Книга Дж. Кампфера «Свобода на продажу» сообщает, по большей части, о том, что мы и сами знаем, но от чего предпочитаем отмахиваться. «В России не соблюдаются права, и убивают журналистов» — удивил. «Италия погрязла в коррупции» — какая неожиданность. «Британия организовала тотальную слежку за своими гражданами» — подумаешь. К тому же дальше перечисления этих фактов Кампфер не движется — он не даёт анализа событий, и не предлагает какого бы то ни было выхода из тупика, в который зашла демократия. Он ограничивается ролью свидетеля, к тому же свидетеля временами крайне наивного. Его откровения напоминают рассказ мальчика о Казимире Малевиче: «Вы представляете, был такой дядя, он квадрат нарисовал и чёрным закрасил». Автор будто видит проявления авторитаризма впервые. Его изумляет сама возможность сочетания авторитарной власти и успешной экономики, возможность негласной сделки власти и обществ, хотя в этом нет ничего нового.
Почему большинство германцев приняло диктатуру Гитлера? Почему не было гражданской войны, как в Испании, массовых волнений, да и более-менее заметных попыток сопротивления? Потому что взамен свободы НСДАП предлагала процветание и экономический рост, к тому же, за него в основном приходилось расплачиваться чужой свободой — это ведь не благородные бюргеры отправлялись в Освенцим, а цыгане, евреи.Не так давно Владимир Сорокин в интервью цитировал Гитлера: «зачем национализировать предприятия, если мы национализируем мозги». Все диктаторы, все олигархии и узурпаторы стремились сначала национализировать мозги, и если для этого надо сначала поделиться — да пожалуйста: потом-то можно делать что угодно. Почему в СССР почти не вызывали возмущения сталинские репрессии? Страх? — да, был страх, но не только: тысячи людей продвигались по службе, занимая места и должности репрессированных, получали их имущество, они могли ни на что не жаловаться, ну, почти ни на что. Даже если личного участия в репрессиях они не принимали, даже если не входили в номенклатуру, они получали оплаченные репрессированными блага. И не важно, что эти блага создавались, в том числе, руками заключенных или голодающих крестьян: это ж троцкисты, зиновьевцы, каменевцы, белогвардейцы, кулаки, — шваль, в общем, что с них взять. Пакт, который стал для Кампфера таким откровением, действует на первых порах почти всегда. Конечно, в сравнении с теми благами и личными свободами, которые могут предложить своим «гражданам» современные авторитарные режимы то, что могли дать в обмен на свободу диктаторы прежних лет, кажется не таким внушительным. Но разве возможность для сына неграмотного крестьянина получить хорошее, и не просто хорошее, а высшее образование — это не благо? И на что он согласится ради него? Достаточно совсем немногого, и люди пойдут и будут салютовать новому вождю. Такое происходило не раз — Рим был республикой, в древнем Вавилоне существовала пословица: «в Вавилоне и собака свободна». О жестокости римских императоров, скажем, Калигулы, говорить лишний раз не стоит, о восточном деспотизме тоже. Пример из отечественной истории: Иосиф Волоцкий, будущий вождь стяжателей — иосифлян начинал с того, что писал о возможности при необходимости свергнуть жестокого неправедного правителя. Увы, учение о богатой церкви оказалось несовместимым с «революционным» пафосом.
Как наглядно показывает книга Кампфера: демократия — не панацея от всех бед, это не средство, это цель, цель пока ещё труднодостижимая, обманчивая, ускользающая даже от государств с такими демократическими традициями, как Британия и США. Да, меры Буша-младшего по усилению надзора медленно, но все же сворачиваются — лагерь на Гуантанамо закрыт. Но это лишь потому, что Буш потерпел поражение в Ираке, а если бы не было того провала? Какие меры ещё он мог бы принять? Сколько ещё тысяч человек оказались бы в заключении? А сколько находятся до сих пор? А если бы общество так и не узнало о незаконных арестах? Ведь, как сказал один из героев книги — Майкл Казин: «Есть разница между двумя утраченными свободами: той, о которой известно, что вы её лишились, и той, об утрате которой никто не знает».
