Перенакопление и платформы
Книгу Ника Срничека «Капитализм платформ» мне подарили на новый год. И трудно представить себе более удачный и своевременный подарок.
На фоне разговоров о цифровой экономике, идеальных (в философском смысле) производительных силах и нематериальных ценностях, определяющих тенденции хозяйственного развития, среди левых развернулась серьезная дискуссия о применимости к этой ситуации принципов классической политэкономии. С одной стороны, ещё в Советском Союзе М.Чешков и В.Крылов говорили, опираясь на идею Маркса о науке как производительной силе, о будущих идеальных производительных силах. С другой стороны, ряд современных экономистов, тот же Майкл Робертс напоминают, что никакое знание или технология не могут существовать без материального носителя. И уж тем более, что не может быть информационного общества без производства электроэнергии. Последнее, конечно, верно, но тут возникает опасность упрощения и сведения одного (нового, сложного) явления к другому (привычному и старому).Это было бы также неправильно, как считать, будто ценность книги (в том числе рыночная) определяется исключительно количеством и качеством затраченной бумаги и типографской краски.
Подход Срничека интересен именно тем, что он анализирует новые явления на основе методов классической политэкономии, не впадая в упрощение и идеологизаторство. Ключевая идея состоит в том, что в условиях информационного общества данные сами по себе становятся своего рода сырьем. Мне кажется более точно было бы назвать их ресурсом, но это вопрос терминологически спорный. Важно здесь то, что именно огромное количество разных данных, которые мы можем обрабатывать и анализировать одновременно, делает информацию ценной для рынка. Пользуясь терминами Мишеля Фуко можно говорить о «надзирающем капитализме». Принципиальное отличие от модели Фуко состоит, однако, в том, что хотя, по мнению французского мыслителя, рациональный механизм надзора и контроля был порожден именно буржуазным порядком (в том числе на фабрике), надзор сам по себе не был ни источником прибыли, ни объектом рыночной продажи, ни услугой. Теперь, поскольку мы можем самым разнообразным образом интегрировать, объединять и перерабатывать данные, практически любая информация может «пойти в дело», быть использована как источник получения прибыли. Причем пользуясь переработанными данными с помощью Google или заказывая такси через Uber, мы сами того не сознавая, вводим в систему новые данные, которые потом перерабатываются для поддержания её работы и извлечения ещё большего дохода теми, кто контролирует процесс.
Итак, капитализм начинает извлекать прибыль из переработки данных. Но происходит это не само по себе, не стихийно, а через создание соответствующих платформ. И тут мы как раз подходим к вопросу материальности. Данные сами по себе, как и идеи, могут быть «нематериальными», даже если технически для хранения и передачи нуждаются в материальном носителе. А вот их переработка, использование и распространение в интересах получения прибыли на рынке возможны лишь за счет создания разветвленной инфраструктуры, которая не только является в высшей степени материальной, но и не может функционировать без использования большого количества человеческого труда. Иными словами, стоимость данные приобретают не сами по себе, а именно в процессе переработке капиталистическими фирмами-платформами. Кроме того эффективное использование больших масс данных возможно только за счет максимально возможной монополизации, гарантирующей максимальную концентрацию потока как «на входе» (поступление информации), так и на выходе (пользуясь обработанной информацией, мы создаем и вводим в систему новые данные). Таким образом, как и всюду в современном капитализме мы видим именно диалектику рыночного и монополистического начал. Без рыночных стимулов система бы просто не возникла, но без монополизации она не сможет расти и развиваться.
Показательно, что построением платформ занимаются и некоторые производственные корпорации. Например, Rolls Royce старается создать вокруг себя сеть, объединяющую пользователей и производиителей технологии: «авиакомпании не покупают двигатели, а оплачивают их использование на почасовой основе» (с. 67).
