В Московском музее современного искусства на Гоголевском бульваре 10 открылась первая персональная, увы, посмертная выставка известного стрит-арт и граффити художника Паши 183 (Павла Пухова), ушедшего из жизни в прошлом году в возрасте 29 лет. Художника, для которого главным в творчестве был социальный посыл. Размышляя над его личностью и анализируя творчество, думаешь в первую очередь, что Паша 183 — это такой вариант романтика с пламенным, не плененным духом, рожденным из книжек о Дон Кихоте, социальных текстов и энергетики русского рока. Одна из его графических работ на выставке так и называется «Современный Дон Кихот». Изображенный на ней рыцарь в железных латах и шлеме несется на коне мимо поезда в обратную сторону. В сторону, противоположную машинному пластмассовому миру («Пластмассовой мир победил» — название другой работы), который превращает живые души в механизмы.
В мегаполисе с его бешеной скоростью, постоянным шумом и длинными расстояниями сложно сохранить открытые искренние отношения между людьми. Паша 183 был человеком предельно открытым, о чем поведала куратор выставки «Паша 183. Наше дело подвиг!» Полина Борисова, близкая подруга художника. Читая его реплики, вошедшие в экспозицию, видишь, что это был еще и внутренне скромный, не ставящий славу и финансовый успех в центр своей художественной деятельности человек. Художник-одиночка, стремящийся к духовной и материальной аскезе: «…я всю жизнь ненавижу деньги. Вот если бы был коммунизм, при котором бы мне давали карточку на еду, мне этого было бы вполне достаточно».
Если бы не его трагическая судьба и мягкая форма романтизма, которая проступает наглядно в любви к образам из советского детства, к таким героям мультфильмов как Карлсон, волк или к девочке Аленке с обертки популярной в советское время шоколадки, можно было бы и вздохнуть: эх, наивная душа, почитал бы дневник Алексея Ремизова «Взвихренная Русь», как выживали творцы и гении в первые годы после революции на эти самые карточки, отчего, в том числе, умер Блок. Но аскетичный сам, может, и не знакомый с этим горьким дневником, Паша 183 болел душой за других, невостребованных, бедных и забытых творцов прошлого и настоящего, призывал обратить внимание на их положение в социуме. Как в акции «Суббота», когда вывесил на улице портреты Пушкина, Моцарта с унизительными нищенскими требованиями: «Подайте на хлеб ныне не востребованному поэту/музыканту».
Павел Пухов был творческой личностью, ориентированной на высокие идеалы прошлого и, кажется, сильно не зависящей от межличностных контактов в среде (терпеливо ждал, когда напарник по одному из проектов Кирилл Кто, сокуратор нынешней выставки, пообщается со всеми друзьями в кафе, чтобы потом пойти с ним работать). Друзья на выставке отказались от комментариев, осуждать их нельзя, им больно. Сказали лишь, что выставка вышла атмосферной.
Через два часа после открытия у входа в музей толпилось столько молодежи, что дух захватывало. Я не знаю, о чем они разговаривали, но надеюсь, что вопрос о «русском», «московском» варианте Бэнкси был не на первом месте. Нашумевшая история с изданием The Guardian, в которой журналист (фамилию его никто и не помнит) окрестил Пашу 183 русским Бэнкси, и это клише закрепилось за ним. А Паша в своем творчестве яростно, со всей энергией романтика сражался против любых клише. О его реакции на сравнение говорить не будем, Полина Борисова упоминала, что переживал остро. Хотя как художнику Бэнкси был ему интересен, он следил за его творчеством. Хотелось бы, что если кто из посетителей и поклонников Паши 183 вдруг попадет на ретроспективную выставку Бэнкси, которая планируется осенью Москве, и будет вспоминать Пашу, пусть думает о нем, как об отдельной личности. Даже если Бэнкси и стимулировал его на какие-то аспекты творчества и, узнав о его смерти, посвятил ему граффити-некролог.
