Сфера образования постепенно становится одной из зон наиболее острого конфликта в российском обществе, порождая острые публичные дискуссии и протесты, становящимися все более радикальными и массовыми. Нежелание Министерства образования и науки прислушиваться ко мнению подавляющего большинства населения страны превратило его руководителей в объект всеобщей ненависти, в людей, которым в пору вручать медаль «За подготовку революции». В преддверии московского в защиту права на образование корреспондент Рабкор.ру обсудил эти вопросы с директором Института глобализации и социальных движений (ИГСО) Борисом Кагарлицким.
На протяжении последних десяти лет правительство вынашивает планы радикального реформирования системы образования, «приспособления к рынку» якобы устаревшего советского образовательного наследия. Инициативы власти наталкиваются на жесткую критику и сопротивление общественности. В итоге министерству образования удается реализовать лишь немногое из задуманного. Между тем, становится все труднее утверждать, что реформы – единственная наша проблема и задача лишь в том, чтобы «оставить все как есть». «Бесплатное и качественное образование для всех» – этот идеал стремительно уходит в прошлое, причем деградация образования явно опережает темпы реформ.Поэтому хотелось бы перенести фокус со злокозненных планов власть имущих на те кризисные процессы, что подспудно разъедают нашу науку и образование. Какое место в современном российском обществе занимает научное знание? Насколько соответствует потребностям общества существующая система учебных и научных учреждений? Почему падает качество образования в школах и вузах? Какова природа вездесущей коррупции?
Действительно, российское образование не соответствует потребностям экономики. Но не потому, что система образования «устарела», а потому что экономика стремительно примитивизируется, и даже в период роста 2000-2007 годов не были полностью преодолены тенденции к деградации производства. Это такая же ситуация, как при распаде Римской империи – варварским королевствам не нужно было все богатство античной культуры. Эта культура была востребована снова лишь через несколько поколений, она была слишком развитой, слишком совершенной для того общества. Но у нас ситуация сложнее. Упадок, даже экономический и технологический, далеко не однороден и не повсеместен, что-то продолжает расти и развиваться, на новой, капиталистической основе, где-то воспроизводятся советские отношения и производства, оказываясь своего рода стабилизатором общества, не давая ему скатиться в окончательное варварство и саморазрушение. Вот эту функцию отчасти и сохраняет образование. Хотя это для него избыточная нагрузка. Коррупция, естественно, возникает из-за недофинансирования заработной платы. При росте расходов на образование именно в людей государство вкладывает меньше всего денег, одновременно внедряя сверху «легальные» коррупционные схемы (например, когда университетскому начальству предоставляется право произвольно распоряжаться деньгами, устанавливать оплату специалистов по собственным критериям). Легальные схемы «сверху» естественно дополняются нелегальными схемами снизу, которые являются не более, чем неизбежным и логичным продолжением организованной государством практики. При такой политике антикоррупционные кампании не только не искореняют коррупцию, но, наоборот, распространяют ее. Ведь в условиях, когда «виноваты» все, постоянная угроза наказания висящая над любым сотрудником, делает его зависимым от начальства, которое само более или менее защищено, но в любой момент может сдать каждого. Это принуждает людей к участию в коррупционных схемах, организуемым начальством. Но, конечно, дело не только в зарплате и в госполитике, которую нельзя назвать иначе, как принуждение к коррупции. Дело в падении коллективной профессиональной этики и мотивации самих учащихся, что вызвано несоответствием традиционных норм и принципов образования той социальной практике, какая существует вокруг экономической потребности.
