Последние новости о повышении пенсионного возраста вне всяких сомнений являются важнейшим социальным событием текущего десятилетия. Ходя вокруг да около, «оптимизируя» расходы, борясь с «неэффективностью» бюджетных трат и следуя принципам жёсткой экономии, правительство не покушалось на самое главное. И действительно, всеобщее пенсионное обеспечение является одним из основных достижений политической борьбы 20-го века, во многом определяя собой понятие социального государства, которым, согласно конституции, Российская Федерация всё ещё является.
Не удивительно, что многочисленные эксперты и общественные активисты, высказываясь на данную тему, успели указать на множество несостыковок в логике предполагаемой реформы. Пожалуй, наиболее информационно насыщенными являются выступления Олега Шеина, также можно упомянуть материалы КТР (включая открытую петицию), интервью Оксаны Дмитриевой и т.п. — в стороне не остались даже мейнстримные оппозиционеры вроде Алексея Навального.
Значительная часть комментариев изобилует эмоциональными оценками, ссылается на давние обещания ни в коем случае не поднимать пенсионный возраст, а также задаётся вопросом об этических границах российского политического руководства. Слушая утверждения Дмитрия Медведева об «активных, работающих пенсионерах», которые «отказываются уходить на покой», от подобных мыслей отделаться и правда затруднительно.
И всё же доводы такого плана исходят из «устаревшего» предположения, что целью функционирования государства является постепенное улучшение жизни большинства его членов, в первую очередь в материальном плане. Однако ставшая модной «геополитика» практически не оставляет места рядовому гражданину, мы всё чаще слышим о глобальных вызовах, долгосрочных целях, даже очередном модернизационном рывке, которые вот-вот совершит вставшая с колен Россия (или уже совершила, но никто этого не заметил).
Это приводит к необходимости рассмотреть именно глобальные, долгосрочные последствия реализации предлагаемой реформы. В конце концов, может ценой падения жизненного уровня удастся совершить прыжок в будущее, ликвидировать отсталость, словом, окупить счастье потомков страданиями современников? Попробуем разобраться в этом поэтапно.
Что с деньгами?
Самый общий, макроэкономический подход к народному хозяйству может быть описан с позиции методологии секторального баланса. Иначе говоря, вся экономика делится на три сектора — государственный, частный и внешний. Движение средств между ними всегда происходит без остатка и в общей сумме даёт ноль. Это чисто бухгалтерская идея, подобно тому, как прогон жидкости между тремя сообщающимися сосудами всегда даст в сумме ноль — если жидкость ушла из одной колбы, то неизбежно пришла в другую, и так далее.
К чему приведёт сокращение социальных обязательств со стороны государства? Разумеется, к тому, что дополнительные средства этим государством будут удержаны. Следовательно, частный сектор, ранее получавший какие-то доходы, их получать перестанет. За счёт чего он может, хотя бы временно, компенсировать подобные лишения? Это можно осуществить либо тратой сбережений (которых у значительной части населения просто нет), либо увеличением закредитованности, что в конечном итоге обернётся ещё большим падением покупательной способности. Если не предполагать, что недостающие средства частный сектор сможет вытянуть из профицита внешней торговли — как известно, на этот случай существует специальное «бюджетное правило», направленное на стерилизацию «лишних» денег, изъятие их из текущей экономической деятельности.
Хроническое стремление к профициту государственного бюджета лишает экономику потенциала для развития и неизбежно приводит к новым виткам кризиса. Эта тема хорошо исследована, и далеко не только на российском примере. Государство должно стремиться к развитию, а не к финансовому профициту, т.к. в отличие от всех других секторов экономики, новые деньги государство имеет возможность создавать исключительно своим решением по мере необходимости.
Апологеты пенсионной реформы могут возразить — постойте, но кто сказал, что эти средства уйдут навсегда? Правительство просто перераспределит их должным образом, направив в более приоритетные направления, например, разместив множество государственных заказов тем же частным предприятиям, баланс сходится!
