Трагическая сатира Мирослава Крлежи
Продолжая знакомство с югославским литературным наследием, сегодня мы поговорим про Мирослава Крлежу. Это писатель левых взглядов, в произведениях которого можно встретить сатирическую критику мещанства, милитаризма и консерватизма. И хоть сатира невозможна без юмора, очень часто написанные им истории приходят к трагическому финалу.
И скорее в качестве запоздалого эпиграфа, чем с полноценного вступления, начнём мы ни с романа или повести, а с дорожных замёток, что носят название — «Поездка в Россию». Да. В 1925 году писатель посещает СССР. Но нет, книга не написана исключительно про СССР, более того, сама «поездка» внутри страны начинается только когда количество прочитанных страниц превысит добрую половину текста. Тем не менее эрудиция, озорной юмор приковывает читателя с самого начала повествования, что и может служить отправной точкой при знакомстве со всем творчеством: читая про мнение о путешествиях как таковых, мы узнаём об усталости автора от однообразия и скуки, которые царят в буржуазном обществе, в разговоре с гуляющим по Дрездену китайцем — мистером Ву Сен-Пэном — автор без особого успеха пытается объяснить иностранцу специфику новообразованного королевства сербов, хорватов и словенцев, а уже в самом комплиментарном описании России тех лет мы видим большие надежды автора, связанные с социализмом как таковым.
“На грани рассудка” — единственный роман Мирослава Крлежи, написанный от первого лица. Роман начинается с пространных рассуждений о том, что такое глупость и где ее можно встретить: «Однако, бог ли сотворил человеческую глупость или нет, факт очевиден: глупость обладает поистине несгибаемым упорством. Случается, что проходят столетия, прежде чем одержит победу очередная глупость, но так же, как рассвет гасит звезды, глупость всегда добивается своего. Сфера ее деятельности, в самом широком смысле этого слова, необычайно велика — наподобие некоего элемента вселенной; глупость, как вода и свет, как сила притяжения, составляет элемент мира. Глупость влюблена в себя и ее самовлюбленность безгранична. Глупость завернулась в тогу достоинства и заручилась солидным положением в обществе, она облечена золотыми цепями лорд-майора, званиями и чинами, она позвякивает шпорами и кадильницами и носит цилиндр на своей многоуважаемой голове, и эту самую глупость, угнездившуюся под сенью полей цилиндров, я изучил досконально, потому что мне выпало счастье и честь прожить в непосредственной близости с нею всю мою скромную жизнь незаметного серенького гражданина». Рассказчик и главный герой произведения — доктор права, вступающий в конфликт с гражданским лицемерным обществом Загреба, к которому принадлежит и он сам. Хотя казалось, бы, все что он сделал, это всего лишь назвал вещи своими именами. Ведь не всегда можно называть войну войной, а человека, убившего других людей — убийцей. Сказав одно, приходится говорить и другое. А увидев моментальное изменение отношения общества к своей персоне, рассказчик решает не останавливаться, а вместо лицемерных правил его окружения, пользоваться ничем иным, кроме как логикой самого обычного здравого смысла. Иногда правда здравый смысл загоняет диалог в тупик, и вместо тысячи ненужных слов рассказчик отвешивает хорошую пощёчину собеседнику, тем самым ставя жирную точку в общении.
«Знамёна» — magnum opus Мирослава Крлежи. Повествуя на протяжении четырёх томов о жизни Камилло Эмрицких, автор нам предлагает не последовательное изложение всего произошедшего, а скорее наиболее яркие события, которые послужили формированием мировоззрения не только главного героя, но и самого автора, ведь во многом, «Знамёна» — это осмысление прошлого самого Мирослава.
Как и Камилло, Мирослав, ведомый идеей объединения всех югославов едет в Сербию, попадает на фронт во время Первой Мировой войны, получает ранение и почти всю войну проводит в госпитале, после создаёт журнал «Знамёна»[1], от идей национального единения переходит к коммунистическим взглядам. Прототип лучшего друга Камилло Йоя — никто иной, как другой югославский писатель Август Цесарец, социалист во втором поколении, выходец из низших слоев общества, с ранних лет всеми силами ведущий классовую борьбу. И хоть судьба Йои во многом нам неизвестна, грех не упомянуть что Августа арестовали и приговорили к расстрелу в 1941 году хорватские фашисты[2], на тюремной стене Цесарец оставил надпись: Živjela sovjetska Hrvatska! (Да здравствует советская Хорватия!).