Однако именно видя это расхождение между экономической жизнью и образованием, я категорически выступаю против призывов менять образование. Как бы плохо ни обстояли дела сейчас, любые при данных условиях, подчеркиваю, любые, независимо от идеологии, перемены будут только к худшему. Проблема системы не в том, что она плоха, а в том, что она даже сейчас, деградировав и разложившись, слишком хороша для сложившейся экономики и социально-политической системы. И она, даже такая, какая есть, сдерживает происходящие в обществе процессы упадка и разложения. Более «адекватная» система будет не сдерживать эти процессы, а работать на них, усугублять их. Менять надо не образование, а экономическую и социальную систему. И лишь после того, как революционным образом будет изменена система, можно будет под новые задачи реформировать образование, опираясь все равно на советский образовательный опыт, как самый передовой в истории человечества. Андрей Синявский говорил про советскую систему, что это была «смесь тюрьмы и школы». Но в том-то и дело, что в СССР школа в широком смысле слова оказалась лучшей в мире. Как бы мы ни относились к советскому опыту в целом, то, что произошло у нас в плане образования, может считаться одним из высших достижений европейской цивилизации, именно потому советский опыт перенимали за рубежом. Кто сейчас лидирует в сфере образования? Американцы? Ничуть. Они импортируют специалистов. Лидируют Финляндия и Швеция, которые по своим образовательным системам ближе всего к тому, что существовало в СССР. Короче, не надо поддаваться на провокационные призывы «предложите свою альтернативу». Требование «конструктивной альтернативы» – это ловушка, расставленная теми, кто сегодня на деле формирует повестку дня. Единственная обоснованная альтернатива – сохранить и по возможности вернуть советский тип образования. Она «неконструктивна» с точки зрения тех, кто стремится лишить нас социальных прав и возможности гражданского действия. А в такой ситуации, чем больше образовательная система будет находиться в противоречии с существующим обществом, тем лучше для самого общества. Мы хотя бы получим людей, которые будут способны понять уродство нынешнего порядка и будут испытывать потребность в его изменении.
Так или иначе, но советская экономика больше не существует. Не обречена ли в таком случае и система образования, которая была связана с этой системой.
Все не совсем так просто. Образование часто опережает экономическое развитие. Более того, подобное опережение является необходимым условием динамичного развития. В этом смысле разрыв, противоречие между образованием и экономикой сегодня в России – не наша проблема, а наш шанс. По сути, наш единственный шанс вырваться из периферийного состояния. Мы говорим, что советская экономика породила соответствующее образование. Но ведь справедливо будет и обратное. Советское образование – такое, каким оно сложилось к началу 1950-х годов, породило советскую экономику следующего десятилетия, со всеми ее удивительными техническими, научными и даже культурными достижениями. Мы сейчас обожаем ссылаться на Гагарина или Королева. Но если бы не было десятков тысяч инженеров и квалифицированных рабочих, выпускников тогдашних школ и институтов, никакой даже самый гениальный Королев ничего бы не сконструировал и не построил, и самый отважный Гагарин никуда бы не полетел. Культуру, науку и производство на самом деле двигает вперед именно масса. Что такое гений? Это человек, который максимально, с уникальной концентрацией, эффективностью, точностью способен использовать объективные возможности, предоставляемые ему обществом. Это относится даже к индивидуальному творчеству. Допустим, был у Пушкина какой-то поэтически одаренный предок в Восточной Африке. Смог бы он создать великую поэзию на языке своего племени, не имевшего даже собственной письменности? Нет, конечно. Культура – это не достояние единиц, она функционирует и развивается в той мере, в какой она является достоянием большого числа людей, общества в целом или хотя бы какого-то достаточно массового класса. А культуру Пушкина, как и армию Суворова, породила петровская образовательная реформа, которая дала России хотя бы дворянское сословие, обладавшее определенным уровнем и типом знаний. Образование, если это хорошее образование, почти всегда опережает экономическое развитие. И когда разыв увеличивается, когда экономика перестает догонять образовательную систему и стимулировать ее, возникает кризис, возникают знаменитые комплексы «лишних людей», формируется радикальное антисистемное сознание русской интеллигенции. Арабские страны пережили тот же кризис в последние годы, он подготовил революции в Тунисе и Египте. В этом плане сегодняшняя Россия не уникальна. Но специфика нынешней ситуации в том, что мы наблюдаем «гонки на спуск». И образование, и экономика деградируют, только экономика деградирует быстрее. Потому разрыв, несмотря ни на что, увеличивается. И попытка правящих элит «подогнать» состояние образования к уже имеющимся потребностям системы означает больше, чем желание все коммерциализировать, на всем сделать деньги, хотя именно это стоит за многими конкретными инициативами. Но тут имеется и более системный подход. Реформа образования – это своего рода «контрольный выстрел» в голову общества. Чтобы невозможно уже было переломить ход событий, изменить направление движения. Если это удастся, у нас не переведутся, конечно, отдельные талантливые люди, а вот великих людей уже не будет. Им не на что окажется опереться, не на кого.
Приписывая реформаторам стремление сэкономить на «социалке», заставить нас платить за образование, нередко сталкиваешься со скептической реакцией. К чему демонизировать господина Фурсенко и ученых мужей из Высшей школы экономики, будто бы они руководствуются одной лишь целью сделать нашу жизнь невыносимой. Менять что-то нужно – вы же не станете с этим спорить! У идеологов реформы образования есть какие-то позитивные предложения на этот счет и хотелось бы понять их логику.