Несколько важнейших выводов, которые напрашиваются по прочтении работы сами собой, хотя Кампфер их и не делает — его, повторяю, интересует симптоматика. Во-первых, демократию постоянно надо углублять, надо совершенствовать контроль над правоохранительными органами и над всеми представителями власти вообще. И это должен быть не государственный, а именно общественный — демократический контроль. Когда депутаты, губернаторы, президенты, премьер-министры и другие наделенные властью лица становятся, фактически, независимыми от воли народа, когда они хотя бы в промежуток между выборами могут не обращать на своих избирателей никакого внимания, когда гнев избирателей не висит над их головами подобно дамоклову мечу, когда вся роль избирателя ограничивается тем, что он кладёт в день выборов листочек в урну, а на дальнейшую деятельность «избранных» не может повлиять почти никак, когда влияние общества на власть перестаёт расти — после всех этих бесчисленных «когда» это уже не демократия, вернее это не полноценная демократия, демократия на грани, готовая каждую секунду превратиться во что-то полностью противоположное. Когда единственный способ, которым граждане могут донести своё мнение до губернатора, это крик на стадионе, который он соизволил посетить, когда избиратели не могут даже поднять вопрос об отзыве мандата депутата, заявившего, что он умнее «среднестатистического россиянина», — это не демократия.
Есть биологическая гипотеза «Принцип Красной королевы», объясняющая, в частности, преимущества полового размножения. Принцип сводится, в общем, к тому, что виду требуется постоянное изменение и адаптация, чтобы поддерживать существование в меняющемся биологическом мире. Назван принцип в честь реплики красной королевы из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в зазеркалье»: «…Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног. Чтобы только остаться на том же месте». В случае с народовластием тоже надо всё время бежать, чтоб оставаться на том же месте. Демократия подвергается новым и новым угрозам. Угроза вездесущего «большого брата» — распространения систем слежения встала на повестку не так давно. Но меня лично не столько пугают те бездонные информационные базы, в которых государства вроде Британии копят сведения о своих гражданах, что так хорошо живописует Кампфер. Меня больше настораживает то, что на доступ к такой информации и на людей собирающих её я — гражданин, не могу повлиять практически никак.
А ведь при всех угрозах, которым подвергается народовластие, достижения демократии не так уж велики. Мы демократизировали политическую систему, но экономическая — управление промышленных предприятий всё ещё строится по принципу диктатуры. Об этом уже более 50-ти лет назад писал не какой-нибудь анархист, а убежденнейший противник коммунизма, одно время даже сочувствовавший национал-социализму — Б.П. Вышеславцев. И можно продолжить его мысль: разве религиозные организации сегодня отличаются демократизмом? Разве так много политических партий строится на демократических выборных основах?
Таков неутешительный первый вывод.
А вот второй: демократичность общества оказывается связана с его моральными качествами. Можно принимать сколь угодно прогрессивные законы, сколь угодно долго совершенствовать правоохранительную систему, но если почти всё общество тотально коррумпировано, все старания пойдут прахом. Хитрый мошенник всегда добьётся того, что законы будут гарантировать его безнаказанность. Это Кампфер показывает на примере Италии. Нельзя сказать, что демократическое общество более высокоморально, в конце концов, «ну как не порадеть родному человечку» — тоже моральный принцип, просто в некоторых случаях, например в Сингапуре, он приводит фактически к установлению престолонаследия, а в других, не столь красочных, к бурному разрастанию непотизма и кумовства. Демократический человек — всё же человек с особой моралью (особой безо всяких кавычек). Надо охранять не только демократию вовне, но и этого демократического человека в себе самом. К демократии надо привыкать с детства. Человек ещё ребенком должен знать, что у него есть выбор, что от его решения что-то зависит. Он уже школьником должен иметь возможность участвовать в управлении для начала собственной школой, колледжем, институтом, а не быть пассивным объектом внедрения знаний. Если человек с детства не привык высказывать и отстаивать своё мнение, он не сделает этого и позже.
