Недавняя новость о возрождении «Монти Пайтона», как ни странно, появилась одновременно с еще одним отголоском прошлого из южного Лондона, где когда-то давным-давно существовали несколько крошечных маоистских групп, использовавших язык, словно бы заимствованный из фильма «Житие Брайана».
73-летний Аравиндан Балакришнан и его 67-летняя жена Чанда были арестованы на прошлой неделе по подозрению в том, что на протяжении тридцати лет удерживали в своей квартире в рабстве трех женщин. Супруги Балакришнан были лидерами крохотной секты из 25 человек (называвшейся «Рабочим институтом марксистско-ленинско-маоистской мысли») фактически незаметной на фоне крупных левых групп. Секта эта откололась в свое время от Коммунистической партии Англии (марксистско-ленинской), в которой тоже состояло менее сотни человек. С этими маоистскими шутами соперничали еще множество маленьких и крупных троцкистских сект, которые тоже нередко раскалывались по причине дурного обращения к женщинам. И история эта еще далеко не закончена.
В коммуне в Брикстоне супруги Балакришнан, как предполагается, удерживали трех женщин против их воли. И коммуна эта процветала, хотя количество ее членов сокращалось, но количество собственности при этом увеличивалось. Супруги Балакришнан, таким образом, как бы предвосхитили поворот Китая к капитализму — согласно некоторым репортажам, они частично владели тринадцатью объектами недвижимости, что на три больше, чем всего было членов коммуны.
Чем же их привлекал маоизм? Хотя сам образ Мао и идеи революции имели для них серьезное значение, но всё, исходившее такого рода групп, не позволяет предположить, что тщательное изучение «Относительно противоречия» и других текстов Мао как-то стимулировало деятельность мозговых клеток. Они постепенно увязали в мире фантазий, а в каждой такой группе был свой доморощенный Мао, игравший на искреннем стремлении людей к переменам, господствовавшем в период 1966-77 годов.
Маоизм как политическое течение в Великобритании всегда был достаточно слаб — его сфера влияния ограничивалась преимущественно студентами из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Однако в других странах Европы ситуация была несколько иной. В Германии на пике своей популярности маоисты насчитывали около 10 000 человек, а общий тираж издаваемой ими прессы доходил до 100 000. После огромного разочарования, вызванного американо-китайским альянсом в середине 1970-х, многие из маоистов отошли от политики, тысячи присоединились к движению зеленых, а Юрген Триттин стал впоследствии даже убежденным сторонником НАТО и министром в правительстве Герхарда Шрёдера. Во Франции же организация «Пролетарская левая» организовывала рабочих на машиностроительных заводах и издавала свою газету Libération, превратившуюся ныне в либеральное ежедневное издание. Интеллектуалы из числа бывших маоистов занимают во Франции видное положение в сфере культуры, хотя теперь многие из них стали неоконсерваторами: Ален Финкелькраут, Паскаль Брюкнер, Жан-Клод Мильнер. Ну, а ведущий левый философ Ален Бадью никогда и не скрывал своего маоистского прошлого.
Дом, где держали рабов © standard.co.uk
Скандинавские страны в 1970-х тоже заполонили маоисты. В Швеции тогда было несколько тысяч членов разных маоистских групп и им сочувствующих, однако именно в соседней Норвегии маоизм смог обрести настоящую популярность в народе и стал фактически господствовать в культуре страны. Ежедневная газета норвежских маоистов «Классовая борьба» (Klassekampen) выходит до сих пор — сейчас она стала независимым и всё более набирающим популярность изданием, где работает весьма талантливый и преимущественно женский коллектив. Одно из ведущих издательств художественной литературы здесь по-прежнему называется «Октябрь», а одна из наиболее успешных фирм звукозаписи называлась «Май». Пер Петтерсон — один из самых популярных норвежских писателей — в своей недавно изданной книге описывает, как после известия о смерти Мао 100 000 человек (из пятимиллионного населения), чтобы коллективно выразить свои соболезнования, организовали факельное шествие к китайскому посольству, сотрудники которого были этому чрезвычайно удивлены. И секта, которую нынче обнаружили в Брикстоне, и представляет собой как бы отголосок того времени.
Меня всегда, помнится, поражал тот факт, что, какой бы ни была политическая направленность секты, ее лидеры ведут себя практически однотипно. Даже самые яростные критики сталинского стиля и методов управления склонны были воспроизводить внутри своей группы модель однопартийного государства, где проявления инакомыслия ограничивались лишь некоторыми периодами, а зародыш потенциальной бюрократии намечался даже в руководстве крохотной организации. И хотя действовали они в западной Европе, а не под пятой диктатур где-нибудь в Латинской Америке или Азии, но все равно чувствовали необходимость соблюдать конспирацию и поддерживать железную дисциплину.
Юноши и девушки, вступавшие в такие ультралевые группы, шли на это из самых благих побуждений — они искренне стремились изменить мир. Многие из них пытались бороться с удушающей атмосферой, царившей во многих таких группах. Женщины в таких группах объединяли усилия, чтобы отслеживать проявления мужского шовинизма и совместно противостоять патриархату. К сожалению, не все уроки были усвоены. Не следует забывать, что многие из тех, кто вел борьбу и возглавлял движения за освобождение женщин и геев, свое политическое образование получили как раз в рядах таких групп ультралевых, со всеми их плюсами и минусами.
Я до сих пор часто вспоминаю, как одна южноамериканская феминистка хладнокровно рассказывала на одном массовом собрании революционеров где-то в 1970-х об успехах борьбы с мачизмом: «Лишь в прошлом году — заявила она — мой муж, который сейчас на трибуне, запер меня дома восьмого марта, поэтому я не смогла поучаствовать в демонстрации по случаю Международного Женского дня». Муж ее при этом от стыда закрыл лицо. Сейчас — с высоты нашего времени — реалии 1970-х кажутся совсем иным миром. Звон денег сейчас практически заглушил всё, что являлось (и является) подлинной ценностью. У нас же тем временем продолжается кампания по демонизации профсоюзов и вообще любой формы инакомыслия политического активизма, не соответствующего мейнстриму — и это несмотря на тот факт, что левые никогда еще не были настолько слабы, как сейчас. Вероятно, это говорит лишь о том, что сторонники свободного рынка по-прежнему боятся любых вызовов, исходящих снизу.
