Леоса Каракса, несмотря на почтенный возраст (52 года), невозможно себе представить в роли мэтра, вещающего ex cathedra о своем богатом кинематографическом опыте. Он скорее похож на вечного подростка — одержимого, нервного, замкнутого, одинокого, живущего где-то на границе своих картин и реальности, что так не престало зрелому художнику, находящемуся от своих произведений на солидной дистанции, выстраиваемой искусностью и мастерством. Каракс фактически не входит в кинематографическое сообщество, предпочитая держаться особняком, редко дает интервью, а в его фильмографии не найти и тени «выстраивания карьеры»: после полнометражного дебюта 1983 года Boy Meets Girl (этот сюжет, такой простой и традиционный, так и останется у Каракса единственным) — вышло всего четыре картины, если не считать получасовую новеллу Merde из киноальманаха «Токио!». «Проклятый поэт» кинематографа, синефил без режиссерского образования, для которого каждый фильм — проекция на экран своего опыта-предела, опыта-любви (к Мирей Перье, Жульет Бинош, а потом и к российской актрисе Екатирине Голубевой). И если в 80-е критики и публика приходили от его фильмов в восторг, а самого режиссера именовали не иначе как «новым Годаром», то теперь положение Каракса в кино можно назвать попросту «странным». Он неудобен, не рационален, после знаменитой production history «Любовников с Нового моста», напоминающей истории из киноиндустрии начала прошлого века (гигантомания, огромные перерасходы, разорение и смерть продюсера) ему с трудом удается найти средства на новые проекты. Holy motors (в русском переводе — Корпорация «Святые моторы»), в свете всего этого, — неожиданный подарок, в котором кто-то видит последнюю работу Каракса, а кто-то, наоборот, говорит о том, что у режиссера открылось второе дыхание.
Каракс, как и многие другие, заявив, что в современности нет хороших историй и хороших рассказчиков, снимает фильм мозаику: герой Дени Лавана (традиционное alter ego Каракса) в течение одного дня сменяет девять воплощений, курсируя на белом лимузине, служащим одновременно гримеркой и комнатой отдыха, по Парижу. Беседуя с водителем (Эдит Скоб) он перевоплощается то в нищенку, то в гангстера, то в уже знакомого зрителям Merde, то в персонажа футуристического боевика. Иногда создается ощущение, что Каракс решил уместить в два часа экранного времени все свои нереализованные проекты. Избыток образов и значений создает ощущение карнавала, в котором эпизоды могут перекликаться (выбежав из лимузина мсье Оскар убивает сидящую за столиком в кафе свою первую ипостась — банкира), а могут просто возникать сообразно ритму фильма — маленький мюзикл в капелле, где герой Лавана исполняет на гармошке Let My Baby Ride блюзмена R.L. Burnside. Holy motors — своего рода кинематографический праздник, бунт против рациональной экономии сюжета, втискивающий в один «рабочий» день мсье Оскара изнуряющее количество ролей. Каракс, несмотря на всю свою «цитатность» и отлично усвоенные уроки «Новой волны», не скован рамками интеллектуализма. Его обращение с киноматериалом — это скорее свободная игра, а не попытка выстроить сложный семантический ряд, по которому зритель может пройти, дешифруя один ребус за другим. В его мире все условно — жизнь, смерть, идентичность. Все, кроме, двух вещей — кинематографа и любви.
Границу, отделяющую фильм и действительность, Каракс разрушает в первом же эпизоде: проснувшись, режиссер подходит к стене и пальцем-отмычкой открывает потайную дверь в кинотеатр, где перед экраном сидят то ли спящие, то ли мертвые зрители (в одном из интервью Каракс обронит, что снимает для мертвых, хотя понимает, что смотрят его живые). Кино — оказывается последним пределом реальности, более достоверным, чем «все вокруг». Собственно то, во что играет мсье Оскар — это и есть жизнь, во всем множестве своих потенций и сценариев. Каракс дезавуирует повседневность, вскрывая её театральный характер, а кинематограф у него оказывается прибежищем подлинности, пространством, где возможны подлинные чувства. Кинематограф и жизнь меняются местами, жизнь — это в каком-то смысле лишь повод для фильма.
Кульминация фильма — это встреча мсье Оскара и его бывшей возлюбленной (Кайли Миноуг), после небольшой автомобильной аварии. Они коллеги:
– Это твои волосы?
– Пока еще нет. Меня состарили. А у тебя свои глаза?
– Нет. Глаза Евы. Евы Грейс. Стюардессы, живущей свою последнюю ночь.
Они поднимаются на крышу разрушенного универмага La Samaritaine и дальше следует прекрасно исполненная Миноуг баллада Who were we?, в каком-то смысле ключ ко всему фильму.
Каракс посвятил картину своей умершей за пять дней до начала съемок жене — актрисе Екатирене Голубевой.