Последний вывод: демократия и личные права — не одно и то же. Можно сколь угодно долго совершенствовать систему здравоохранения, можно добиться того, что в стране будет всеобщее высшее образование. Можно добиться невиданных прав для сексуальных меньшинств, да и не только меньшинств. Можно, в конце концов, добиться того, что право на сексуальное удовлетворение будет прописано в конституции, можно создать государственную службу сексуальной помощи, для регулярного обслуживания людей, у которых нет постоянных партнеров. Как там у Замятина: «Каждый нумер имеет право на любовь каждого другого нумера». И что? Инновации, иногда действительно интересные и действительно полезные, обеспечивающие комфорт и благополучие, не особенно приблизят нас к созданию демократичного общества: гей, живущий в стране, в которой гомосексуальность считается нормальным явлением, может быть так же отстранен от принятия решений, как и гетеросексуал, живущий в обществе, где гомосексуализм преследуется, а человек с высшим образованием не обязательно станет доказывать, что имеет право на выбор (хотя ему и будет легче осознать, чего именно он лишается).
При всей важности личных прав, нельзя подменять ими более фундаментальные права общества (именно общества, а не государства). Законы, или просто принципы, якобы направленные на защиту личных прав, как показывает Кампфер, легко используются для ограничения свободы слова и других общественных свобод. Имеет ли человек право на доброе имя? — конечно. Но якобы охраняющие это доброе имя от клеветы законы Британии и Сингапура позволяют довести до банкротства почти любого человека имевшего неосторожность критически высказаться о какой-нибудь наделенной властью персоне, или обладателе миллиардного капитала: «Богатые и влиятельные люди разыскивают любые упоминания о себе в публикациях в Великобритании — как в интернете, так и в печати. Затем они подают в британские суды иски о клевете, зная, что у них есть все условия для выигрыша». Нужно ли бороться с религиозной и расовой нетерпимостью? — да, но какой ценой? В соответствии с британским законом «О расовой и религиозной нетерпимости» в феврале 2009-го года был арестован высокопоставленный чиновник Роуэн Лакстон, «после того, как окружающие услышали от него нецензурную брань в адрес Израиля». Положим, Лакстон был не прав, но допустимо ли высказывания в адрес государства считать проявлением расизма? Где кончается защита от шовинизма и начинается преследование неугодных? Кстати, в США так же часто происходит эта подмена: ученые Джон Миршеймер и Стивен Уолт за работы, в которых анализируются правительственные связи США и Израиля и описывается роль «израильского лобби» в формировании внешнеполитического курса США, были буквально обвинены в антисемитизме. Несмотря на более чем красноречивую фамилию одного из авторов, газета «Вашингтон пост» заявила: они «одержимы навязчивыми и беспочвенно враждебными представлениями о евреях». По счастью, в этом случае обошлось без привлечения ученых к суду. Два приведенных Кампфером случая иллюстрируют вольную и выгодную для государства трактовку антисемитизма, но с той же легкостью как призыв к ненависти может толковаться любое критическое высказывание в адрес христианства, ислама или какого-то конкретного течения внутри этих религий.
Отдельно, надо сказать о главе, посвященной России. Вроде бы события последних двух лет опровергают то, что в России сложился пакт, но опровергают лишь отчасти. Да, тысячи, сотни и даже миллионы человек раздражены пактом, часть из них вышла на улицы, но несогласные есть всегда, остальные продолжают довольствоваться относительно спокойной жизнью, или просто выжидают. Пакт действует, запретительные законы, штампуемые думой, его так же не нарушают — они направлены пока что против активно недовольно меньшинства. Власти есть чем наградить сторонников, будь то директор цеха, или марширующие под барабаны школьники.
Последнее, что еще стоит сказать о книге: к сожалению, она, по всему судя, не очень хорошо отредактирована. Сам по себе перевод, кажется, далеко не плох (во всяком случае, об этом в своём блоге говорит Д. Бурин), и отдельное спасибо надо сказать переводчику за комментарии, в целом совсем не лишние. Но периодически попадаются такие, например, предложения: «эти люди хотят, чтобы государство защищало их, одновременно не мешая заниматься своим делом, а также (при уклонении от налогов, в пять раз активней, чем в среднем по Европе) зарабатывать деньги и оставлять их себе». Такие нагромождения слов, к сожалению, портят впечатление.
И всё же, читайте Кампфера и цените демократию, у нас ещё есть такая возможность.