Наконец, очень интересен анализ Срничеком происхождения и перспектив капитализма платформ. По его мнению, рост цифровой экономики, как и прежде рост «дот-комов» в начале 2000-х годов, представляет своего рода пузырь, который раздувается вследствие перенакопления капитала. Прямых ссылок на Розу Люксембург, в отличие от Карла Маркса, в тексте книги нет, она не упомянута даже в списке литературы, но параллели здесь очевидны. Антикризисные меры правительств в сочетании с неолиберальной политикой сдерживания заработной платы суммарно породили большое количество «лишних» денег, которые невозможно выгодно вложить в промышленное производство из-за недостатка спроса. Учетная ставка централиных банков после 2008 года стала, в соответствии с кейнсианскими рецептами, крайне низкой, кредит для корпораций дешевым. Но в условиях, когда государство сокращает участие в экономике, а у трудящихся и мелкого бизнеса нет свободных средств из-за низких зарплат и демонтажа социального государства, вкладывать деньги в создание новых производств или в масштабное расширение уже имеющегося бизнеса нет особого смысла. Избыточный капитал хлынул в «цифровой сектор». Рано или поздно пузырь лопнет (подозреваю, что это произойдет уже в 2020-21 гг.), причем в первую очередь пострадают так называемые «бережливые» компании, которые специализируются исключительно на посреднических услугах (такие как Яндекс или Uber). Их рентабельность и так уже очень низка и рост в значительной мере поддерживается за счет внешнего притока инвестиций (по схеме «сначала рост, потом прибыль»), поскольку расширение рынка в свою очередь приводит к удорожанию акций. Деньги в акции вкладывают не ради дивидендов, а в уверенности, что завтра акции, если их продать, будут стоить дороже. Классическая схема пирамиды, как у «дот-комов».
При всей технологической прогрессивности капитализма платформ, соответствующие компании, как и «сетевые корпорации», ранее описанные Мануэлем Кастелсом, не являются локомотивом, вытягивающим остальную экономику и, следовательно, авангардом развития. Они создают сравнительно небольшое количество рабочих мест, причем часто замещают квалифицированный труд неквалифицированным, а главное, порождают не такой уж большой спрос для других секторов. Как отмечает Срничек, на долю «технологического сектора» в Америке «приходится порядка 6,8% всей добавленной стоимости от частных компаний, в нем занято 2,5% рабочей силы. Тогда как в промышленном производстве деиндустриализованных США работает в четыре раза больше людей. В Великобритании в промышленности работает почти втрое больше людей, чем в технологическом секторе» (с.9). Та же картина наблюдается в других странах. Нет причин говорить ни о масштабном изменении структуры занятости, ни о том, что новые компании-платформы своей деятельностью способствуют росту или преобразованию других отраслей. Скорее, они выступают в роли своеобразного противовеса общим кризисным тенденциям, накапливаемым в «традиционной экономике», поддерживая до поры совокупную «макроэкономическую стабильность», смягчая кризис перенакопления и т.д. Но одновременно процесс сопровождается нарастанием диспропорций и неразрешенных противоречий, что готовит новый, более острый кризис, жертвой которого станут и «корпорации-платформы».
Отсюда, конечно, не следует, будто достижения цифровой экономики не имеют значения. После краха «дот-комов» остались не только некоторые компании, монополизировавшие рынок (тот же Google), но и часть созданной ими (и вокруг них) инфраструктуры (материальной, информационной, организационной и финансовой), что как раз и послужило основой для нынешнего взлета «цифровой экономики». Так же и после того, как новый пузырь лопнет, останутся структуры и технологии, которые смогут использоваться на новом витке развития. При этом, однако, сразу бросается в глаза, что потенциал обобществления платформ очевиден. Ведь если источником их жизненной силы являются данные, совокупно предоставляемые и получаемые обществом, но монополистически концентрируемые и централизованно обрабатываемые, то переход платформ под общественный контроль и в общественную собственность буквально напрашивается.
Крах рыночных моделей, который неминуемо последует рано или поздно из-за ограниченности спроса в условиях неолиберального рынка, должен будет породить запрос на восстановление этих же платформ, но уже в качестве некоммерческого и общедоступного инструмента развития, превращения частных корпораций в общественные институты. Срничек осторожно рекомендует превращение платформ в «общественное благо, своего рода коммунальные сооружения», создание посткапиталистической информационной инфраструктуры, способной «перераспределять ресурсы, поддерживать демократическое участие и способствовать дальнейшему технологическому развитию». При этом он особо подчеркивает необходимость того, чтобы социализированные платформы «сохраняли независимость и от государственного надзорного аппарата» (с. 113).
В конечном счете, потенциал технологический платформ является, если и не обязательно социалистическим, как считают многие левые, обращающие внимание на возможности неограниченного копирования и подрывающего социальные иерархии рассредоточения информации в обществе, то во всяком случае — посткапиталистическим, ибо создаются структуры, технологии и процессы, которые в полной мере смогут раскрыть свой потенциал лишь тогда, когда они будут освобождены от ограничений, накладываемых на них капитализмом и погоней за прибылью в условиях необходимо монополизированной среды. Вопрос о том, как совершить это преобразование на практике остается за пределами исследования Срничека, хотя он и обещает в начале книги дать некоторые рекомендации для левых. Однако это и в самом деле вопрос, ставить который должен не исследователь-политэконом, а практика социально-экономических и политических преобразоваений.
Ник Срничек. Капитализм платформ. М.: Издательский дом ВШЭ, 2019.
