В первый раз я заговорила с иностранцем в восемь лет. Тогда я училась в спецшколе. Моя школа была «французской» – значит, мы изучали не только язык, но и историю, культуру Франции, пели французские песни, смотрели фильмы на французском языке. Частью ознакомления со страной были и настоящие французы – школьники, которые приезжали к нам два раза в год. Считалось, что у себя на родине они изучают русский язык. Говорить они, как правило, стеснялись и ничего, кроме «здравствуйте» и «до свидания» с ужасающим акцентом сказать не могли. Мы же, читавшие наизусть Верлена и Гюго, справлявшиеся в десять лет с прозой Мопассана, должны были производить на них впечатление вундеркиндов.
О том, что в школу приезжают французы, мы знали с первого класса. Первоклашки с ними не общались – разговаривать с французами могли лишь более старшие ученики, но у нас никто не мог отнять права смотреть на них. И это было первое наше столкновение с иностранцами. «Такие же люди», – сказала одна наша девочка…
Они появлялись, как правило, ко второму уроку, шли чуть испуганной, чуть недоуменной, довольно шумной кучкой по нашему школьному коридору – и он сразу расцвечивался яркими красками. Мы ходили в форме: девочки – в коричневых платьях с черными фартуками, мальчики – в серых костюмчиках.Французские девочки были в брюках, джинсах, свитерах, шарфах, с длинными распущенными волосами, мальчики тоже были одеты живописно. Все они жевали жвачку.
Конечно, приезд французов предварялся серьезной идеологической подготовкой. Нам предстояло столкновение с обществом потребления. «Если спросят, почему вы не были во Франции, скажите, что вы еще недостаточно хорошо знаете французский» (хотя, следуя этой логике, наши французские гости никогда бы не попали в СССР). «А если спросят, почему такие тесные квартиры, говорите, что у нас была война. Может, у нас меньше шмоток, зато у каждого много книг, пластинок». Однако нас никто не мог разубедить в том, что у французских детей перед нами – большие преимущества. Собственных преимуществ мы тогда не замечали. Мы завидовали французам.
Французы могли по наивности дарить нам подарки – брать их не рекомендовалось, кроме открыток, но мы все равно брали. Подарки были вот какие: огромная упаковка фломастеров (новинка, у нас их еще не было) всех цветов – каждому доставался один или два. До сих пор помню свои фломастеры – серый и бирюзовый. Дарили и жвачку – каждому по одной пластинке из пачки. Жвачки у нас тоже тогда не было (никому в голову не пришло бы утверждать, что она защищает от кариеса). Жвачка объявлялась частью прогнившего западного общества. Если кто-то из наших учеников жевал жвачку, учителя называли его «жвачным животным», отнимали, заставляли выплевывать. Надо ли говорить, что привлекательность жвачки от этого только возрастала? Дарили нам и значки в виде серебристой или золотистой Эйфелевой башни. Кто-то не удерживался и, потеряв гордость, «выпрашивал подарки». Этим ученикам ставили двойки за поведение. Общение с французами происходило, как правило, на переменах. Один раз нас продержали всю перемену в классе – наказав за «попрошаек».
Мы обменивались адресами: французы вырывали листочки из своих тетрадей – клетки на них были шире, чем на наших – и писали круглым, прямым почерком, похожим на печатные буквы, иногда даже с наклоном влево. Наших детей учили писать по-другому – с наклоном вправо, по-письменному. Правда, влияние французов не прошло даром – вскоре мы тоже стали писать такими буквами, за что подвергались репрессиям со стороны учителей. Удивляло и то, как выглядит адрес. Сначала имя и фамилия, потом улица, затем город и в конце уже страна. Наши адреса выглядели зеркально. Французы сидели за партами развалившись – у нас была «поза внимания». Мы поднимали руку особым образом – скромно ставили ее на локоть; французы – всю руку с размахом. Французы ходили без шапок – а приезжали они всегда зимой, девочки – в свитерах на голое тело. Мы перенимали самые необычные черточки: очки на цепочках, например. Поскольку у нас такие не продавались, использовались мамины цепочки – иногда серебряные, с большими звеньями.
Потом французы уезжали, и наваждение проходило. Мы возвращались к обычной жизни. Словно к нам приезжали инопланетяне. Несмотря на то что время от времени они появлялись среди нас, полной эмоциональной уверенности, что их мир реально существует, все равно не было. Я много раз потом писала своим французским знакомым, но они ни разу не откликнулись. Но мне были нужны постоянные доказательства того, что эти люди все-таки есть.
Моя подруга училась в «немецкой» школе. И там существовал «Клуб интернациональной дружбы», сокращенно КИД. Подруга достала там адреса реальных школьников, правда, принадлежавших к братскому соцлагерю, но все равно иностранцев, которые хотели переписываться со сверстниками из Советского Союза. Сейчас я понимаю, что эта переписка была чем-то вроде современного общения в интернете – мои корреспонденты были вполне виртуальными; я никогда их не видела, понятно было, что и не увижу (с тем же успехом можно было писать письма и на Марс). Но самое интересное, что они откликались!
С одной девочкой из ГДР я переписывалась довольно долго. Письма она писала по-русски. Она рассказывала, какие у них предметы в школе, каким спортом она занимается. Как-то раз она прислала в конверте пионерский галстук – в отличие от наших, красных, он был синий. Сделан он был из хорошего хлопка, и я долго использовала его, как шейный платок. В другой раз она прислала мне дешевый «позолоченный» кулон – сердце, якорь и крест, которые должны были символизировать веру, надежду и любовь. Потом свою фотографию – она до сих пор хранится у меня в альбоме. Но затем наша переписка естественным образом заглохла….
С тех пор прошло много лет. Границы открылись, многие мои одноклассники теперь сами живут на Западе. Ощущение чуда постепенно исчезло. И я об этом жалею.