Формально это действительно так, но давайте обратим внимание на конкретные денежные цепочки, потоки движения капиталов. В случае с пенсионерами и рядовыми потребителями мы уверенно можем говорить о том, что подавляющая часть средств немедленно будет направлена на приобретение продуктов питания, одежды, оплату коммунальных, медицинских, образовательных услуг. В силу ряда причин, деньги поступят в основном отечественным предприятиям, затем будут выплачены в виде заработных плат и продолжат своё путешествие по замкнутому контуру.
Аналогичное нельзя утверждать при альтернативных вариантах трат. И проблема тут не только в крайне низкой эффективности вложения средств современным российским государством или огромной «коррупционной ренте». Проблема состоит в известной склонности российского бизнеса (в т.ч. связанного с государством) к всевозможным офшорным практикам, выводу капитала в иностранные непрозрачные юрисдикции.
Получается, что эти деньги не только не достанутся пенсионерам и прочим потребителям внутри России, но наоборот, в принципе покинут нашу экономику, превратившись в банковские счета, инвестиционную недвижимость или биржевые бумаги.
В свою очередь, сжимающийся спрос ударит по отечественному бизнесу — не станет дополнительных ресурсов для модернизации производств, внедрения достижений НТР, расширения производств. Беднеющие потребители просто не позволят создать ничего передового в сфере предложения товаров и услуг.
О каком технологическом рывке или значимой пользе для страны в таких условиях можно говорить?
А что с работой?
Не менее существенный момент — влияние пенсионной реформы на рынок труда. Как будут вести себя люди в условиях гарантированного падения доходов в ближайшем будущем, позволит ли это России занять передовые позиции в мировой системе разделения труда?
Одним из очевидных ответов со стороны рядовых граждан будет стремление как можно дольше задержаться на рабочем месте, в любом из доступных качеств. Дело, конечно, не во внутреннем желании работать до предела физических сил, о котором говорит Медведев, а в банальной необходимости обеспечивать дальнейшее существование.
В рамках конкретных предприятий это обернётся падением вертикальной мобильности. Если каждый начальник и специалист понимает, что никакой спокойной старости у него не будет, он будет предпринимать всё возможное, чтобы зарабатывать на эту старость самостоятельно. Но что тогда делать новым сотрудникам, желающим самореализации и профессиональных достижений?
Остаётся или смириться с тем, что карьерное продвижение возможно лишь благодаря физической смерти старших коллег (что более чем негативно скажется на стимулах к трудовой деятельности), или стараться покинуть пределы России, найдя занятость в зарубежных странах.
Оба случая ведут к застою, падению производительности труда и темпов внедрения инноваций, социальному пессимизму.
Схожие эффекты наблюдаются и на общем рынке труда — молодёжь сталкивается если не с растущей безработицей, то с резким сокращением квалифицированных и перспективных вакансий. Печальными итогами будут служить растущая социальная дезадаптация, иждивенчество, ухудшение криминогенной обстановки.
Если национальные трудовые ресурсы отмечаются низким уровнем образования (“на учёбу не хватает денег”), плохим здоровьем (“на лечение нет денег”) и отсутствием личной мотивации (“честным трудом ничего не добиться”), то ни о каком серьёзном прорыве говорить не приходится.
Более сложная экономика и более сложные типы производств требуют более «качественных», более мотивированных и более защищённых с точки зрения трудовых прав работников.
Нервированный отсутствием ясных перспектив, вынужденный подрабатывать любым возможным способом сотрудник, по выходным возделывающимй на земельном участке, в конце концов будет тянуть всю экономическую структуру если не на феодальный, то на раннеиндустриальный уровень. К сожалению, этот этап развития человечество в целом давно прошло, и даже огромные запасы готовых трудиться за еду и кров бедняков уже никогда не будут основанием для надежд на мировое лидерство.
Чтим закон?
