Фильм «Шальные деньги: стокгольмский нуар» шведского режиссера Бабака Наджафи — продолжение вышедшей в 2010 году экранизации одноименного успешного романа шведского же автора Йенса Лапидуса, которого после успеха книги и первого фильма прочили в новые «стиги ларссоны» — права на американский ремейк картины оперативно выкупила студия Warner Bros., а главную роль отдали Заку Эфрону.
На пути ко второй части проект сменил режиссера (первые «Деньги» делал Даниэль Эспиноса), за счет чего сильно переменил и «выражение лица», и характер. Во второй серии хотя ненадолго, но появляются все персонажи первой, однако после вступительных «крючков» и отсылок назад (хотя флэшбеки будут продолжать всплывать и дальше) начинается, так сказать, совсем другая история (которая продолжится в третьей части, выходящей на шведский экран этой осенью).
Если первая часть была красивой и крепкой криминальной драмой, вторая — невероятно лихо закрученный драматичный криминал. Поначалу картина еще напоминает нуар, но к концу совершенно рассопливливается и дает такую слезу, что мало не покажется, — так что от холодной усталости нуара не остается камня на камне. Режиссер, пускаясь в чувства, видимо, желал выделить жирным шрифтом мораль, которую он и так сделал весьма понятной, показывая крупные планы убитых и раненых под тревожный саундтрек: убивать нехорошо, надо прощать. Впрочем, Наджафи все же удается не скатиться совсем уж в банальность: финальный выплеск нежных чувств несколько уравновешивает и подергивает корректной дымкой кровавую баню сюжета.
«Стокгольмский нуар» — еще один фильм на не теряющую популярности и актуальности тему о том, что все мы взаимосвязаны: невероятное переплетение событий сводит вместе (в неожиданных комбинациях) близких и чужих людей, несколько поначалу разорванных линий фабулы сходятся в финале в одной драматичнейшей точке.
Фильм еще и про то, что бывает, когда «совсем не твой день», ничто не ладится и все от тебя отвернулись, в результате чего остается идти на крайние меры. Главный герой — красавчик и умница-провинциал Юхан Вестлунд, или Юве (Джоэл Киннаман), до самого конца сопротивляется, но прошлое повязало его по рукам и ногам: надо отдавать долги, да и, вроде бы, нет другого выхода, как окончательно сойти с пути истинного — обстоятельства сильнее, человек слаб, в итоге выбор совершается не лучший.
За Киннаманом и его тонкой игрой невероятно интересно наблюдать: во второй части происходит его превращение из пытающегося соответствовать уровню богатых однокурсников наивного студента, который и в криминальную историю-то влезает из-за комплексов и нелепых амбиций, в опустошенного отчаянием одиночку с оружием в руках. В «Стокгольмском нуаре» у Вестлунда-Киннамана другое лицо, взгляд, осанка: он мужает от тюрьмы, окружающего кидалова с позиции всем на всех на***ть, одиночества и попыток выбраться из той путаницы, в которую вляпался в первой части. Под конец от первоначального Юхана останется лишь физическое тело, помеченное шрамами, и разбитая душа, представляющая собой один целый незаживающий шрам. Юхан проходит путь взросления, по мере того как падает невероятно низко, пытаясь подняться как можно выше, — то есть проделывает классическое сальто-мортале молодых и амбициозных персонажей французских романов XIX века за авторством Бальзака или Стендаля. Разница в том, что влиться он пытается в круг не родовой, а молодой финансовой аристократии — сытых и надменных детей сильных мира сего.
Ловкий, но бедный студент финансовой академии в первой части, вышедшей по следам кризисного 2008-го, Юве при помощи сомнительной сделки временно «спасал» прогоревшего банкира, отца одного из своих богатых друзей. После чего падал, но не на парижское дно с колоритными оборванцами, гобсеками и нищими живописцами, а на стокгольмскую улицу, где поневоле уже успел стать своим в среде еще больших, чем он, аутсайдеров — замешанных в криминале эмигрантов — славян из бывшей Югославии и арабов.