Логика тут проста. Дело не в экономии на «социалке», а в отстраивании механизмов частного присвоения средств. Как народных, так и государственных. Нормальное желание при капитализме.
Демонизировать этих людей не надо. Я всегда против того, чтобы демонизировать людоедов. Они могут быть очень даже симпатичными. Просто у них свой интерес. Они хотят нас съесть. А мы не хотим быть съеденными. И нам придется их уничтожить. Другого выхода нет.
И все же, какие преобразования нам действительно нужны? И можно ли решить хотя бы некоторые частные проблемы образования в рамках самой системы образования, не меняя общего курса экономической и социальной политики государства?
Нет, нельзя. Но именно поэтому я категорически против перемен в образовании, против реформ, подгоняющих его под существующую систему. Тут в прямом смысле борьба двух систем. Или мы их, или они нас. Никакого компромисса быть не может. Варваризация общества должна быть остановлена, неолиберальный капитализм разрушен, иначе будут уничтожены и Россия, и мир. К тому же совершенно не очевидно, что мы проигрываем. Кризис системы нарастает. Тут как раз важно продержаться на имеющихся позициях, чтобы потом перейти в наступление. Борьба против реформы образования одновременно оказывается способом мобилизовать широкий общественный блок для изменения общества в целом. Просто именно на этом «участке фронта», именно в этом сегменте общественного сознания быстрее всего вызревает понимание необходимости радикальных перемен в масштабах всего общества. Перемен не только политических, но и социально-экономических. Так же, как в прошлом стачки, вызванные какими-то второстепенными обстоятельствами, позволяли рабочим осознать противоречие своих интересов и интересов капитала, а как следствие – необходимость революции или хотя бы социальных реформ, так и сейчас для широкой массы российского населения, включая его «средний класс», битва за образование оказывается переломным моментом в плане осознания необходимости более масштабных и глубоких перемен. Но любая уступка сторонникам «конструктивного диалога» с реформаторами означает удар по этому делу, деморализацию общественного движения и его неминуемый крах. Потому что не развивая наступление против системы как таковой, мы и образование не отстоим, сколь бы ни пытались мы быть «конструктивны». Вы скажете, что это слишком оптимистический и слишком радикальный сценарий. Если так, то вообще ничего не надо делать. Остается только завернуться в простыню и ползти на кладбище. Для «позитивно-конструктивного подхода» в современной России нет шансов. Ни экономически, ни политически, ни даже психологически. Неужели вы настолько наивны, что думаете, будто диалог возможен с Фурсенко и ему подобными? Вы считаете возможным диалог с людоедом, о том, какую часть вашего тела он съест в первую очередь?
Последние полтора года мы наблюдаем , невиданных по радикализму, – это и Федеральный закон №83, , и повсеместное введение НСОТ, СанПины, и новый проект закона об образовании. Можно с полной уверенностью говорить о качественном переломе в образовательной политике государства, и на сей раз его инициаторы настроены решительно. Почему именно сейчас? Может ли сопротивление реформам быть эффективным в изменившихся условиях?
Радикализация реформаторов, как ни парадоксально, – результат успешного сопротивления. Чтобы сломить всенародный саботаж, приходится идти на крайние меры. Стратегия постепенного продавливания реформы в целом провалилась, хотя определенный результат в плане качественной деградации вузов и школы она дала. Но теперь неолибералы действительно намерены дать народу «решительный бой», в том числе и потому, что понимают: время работает против них. Тот самый механизм социальной деградации, который они запустили, хоть и разрушает остатки социального государства и демодернизирует страну, но одновременно препятствует эффективному воспроизводству самой неолиберальной модели, которая разрушается. Это как в случае с паразитами, уничтожающими тот самый организм, от которого питаются. На самом деле неолибералы – не только в сфере образования – растеряны, они начинают паниковать, хоть и пытаются скрыть это. Надо усиливать давление, не давать им ни минуты передышки. Никаких уступок, никакого диалога. Фурсенко и его команда должны уйти. И это необходимо не только потому, что «новые», которые придут на их место, будут лучше (хотя, возможно, будут), но прежде всего потому, что нужно показать – преступление перед обществом чревато наказанием. Если власть сознает это, она начинает прислушиваться к голосу общества. А если мы не сможем политически уничтожить этих людей, мы вообще ничего не сможем добиться.
