Представленный в «Политеатре» спектакль Владимира Агеева «Выбор героя» — зрелище несравненной красоты: все волшебство современных технологий здесь поставлено на службу быстрой смене планов и настроений, а переход из одного эпизода и места действия в другое совершается мгновенно, безо всяких занудных и старомодных закрываний занавеса и передвиганий мебели.
В этом причудливом, красивом и столь неожиданно меняющемся сценическом пространстве, в котором, как во внутреннем мире, одно воспоминание резко и быстро сменяет другое (а режиссер все время бросает нас в, выражаясь киношным языком, флэшбеки) разыгрывается трагичная антиутопия. Ее центральный персонаж, живущий в Москве 2015 года, которая логичным и печальным образом переняла и дорастила все худшие проявления дня сегодняшнего, безуспешно пытается отстоять свое право на свободу творчества в условиях жесткой цензуры и всепроникающего государственного контроля.
Этот персонаж — молодой режиссер, который получает государственные деньги на съемки фильма со злободневным содержанием, однако отказывается изменить «опасный» финал картины в соответствии с пожеланиями киноначальства и все-таки снимает соответствующий оригинальному замыслу вариант, который затем демонстративно сжигает.После этого за порчу госимущества и нарушенние финансовых обязательств новоявленному бунтарю и диссиденту приходится предстать перед судом, где он сталкивается с беспомощным судьей, агрессивной прокуроршей и предательским соглашательством своих знакомых, и в конце концов остается один на один с ожесточенной, упорядочивающей всех и вся в соответствии с собственными понятиями о прекрасном и правильном системой. Героя пытается поддержать лишь его девушка, однако, помимо метаний и страданий, ей трудно что-то всерьез противопоставить происходящему. И хотя весьма предсказуемо и логично выглядит тот факт, что вместе со своей преданной, как жены декабристов, Машей герой оказывается всеми отвергнут в своем принципиально-протестном сальто мортале, так и рвутся с языка грустно-наивные вопросы: неужели это одиночество все же неизбежно? Неужели в решающий момент человеку в нашем обществе действительно не к чему апеллировать, кроме как к темному залу, вечным ценностям и литературным примерам? И почему же герой так беспомощен, прекраснодушен и инфантилен (или же кажется таким на фоне колоссального окружающего цинизма)?
Трагическая сущность конфликта пьесы Игоря Симонова, да, собственно, и трагическая обреченность ее героя обнажаются автором с самого начала и неожиданностью для зрителя не становятся. К тому же «одиночка, идущий против системы» — персонаж и коллизия для нашей культуры и литературы до боли знакомые: на этот раз претерпевший горе от излишнего ума и бескомпромиссности русский сценический герой попадает в актуальную парадоксальную ситуацию, оказавшись зажатым в тиски мракобесного понимания искусства социумом и лицемерного отношения государства к постулатам свободы.
Частый гость интеллектуальных мечтаний литераторов XIX столетия — одинокий бесприютный боец, несущий в себе отголоски романтического конфликта, — на отечественной сцене все больше борется не со вселенскими стихиями, роком и внутренними надломами, но с нелепой ограниченностью и какой-то неисправимой, просто удивительной бестолковостью окружающих предлагаемых обстоятельств. И через двести лет после появления героя хрестоматийной «бессмертной комедии» для отечественной культуры по-прежнему оказывается более чем актуальным все такой же одинокий и невоздержанный на язык, не желающий сложить с себя полномочия обличителя и борца неудобный человек, не умеющий вписываться, притворяться и лгать, а также делать что-то по указке сверху; высокомерный гордец, проверяющий все происходящее вокруг него жестокой цензурой собственного разума и принципов. А нам невероятно понятен и мил этот очередной стойкий оловянный солдатик, попавший между молотом и наковальней гротескных служб, органов и комитетов всех мастей, которые, кажется, существуют с одной только целью — окончательно побороть здравый смысл и всякое шевеление свободной и независимой мысли.
Самое пугающее во всей этой ситуации то, что она никак не хочет изжиться и завершиться, стать прошлым, книжной историей, что она с завидной регулярностью повторяется и обновляется, словно и не подозревая о собственной удивительной абсурдности. И разнообразные недавние события наводят на печальные мысли о том, что автор пьесы, возможно, почти ничего не преувеличил. Остается только сплюнуть и постучать по дереву, однако, как ни хочется держаться стороны оптимизма, в новостях то и дело мелькают то душераздирающие конфликты на почве современного искусства в провинции, то очередные громкие разборки по поводу нарушения нравственности режиссерами столичных театральных премьер. Так что сюжет пьесы, даром что разворачивается он в 2015 году, списан почти с натуры.
Какого же героя мы себе выбираем (еще одна возможная трактовка названия пьесы) и почему с завидным постоянством именно такого? Ведь герой почему-то все время оказывается для нас фигурой далекой, мистической и неуловимой, его вечный поиск оборачивается встречей с ним на несколько мгновений и неизбежной его потерей, расставанием… Почему-то нужен нам и возможен для нас герой, в соответствии с архаичными законами героического жанра, не дома, как сосед, друг, муж, гражданин и художник, но как громогласный жертвенный вещатель и борец, от греха подальше отправляемый вершителями правопорядка куда подальше. По многолетней сложившейся культурной традиции наш герой действует не «благодаря», а «вопреки». Снова героем времени становится человек, который вынужден взрывать привычные системы координат и конформистские, лицемерные схемы действия, художник, вынужденный публично сжигать собственное произведение, чтобы что-то доказать, — короче, по справедливому замечанию дотошного прокурора из пьесы, — заниматься «интеллектуальным терроризмом».
Этот герой с огромным трудом, под давлением крайних обстоятельств осмеливается окончательно стать не как все, стоять на своем и всерьез «придавать значение», когда, как в пьесе Евгения Шварца «Тень», все активно советуют ему «пожать плечами» и «махнуть рукой». Но герой знает и прилежно выполняет свою миссию: противостоять Тени, держать строгое лицо, нажимать на тревожные звоночки и провозглашать, казалось бы, очевидные, но все еще почему-то для общества невероятные вещи, пока все вокруг, согнувшись с разной степенью приближенности к полу, «улыбаются и машут». Так что, судя по всему, провинциальные ревнители нравственности, ополчившиеся на призрак постмодернизма, могут пока что не беспокоиться: наше все еще глубоко патриархальное общество до сих пор порождает весьма архаичные, в самом что ни на есть прямом смысле этого слова героические конфликты, конфликты слишком внешние, весомые и очевидные, чтобы мы могли окончательно расслабиться и впасть в этический нигилизм и релятивизм. Там, где слишком бросаются в глаза косность и глупость, культурные бездны между представителями разных социальных и интеллектуальных слоев труднопреодолимы, а честность, открытость и принципиальность на фоне коллективного молчания и приспособленчества все еще оказываются чем-то из ряда вон, ценностные ориентиры и объекты приложения героических усилий вполне себе очевидны и обеспечивают нам на годы вперед надежную защиту от нравственной неопределенности и запутанности, делая совершенно невозможной победу искусства чистых интеллектуальных игр.