И если однозначным центром первой серии был Юхан, то вторая — полифонична, в ней больше внимания уделено пришлецам, обживающим территорию благополучной Швеции, в частности чилийцу Хорхе (Матиас Варела) который, благодаря роману с проституткой, неожиданно перестает быть одиноким озлобленным волком. Варела, как и впервой части, невероятно органичен и классно играет, что называется, лицом, порой бросая такие взгляды, что аж мурашки по спине.
Мясорубка сюжета по мере приближения к финалу вращается все активнее, страсти накаляются, путаницы, эмоций и крови становится все больше. В густом вареве этой мрачной драмы оказывается много интересных ингредиентов: помимо чисто криминального, обе части зачерпывают и социального, и метафизического бульона, представляя зрителю сложный суп, переварить который сможет только не слишком слабонервный и не зацикленный на верности жанровым канонам пациент. Стоило ли называть этот коктейль нуаром? Может быть.. Но если это и нуар, то озлобившийся, раздавшийся и уставший быть верным самому себе. Нуар, который, как и Юхан, пережил собственное разрушение и собственную духовную смерть, возродившись иным — от холодно-трагичного, цинического равнодушия и фатальной красоты классических нуаров 40-70-х его отличает разноголосая суетливость, отсутствие загадочной надменности в интонациях, эмоциональная смазанность. Если угодно, то это нуар уже не черный, но какой-то серо-буро-малиновый.
Разноцветные и разноголосые дебри-джунгли этого «нуара» превращают Юхана в весьма соответствующее декорациям существо: в неуклюже мстящего неудачника, в плачущего убийцу, нежного громилу, который все никак не привыкнет к звукам выстрелов, виду корчащихся тел и тому, что людей бьют по ребрам ногами. Но он уже увяз по самое не хочу в этом топком болоте, где нет подобных ему людей, где все жестче и проще относятся к окружающим частым выстрелам и смертям, к жизни по волчьим законам. Им не впервой, им не привыкать. А вот кровавое крещение чувствительного Юве затягивается: внутренне он по-прежнему остается изгоем среди своих вынужденных друзей — как он был чужим среди богатых однокурсников, притворяясь своим при помощи «гламурного прикида» под картинки из глянцевых журналов и добытых сомнительными путями денег, так и среди корешей-преступников он — слишком неженка, слишком «культурный».
Переступить через себя, чтобы превратиться в машину с оружием в руках, впрочем, приходится во второй части не только Юхану: роковой выбор делает также араб Махмуд. Арабская линия во второй серии неслучайно прописана с таким вниманием: Наджафи явно вкладывает в нее много личных моментов, что, в общем-то, идет только на пользу фильму, но опять же, оказывает сомнительную услугу заявленному в названии жанру «нуар».
Гламурный мир особняков, красивых квартир, дорогих ухоженных блондинок и холеных молодых хлыщей из первого фильма в этом разудалом «нуаре» уходит в прошлое, окончательно оборачиваясь фата-морганой после предательства друга Юве и его холодной встречи с дотюремной возлюбленной. Этот искрящийся пузырьками шампанского и звучащий цокотом тонких каблучков мир откатывается назад, как отцепленный вагон, оставляя Юхана одного, заставляя его повернуться лицом к нежеланным и, как он думал, временным криминальным друзьям и соратникам. Вместе с ними и творит он этот странный нуар, запустив шестеренки механизма, который один за одним проглатывает собственных создателей. И хотя работает эта машина разнообразно, с фантазией, хрустом и причмокиванием, тускнеющие взгляды умирающих и их слабеющий слух не различают скверных звуков: им слышится детский смех, и, как видение потерянного (или обретаемого?) рая, играющий ребенок наполняет блаженной улыбкой неведения последние кадры их предсмертного кино.
