Сюжет фильма The Act of Killing прост. Действие происходит в Индонезии. Несколько бывших членов полувоенных формирований (сами себя они называют гангстерами) во главе с Анваром Конго снимаются в фильме о своей молодости. О своей деятельности в 60-е годы прошлого века. О своем участии в массовых убийствах предполагаемых коммунистов, этнических китайцев и всех, считавшихся несогласными с политикой нового правительства, пришедшего к власти в результате военного переворота. Сейчас это респектабельные люди, которых приглашают на телешоу и выборы в парламент, достаточно богатые, чтобы не думать о хлебе насущном.
Они посещают места своих былых преступлений, подробно рассказывают о методах допросов, пыток и убийств. Сами по мере своих сил участвуют в инсценировках тех событий. В массовых сценах задействованы простые индонезийцы. Все это перемежается сюрреалистическими вставками с танцами, песнями и переодеваниями.
В действительности зрителю предлагается фильм о том фильме, который снимают гангстеры. Своего рода фильм о событиях, которые происходят за кулисами: неудачные реплики, кадры, разговоры «актеров» — все то, за что особенно любимы фильмы Джеки Чана. Однако сразу же становится ясно: то, что происходит в кадре фильма и в кадре фильма о фильме, — одно и то же, разницы между персонажами фильмов никакой нет. Анвар и другие гангстеры играют самих себя, изредка меняясь местами.
Тут и начинается истинный ужас картины — с осознанием того, что люди, не скрывающие своего участия в страшных преступлениях, потерявшие всякий стыд бандиты[1], могут открыто и даже гордо говорить об этом.
Возникает вопрос: как такое могло случиться сейчас, в XXI веке? Почему вновь завертелось то чертово колесо, перемоловшее огромное количество людских судеб, в остановке которого было уверено все человечество? Кто эти люди, называющие себя гангстерами, которые посвятили свои жизни тому, чтобы это колесо вращалось?
Очевидно, что они не являются палачами в классическом понимании этого слова. Палачи были вынуждены скрывать свои лица, это были люди полезные, но не почитаемые ни властью, ни толпой. При том, что сами ритуалы казни были общедоступны и открыты. «В церемонии казни еще оставалось нечто от Божьего суда. В схватке с осужденным палач выступал как своего рода защитник короля. Но защитник непризнаваемый и непризнанный: вроде бы, по традиции, запечатанную грамоту с указаниями для палача швыряли перед ним наземь, а не клали на стол. Известны многочисленные запреты, связанные с «крайне необходимой», однако «противоестественной» должностью палача. Палач был в некотором смысле мечом короля, но разделял бесчестье со своим противником. Власть монарха, приказывавшая ему убивать и действительно убивающая его рукой, в нем самом не присутствовала; она не была тождественна его собственной жестокости».[2]
В Индонезии можно наблюдать совсем другую картину — не скрывается ни факт казни, ни исполнители, только сама казнь совершается в темных подвалах или на удаленных пустырях, подальше от лишних глаз. Также видно, что исполнители — члены полувоенных группировок — обласканы действующей властью, но все же официально не имеют к ней отношения. К тому же их образ весьма любим в народе, что доказывается участием в телешоу на национальном телевидении, восторженными криками толпы при их появлении.
Не подойдет и напрашивающийся тезис о «банальности зла», который даже к нацистским преступникам — ведь именно они являлись двигателем всемирно признанного самого ужасного колеса — применим лишь отчасти. Те могли себе позволить быть беспристрастными, за них ненавидела сама нацистская идеология Третьего Рейха. Они были, перефразируя Фуко, признаваемыми и признанными защитниками государства. «Тезис о безразличии нацистских палачей (которыми двигала не патологическая ненависть, а хладнокровное равнодушие бюрократической эффективности) недостаточен. Ярая ненависть, которую субъекты психологически больше не переживают, переносится (воплощается, материализуется) на «объективную» геологическую систему, которая узаконивает их деятельность. Они могут позволить себе быть безразличными, поскольку от их лица «ненавидит» сам «объективный» идеологический аппарат».[3] В Индонезии же очевидна пристрастность исполнителей. Особенно четко она проявляется в соратнике Анвара Ади Зулкарди. Он прямо заявляет, что не боится ни международных трибуналов, ни осуждений, ни мести, отчасти он ее даже желает («По-моему, возвращение к этому делу — провоцирование борьбы. Я готов! Если мир хочет продолжающуюся войну, я готов!»), так как он победитель («»Военные преступления» определяются победителями. Я победитель. Так что я могу давать собственные определения»), а именно победители устанавливают правила («…завтра мы будем иметь Джакартскую Конвенцию, а Женевскую Конвенцию мы отбросим»).
Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что, поскольку эти полувоенные группировки официально не поддерживались властью, то их участники были своего рода добровольцами, сознательно выбравшими тот путь убийц, который они, в конце концов, и прошли. Тут имеет место лишь попытка «банализации». Тот момент, когда на съемку сцены уничтожения целой деревни прибывает высокопоставленный правительственный чиновник, особо хорошо это демонстрирует. Этот чиновник говорит, что эта сцена была отвратительна, что они вели себя подобно диким зверям, а должны были быть более гуманными. Но сцену все же просит не вырезать.
С ходом фильма складывается впечатление, что Анвар Конго начинает понимать, проскальзывают оговорки о жестокости, садизме, лжи, незаконности всех своих действий. Но должно ли это означать раскаяние? Или это есть искреннее покаяние преступника? Скорее, это очередная попытка «банализации» зла. Не видно собственно раскаяния, не говоря уже о просьбах о прощении. Тут прямо обратная ситуация, возможно, Анвар действительно почувствовал боль и страх своих жертв[4], но не ужаснулся, а испытал некое извращенное наслаждение. Поэтому в конце фильма дух убиенного им человека вешает на шею Анвара медаль со словами «спасибо, что убили меня». Садизм никогда не существует без мазохизма, власть без подчинения, рабовладельцы без рабов и палачи без жертв — Анвар соединяет в себе все эти отвратительные черты. И не только он, примечательна сцена, в которой сосед Анвара Сурионо восхищенно рассказывает о том, как его отчим-китаец был убит боевиками и брошен на улице, как он хоронил его вместе с дедом, но при этом он никого не осуждает, понимая необходимость таких действий. На Анвара и его соратников он смотрит с плохо скрываемым восхищением. (Позже он с удовольствием участвует в инсценировках допроса и нападения на деревню). Убийцы и жертвы здесь сливаются в единой симфонии иррационального террора[5], даже спустя пятьдесят лет.
Не стоит списывать подобные ужасы на особенности, характерные для отсталой страны Третьего мира. Современный мир глобализирован настолько, что невозможно отделить одну страну от другой и судить ее по специфическим лишь для нее законам. Тем более, что стоит только вспомнить, что Анвар и его боевики вдохновлялись гангстерскими фильмами, произведенными в Голливуде, и станет ясно, что это люди, не живущие изолированно и прекрасно осведомленные о существовании т.н. западных ценностей. Об истреблении американских индейцев, Саддаме Хусейне и Джордже Буше, в том числе.
В прошлом году в передаче Малахова, посвященной памяти Михаила Круга, утверждалось, что последний имел авторитет и уважение в криминальной среде, в том числе и криминальных авторитетов. В подтверждение этих слов показывают одного такого авторитета, который прямо на камеру говорит о том, что убьет того, кто виновен в смерти Круга. Это лишь забавный пример того, как потерявшие всякий стыд бандиты не боятся ничего и в России, не боятся они ничего и в Казахстане. Ади Зулкарди сказал, что таких как он — «гангстеров» — много по всему миру, и оказался прав.
А это значит, что колесо будет вращаться.
Илья Громов
[1] См. об этом подробнее: Выступление С. Жижека в Колледже Купер Юнион, 14.10.2009.
[2] М. Фуко. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы – M.: Ad Marginem, 1999.
[3] С. Жижек. Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие – М.: Художественный журнал, 2003.
[4] Примечательно, что в инсценировках пыток и допросов сами преступники играли роли своих же жертв из прошлого, словно пытаясь взглянуть на себя их глазами.
[5] См. об этом подробнее: С. Жижек. Накануне Господина – М.: Европа, 2014.