Важную роль в романе играет конфликт «отцов и детей» — отец Камилло занимает высокую должность в управлении сначала Австро-Венгрии, затем Королевства СХС. Пользуясь современной лексикой, его взгляды можно охарактеризовать как охранительские. Нам демонстрируют противостояние двух сформированных мировоззрений, неспособных прийти к согласию, хоть правда, казалась бы, весьма очевидна. Просто порой признание правды означает отказ от всех своих убеждений, от себя самого, что моментально превращает истину во вздор и слова безумца: «так, значит, дорогой, ты у нас принципиальный противник насилия и как таковой не мог ликовать по поводу покушения на полицейского комиссара месяц спустя после маминой смерти, и подобные дурацкие покушения никоим образом не могли найти в тебе рьяного защитника; но ведь когда этот самый подмастерье снова стрелял в бана, помню, как сейчас, мы были на Ладанье и еще носили траур по покойной маме, — ты, услышав по телефону, что перед кафедральным собором ранен бан, прямо возликовал…» — «Вовсе я не возликовал, просто сказал тебе, что думал: какая-то маленькая, всего-то ничего пуля, выпущенная из дула такого же небольшого калибра и угодившая в локоть полицейского комиссара, прошу прощения, а вовсе не бана, который тогда, в тот момент, являлся олицетворением полицейского террора и преступления, именно террора и преступления, сказала больше в тот день, восемнадцатого августа, больше, чем вся ваша банско-загребская, венская и пештская печать […] выстрелы из пистолета остаются верным признаком повышенной температуры, а не преступления и культа террора, как утверждаешь ты, пойми, пора тебе ли — это я говорил, господа, вам тогда, это же говорю и сегодня, поэтому я не ликовал и не восторгался террором, а все было так, как я сказал, повторяю, мне непонятно, почему ты всегда извращаешь смысл моих слов? Могу повторить еще, пожалуйста: корабль, на который вы сели вместе с вашей династией, утлое суденышко, и первая же сильная волна понесет вас, как ореховую скорлупу, а ты, дорогой мой, конечно, полагаешь, что сидишь на королевском крейсере, дело твое, только когда будешь тонуть, меня не вини. […] Ты никак не хочешь признать, что мы погрязли в преступлениях, и если кто-то реагирует на это выстрелом из револьвера, защищая себя, ты обвиняешь его за это. Нас окружает преступный мир, понимаешь, и если кто-то борется с этим, про него никак нельзя сказать, что он в восторге от преступлений, должна же быть какая-нибудь разница, прости, пожалуйста!»
Окончанием этого диалога служит полный разрыв отношений между отцом и сыном. Главная трагедия этого разрыва не в том, что Эмрицких старший отказывается смотреть правде в глаза, ведомый дурным напутствием собственного эго, а в том, что на протяжении всего романа нам демонстрируют цельность и твёрдость его убеждений. И к сожалению, в таких противостояниях, судьей становится только время.
Творчество Крлежи соткано из ужасающих картин войн и страданий, выпавших на его потерянное поколение. Ужасы разрухи, разложение общества и каждого его индивида, непреодолимые прорости между людьми, которых ещё вчера можно было считать близкими.
Эти картины, пока только в виде набросков, начинают проявляться перед нашими глазами, но мы упорно отворачиваемся, не желая видеть действительность, поэтому кажется наиболее уместным завершить знакомство с творчеством размышлениями, которые произносит писатель устами героя новеллы «Гроссмейстер подлости»[3]: «И все боятся. Все люди в доме боятся. Их страх — что-то неопределенное, но можно сказать, что война проникла через барабанные перепонки до мозга и высосала глупый, филистерский покой, в котором люди гнили последние двадцать лет. Все боятся войны, пролетающей где-то над городом, боятся запаха пожарищ, который время от времени приносит ветром с далеких равнин. Никто ничего не знает. Проходят большие соединения войск, и город наполняется солдатами, потом они исчезают — уходят на поля сражений; и все это покрыто тайной. Ползут слухи об эпидемических болезнях и смерти, которая собирает обильную жатву, и люди считают, что надежнее всего в своем «родном доме» спрятать голову под подушку, накрыться одеялом, зажмуриться, как испуганная птица, и… «убирать» комнаты, переносить фуксии. Все замкнулись в своей скорлупе, и расстояния, всегда разделявшие людей, стали теперь бездонными, как пропасти. Расстояние от жилища до жилища на одном и том же этаже теперь не меньше, нежели от государства до государства.»
Памятник Мирослава Крлежи в Загребе
Никита Феденко
[1]В 1919 г. Мирослав Крлежа и Август Цесарец на деньги, полученные от советского правительства Венгрии, издавали журнал «Plamen», пропагандирующий революционные идеи. Журнал был запрещён властями Королевства СХС том же году.
[2]https://ru.m.wikipedia.org/wiki/Усташи
[3]https://libking.ru/books/prose-/prose-classic/1057245-35-miroslav-krlezha-izbrannoe.html#book (в сборнике представлен так же роман «На грани рассудка»)