Пожалуй, последним по очереди, но не по значению, является так называемый «институциональный» вопрос. А именно — какое влияние пенсионная реформа может оказать на всевозможные общественные институты, которые так любят (и постоянно улучшают) правительственные министры и связанные с ними эксперты?
Для начала следует сказать, что мы наблюдаем фактический отказ со стороны государства от части своих обязательств, которые не только прописаны где-то текстом, но и составляют важную часть негласного общественного договора, возникшего по итогам постсоветской трансформации России.
Учитывая авторитарный характер властных институтов в современной России, отсутствие действующих механизмов публичной политики и крайнюю степень персонификации власти, подобный шаг чреват драматичными последствиями.
Обида, неприятие, агрессия, общая фрустрация и чувство беспомощности — все эти переживания будут направлены не на отдельного человека, группу министров, политическую партию и даже ветвь власти, а на государство в целом. На практическом уровне это может отозваться попыткой граждан максимально изолировать себя от любых возможных контактов с государством, не считая самых необходимых.
Полагая государство вообще недобросовестным (и неподконтрольным) агентом, склонным к обману, введению в заблуждение и негласной перемене собственной позиции, не только отдельные граждане, но и целые социальные слои будут постепенно формировать свою реальность, подменяя важнейшие государственные функции архаичными и сравнительно менее эффективными практиками. Схожие процессы детально описаны как для мигрантской среды, так и для всевозможных этнических гетто.
В качестве иллюстрации можно сослаться на различные исследования, свидетельствующие о крайне высокой степени непотизма в России при поиске работы. От 40% до 80% опрошенных утверждали, что находили рабочее место благодаря знакомым, родственникам, друзьям и бывшим коллегам. Несомненно, пенсионная реформа способна лишь умножить эти показатели.
При условии деградации ставших традиционными общественных институтов, формальных каналов вертикальной мобильности и ясных процедур профессиональной конкуренции, всё большее значение начинает придаваться так называемому «социальному капиталу». Под ним подразумевается статус (в предельном случае — происхождение), количество социальных связей, знакомств, «нужных людей в правильных ведомствах» и тому подобное.
Хорошим примером обществ, построенных на примате «социального капитала», являются многие африканские страны, государства Средней Азии, Южной Америки и, увы, отдельные российские республики.
Кланы, тейпы, семьи и группировки, занятые вопросом укрепления личного влияния, одновременно блокируют реализацию любых меритократических принципов, на которых построена современная цивилизация. Трудолюбие, талант, инвестиции в развитие собственных навыков уступают место во многом случайным факторам — кровному родству, умению плести интриги, личной храбрости и незапланированным знакомствам.
Если добавить сюда меры по сознательному укреплению внутрисоциального неравенства — различие вариантов пенсионного обеспечения для рядовых граждан, государственных служащих, сотрудников силовых ведомств и высшего чиновничества, — то можно получить готовую инструкцию по форсированному распаду общественных отношений.
Распад страны, которым любят пугать зрителей вечерних новостей, не является абсолютным злом. В конце концов, сепаратизм США вовсе не уничтожил в своё время Великобританию, а крах бывших империй не обернулся библейскими ужасами.
Куда страшнее распад общества как такового, ведь в процессе относительно единый, хоть и дисфункциональный организм заменяется совокупностью десятков и сотен враждующих элементов.
В качестве заключения можно сказать, что рассмотренные нами вопросы однозначно свидетельствуют о том, что в долгосрочной перспективе негативные последствия пенсионной реформы не уравновешиваются никакими преимуществами. Напротив, ползучий демонтаж социального государства современного типа ведёт лишь к одичанию, нарастанию отсталости, примитивизации социальных и экономических отношений, росту общественной и политической напряжённости.
Разумеется, никакая экономическая аналитика не сможет указать, где же пролегает черта, за которой общество оказывается вынуждено приступить к процессу внутренней трансформации (а возможно, такой черты нет в принципе). Ответом здесь может служить лишь наблюдаемая действительность.
