полупериферийная, есть очень высокая степень зависимости отечественной экономики от мирового рынка, и если конфронтация перейдет определенную грань, то Запад способен нанести очень большой ущерб отечественному хозяйству.
Потому состояние у нас крайне неопределенное. Я думаю, что обострение политической ситуации в мире, которое связано с усилением экономического кризиса, может оказаться решающим для России. В нашей стране в последние годы происходило накопление капитала и обновление фондов в целом ряде важных отраслей: металлургии, атомной энергетике — но этот процесс не достиг такой степени, чтобы обеспечить высокие темпы экономического роста. Усиление мирового экономического кризиса, рост политической конфронтации, санкции — все это легко может вызвать значительный экономический спад, и тогда положение рабочих резко ухудшится во всех отношениях. Чем меньше будет благ, тем больше будет усиливаться квазифеодальный характер экономики.
