В Москве прошли очередные «Банные чтения» — научная конференция «Нового литературного обозрения», получившая название от Банного переулка, где раньше располагалась редакция журнала. На сей раз тема была сформулирована несколько зловеще: «Рабство как интеллектуальное наследие и культурная память». По словам Ирины Прохоровой, главного редактора издательского дома «НЛО», в современной жизни институт рабства исчезает, но продолжает подспудно воздействовать на разные области жизни и потому нуждается в осмыслении.
Докладчики-философы обратили внимание на то, как раб добровольно отказывается от собственного бытия, стирает границу между собой и господином и перестаёт существовать как в его, так и в собственных глазах. Подобное самоуничижение свойственно не только тоталитарным режимам ушедшего столетия. Преподаватель РАНХиГС Татьяна Вайзер обратила внимание слушателей на слова Этьена де ла Боэси, близкого друга Монтеня, сказанные ещё в XVI веке: «Откуда бы тиран взял столько глаз, чтобы следить за вами, если бы вы сами не давали их ему? Где он достал бы столько рук, чтобы наносить вам удары, если бы не брал их у вас? Или откуда бы взялись у него ноги, которыми он попирает ваши города? Чьи они, если не ваши? Откуда была бы у него власть над вами, если бы вы не давали её ему? Как он осмелился бы нападать на вас, если бы вы не были заодно с ним? Что он мог бы вам сделать, если бы вы не были укрывателем того разбойника, который грабит вас, сообщниками того убийцы, который убивает вас, если бы вы не были изменниками по отношению к себе сами?»
Докладчики-историки сосредоточились в основном на осмыслении крепостного права и взаимоотношений власти с обществом в нашей многострадальной державе.
Любопытную деталь заметила Елена Марасинова, сотрудник Института российской истории РАН, специалист по XVIII-XIX векам. Оказывается, с 1702 года любой проситель в челобитной на высочайшее имя должен был называть себя исключительно «рабом» и никак иначе, не «холоп» и не «богомолец». В 1786 Екатерина II заменила подпись «нижайший раб» на «верный подданный». Дворянству даровали вольность, престол выстраивал с ним новые взаимоотношения. Однако представители просвещённой элиты в челобитных продолжали называть себя рабами. Нередко независимость духовной жизни была важнее политических свобод. Пушкин выразил подобную аристократическую позицию в дневнике за несколько лет до роковой дуэли: «Но я могу быть подданным, даже рабом, — но холопом и шутом не буду и у царя небесного».
Яркое в целом, хотя и спорное в деталях полотно отечественной истории последних трёх веков нарисовал попавший в опалу историк Андрей Зубов. По его мнению, российский народ переживал настоящее рабство дважды: крепостное право от Петра I до Александра II и большевистский режим. При всей упрощённости доклад был одним из самых масштабных и цельных за все два дня конференции, поэтому приводим здесь его конспект:
В XVII веке помещик имел право на часть труда крестьянина, но его имущество и личность помещику не принадлежали. Начиная с Петра I, крестьянину больше не принадлежит ни семья, ни имущество. Гражданское положение крестьян ничтожно. При Елизавете Петровне крепостные перестали присягать на верность новому государю — за них присягал помещик. Начиная с Екатерины II, крестьянин не может подавать на помещика в суд. В то же время помещик вправе наказывать крестьянина, как душе угодно, вплоть до смертной казни.
Одним из аспектов крепостного рабства была искусственно созданная неграмотность. В XVIII веке произошла сознательная декультурация страны. 90% населения отказывали в грамотности. Народ падал в пропасть полного одичания. При Николае I умели читать всего 1,5% крестьян, в основном старообрядцы, у которых была внутренняя традиция обучения детей. Школы пытались открывать священники, но помещики пресекали их порывы: нужны были не грамотеи, а работники. Екатерина II прямо говорила губернатору Москвы князю Голицыну, что школы стоит создавать только для шляхетства и купечества: «Обучим простой народ — завтра нас с вами здесь не будет». Подобная политика имела пагубные последствия. Даже в 1911 году, после полувека относительной свободы, среди новобранцев в русскую армию, молодых мужчин всех сословий, в том числе горожан и дворян, было 64,5% неграмотных. Закон о всеобщем обязательном начальном образовании был подписан государем лишь в 1908 году, когда империи оставалось жить всего несколько лет.
Крестьяне во многом не понимали слов богослужения на церковнославянском языке. При Александре I были переведены на русский Евангелие и Псалтырь. Но дальше дело не пошло. В 1824 году тираж Пятикнижия на русском был сожжён на кирпичных заводах Александро-Невской лавры. Граф Протасов, обер-прокурор Синода при Николае I, прямо говорил: «Чтение Писания на русском языке революционизирует народ». Первый полный перевод Библии на русский был издан только в 1876 году.
Православная церковь всецело поддержала крепостное право. За полтора века против него не выступал ни один епископ. При Екатерине II представители Синода просили в Уложенных комиссиях не уничтожения рабства, а права владения крестьянами для священников.
Таким образом, народ питал ненависть и к высшему сословию, и к Церкви, оправдывающей рабство; неграмотность, непросвещённость не позволяли понять, что происходит в стране. На это и сделали ставку большевики.
Андрей Зубов полагает, что к 1917 году 15-20% населения империи составляли люди «новой России»: самостоятельные, получившие образование, желающие жить полноценной гражданской жизнью, активные на выборах в Думу. Большевики провели масштабную демодернизацию, практически полностью уничтожив этот слой или выдавив его представителей за границу. Внутрипартийные чистки привели к тому, что к середине тридцатых даже правящий класс номенклатуры опустился на уровень простонародья.
По сути дела, после коллективизации начался второй период рабства. Исчезли всякие права на собственность, свободный труд, политическое волеизъявление. Крестьяне расшифровывали ВКП(б) как «второе крепостное право большевиков». Общество вернулось во времена Ивана Грозного.
Во второй половине века грамотность и культура советского общества постепенно возрастала. Но население по-прежнему было экономически несвободным и во многом безответственным. Отсюда поговорка «Они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем».
Далее Андрей Борисович выдвинул один из самых спорных тезисов: по-настоящему свободной жизнью в тоталитарном государстве жили только криминальные элементы. Поэтому на низовом уровне именно они стали главными деятелями в России после перестройки, тогда как на верхнем уровне доминировала прежняя советская элита из партии и внутренних органов, по ментальности тоже вполне рабская. Постепенно две группы влияния смешались между собой. В то же время за четверть века вырос новый слой свободно мыслящих и независимых людей. Их всего 15-18%, как и сто лет назад. Кто-то выходит на Болотную площадь, кто-то устраивает личный бизнес или эмигрирует из страны.
Теперь весь вопрос в том, что ждёт российское общество впереди: очередное рабство или всё-таки движение к свободе.