В день открытия выставки Паши 183 местные искусствоведы критиковали этот колониальный подход западного журнала. Кто строго, кто с иронией (чёрт, как обидно!), кто с испугом, что это клеймо надолго, а кто грубовато по-панковски предлагал на этот момент просто насрать. Последнее предложение критиков, может, Паше бы и понравилось — в иконографии его рок-героев отвязный панк Сид Вишес тоже встречается. Но с другой стороны, судя по его творчеству, постмодернистский, ироничный, отстраненный подход к действительности ему был чужд, и молчать — это не для него. И поэтому ему, наверно, был близок русский рок с его искренностью, выворачиванием души до крика. Одна посетительница так и охарактеризовала его творчество: «Этот русский рок в стрит-арте».
Для МСИ это первый проект в отечественной выставочной практике институционализации уличного художника. Выставка действительно получилась атмосферной. Мы можем оценивать художника в его разных статусах — в социуме, в своей мастерской, как человека с его внутренним миром.
Инсталляция с телефонной будкой и черепом на телефонной книге встречает посетителя сразу на входе (не тратьте время на суетные разговоры!). Стены коридора, ведущего в гардероб, исписаны граффити и первое крупное: «Гражданская оборона» настраивает дух на боевой лад. В залах живопись и графика, фотографии настенных граффити, среди которых и изображение той самой Аленки (оригинал на стене рядом с ж/д станцией «Белокаменная», где значительная часть стены оформлена Пашей), и известные работы «Падший ангел», «Родина», пылающая в огне (оригиналы в районе Преображенки). Реплика инсталляции с его акции «Буханка», когда Паша в парке Эрмитаж на вечеринке Мартини разрезал на части газель, выкрашенную под милицейскую машину. Паша 183 пробовал себя в разных жанрах contemporary art, хотя, конечно, его творчество было во многом литературоцентрично: цитаты в живописи и граффити занимают иногда в работах половину пространства.
Возможно, он еще не выработал четкой художественной стратегии по продвижению своего творчества, хотя желание развиваться, выставляться в рамках музеев и галерей у него было, как сказала куратор. Но без поддержки институций, менеджеров и кураторов такому типу художника трудно выстраивать свою творческую деятельность. Для такого типа, который не демонстрирует миру самоуверенность и наглость, нарочито, как, например, Демиан Херст, который в начале карьеры выстраивал свои отношения с миром не по-шекспировски (как призывал Паша в одной из своих работ, критикуя популярный в массовом сознании телепроект «Дом-2»), а в традициях панк-рока (со спуском в пабе штанов). Художник, который тоже дружит с музыкантами и использует их тактику поведения.
Пространство Пашиной мастерской тщательно реконструировано на выставке. В ней не увидишь декоративного предметного хаоса, как во многих мастерских. Баллончики с краской на полках, диск «ГО», старого дизайна гроб-монитор, графические наброски к оформлению мюзикла ТОДД, дорожный знак, изображающий человека, идущего по белой полосе (сразу вспоминается Майк с его песней «Сидя на белой полосе»). Посетители заходят, фотографируются в интерьере мастерской и на фоне черных крыльев, изображенных на автобусной остановке.
Диджей на открытии микшировал треки с Майком Науменко и Аквариумом. В зале с видеороликами и лайтбоксами (подсвеченные фото московских закоулков и набережных, сделанных Пашей) можно через наушники послушать песни, к которым Паша делал ролики. Мне врезались слова Макаревича: «А с нами ничего не происходит, и вряд ли что-нибудь произойдёт», резанувшие болью за Пашину судьбу. И если для кого-то, наверное, вырисовывается Пашин образ как поклонника социального рока, (в зале, целиком посвященном его граффити, можно найти портреты Летова и Кинчева, с которым он общался, подумать о Шевчуке с его социальной прямолинейностью, которая проявляется наглядно и в работах Паши), то послушав дома до конца песню Макаревича: «Давайте делать паузы в словах», я подумала, как важны наверно для него были понятия тишины и паузы: «Давайте делать просто тишину, мы слишком любим собственные речи». Только в тишине мы можем глубоко погрузиться в свой и чужой внутренний мир. Погрузиться, чтобы понять. Понять и полюбить.