Разум и марксизм

Книга А. Коряковцева и С. Вискунова «Марксизм и полифония разумов»1 не останется незамеченной читателем не только в силу своих несомненных литературных достоинств: несмотря на слегка пугающее академизмом название, она написана замечательным русским языком. Она не оставит равнодушными всех тех, для кого коммунизм и социализм, вопреки всем связанным с этими словами драмам и трагедиям, не превратились в красивую, но неосуществимую, или осуществимую, но страшную сказку, а действительно представляют собой будущее человечества. С такой же уверенностью можно сказать, что многие из этих неравнодушных с великой радостью обвинят авторов книги в оппортунизме и ревизионизме, не найдя в ней ни «трех источников и трех составных частей марксизма», ни «тезиса-антитезиса-синтеза» как неотъемлемых частей диалектики, ни многого другого, милого их сердцу. Зато они найдут там достаточно поводов для спора – чего только стоит одна оценка марксизма как «грандиозного теоретического недоноска»!

Поскольку ограниченность объема рецензии не позволяет охватить все аспекты увесистого тома двух уральских авторов, остановимся на наиболее существенных. Прежде всего, это в своем роде философско-политический роман, главным сюжетом которого является даже не история марксизма (как можно подумать, посмотрев лишь на название), а приключения разума. Историк философии вполне сможет оценить юмор и иронию авторов, которые в качестве одной из главнейших методологических посылок взяли концепцию Леви-Брюля. Прогресс разума идет от мифологического мышления к рационализму тождества и декартовскому рационализму (методологическому солипсизму), которые никуда не исчезают из современности, но остаются в ней на основаниях своего рода «многоукладности» типов рациональности. Тут действующими лицами «драмы идей» выступают многочисленные и всем известные персоналии из истории философии, и не только, от античных философов до философов Нового времени, от Платона до Канта, не говоря уже об «утопических социалистах» и т. д. Марксизм же принадлежит к еще только формирующемуся типу рациональности – диалектическому, хотя и не совпадает с ним полностью.

Марксизм в книге не является синонимом разума и науки, как это мы помним по советскому диамату и истмату.

По крайней мере, классический марксизм (то есть вычитанный из работ самих Маркса и Энгельса) – это не более (но и не менее), чем относительно успешная попытка нового диалектического разума осознать себя. И это незавершенная попытка «первого диалектического синтеза», участниками которого для авторов в равной степени являются как классики марксизма, так и Л. Фейербах. Вот, кстати, (далеко не единственный), камень раздора для марксоведов – роль Фейербаха в формировании марксизма авторами оценивается существенно выше роли Гегеля. У Гегеля диалектика, конечно, есть, но она им самим не отличается от «рационализма тождества» и представляет собой скорее «энциклопедию» методологических приемов, которые могут работать как диалектические только в материалистическом контексте. Для авторов «материалистическая диалектика» (в отличие от, как принято, «идеалистической», гегелевской) – суть бессмысленное удвоение понятия: диалектика только и может быть материалистической. Поэтому в книге Коряковцев и Вискунов неоднократно выступают в полемически заостренном ключе против традиционных попыток обнаружить диалектику в предшествующих «первому диалектическому синтезу» течениях философской мысли.

Мы диалектику учили не по Гегелю. А по Фейербаху.

Тут мы должны уделить внимание авторскому пониманию диалектики, поскольку она и является основой новой рациональности. Специфика диалектики заключается в том, что она не обладает устоявшейся методологией, у нее нет пригодной на все случаи жизни сетки понятий и приемов. Потому что диалектическое мышление только отчасти опирается на «понятия», взятые из «теории»; другой же своей частью оно укоренено в изменчивой практике (жизни, истории), которая постоянно уточняет эти «теоретические» понятия. Однако дадим слово самим авторам:

«Диалектика, таким образом, есть процесс развертывания конкретного тождества противоречий (по фейербаховски говоря, различий), происходящий в мышлении…

Однако одной констатации существенности и необходимости развертывания «единства и борьбы противоречий» не достаточно…

Дело в том, что нужно различать «ядро» диалектики и его развертывание в особый категориальный аппарат. Собственно говоря, последний представляет собой категориальный аппарат понятийного мышления как такового. «Диалектика», мыслимая без данного «ядра» есть диалектика без диалектики, диалектика номинальная. Если речь идет о понятийном мышлении, то мы имеем не диалектику, а антитетику. Ибо здесь отсутствует то самое диалектическое «ядро», заключающее в себе синтез противоречий. Имея в виду историческую перспективу развития антитетики, в лучшем случае ее можно представить как набор понятий, только потенциально могущих стать диалектикой. (с. 278)

Произойдет или нет синтез в действительности, случится ли, таким образом, диалектика — это зависит вовсе не от «диалектических» убеждений философа, а от степени объективной зрелости приводимых к синтезу сторон.

Возможность синтеза определяется последовательным проведением различия, а это означает выход за пределы понятия, «идеи». Чтобы достичь последовательности в развертывании противоречий, а значит, и в их синтезе, нужно ввести в само «cogito» отличное от него содержание. Чтобы мысль была содержательна, нужно думать о чем-то, отличающемся от самой мысли. «Если к объекту мышления должно присоединиться бытие, это значит, что к мышлению должно присоединиться нечто, отличное от мышления». Именно введение его в «диалектические» схемы и формулы способно породить конкретное тожество различий, то есть, сделать диалектику действительной. Диалектика тем и отличается от формальной логики, что она не равнодушна к содержанию, что сам ее предмет рождает ее метод в процессе саморазвертывания. Это и означает выход за пределы спекулятивной абстракции к конкретному. А мир конкретного — это мир чувственного. Другими словами, это означает действительное противоречие в рамках действительного тождества. Только так различие станет самим предметом, различием в предмете, в самой сущности вопроса и самой сущностью. (с. 279-280)

Собственно говоря, приведенные цитаты являются разъяснением знаменитого «мы диалектику учили не по Гегелю. Бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них».

В том же самом отношении, в каком «жизненные» категории диалектического мышления находятся к диалектическому методу, находится и сам марксизм по отношению к историческому контексту. Настолько же, насколько велика критическая сила марксизма, настолько же он им и ограничен в своих практических рекомендациях в каждый конкретный момент. Выражаясь образно, это происходит потому, что марксизм имеет дело не только с абстрактными философскими, политическими и экономическими категориями, но и обращается к живым людям. Людям страдающим, отчужденным, желающим обрести себя, со всеми их заблуждениями, иллюзиями, с типами рациональности, унаследованными от прошлого и ограниченными настоящим.

Основа марксизма вовсе не «анализ капитала» или «учение о классовой борьбе», а представление о человеческой истории, основанное на гуманистической антропологии.

Поэтому понять марксизм гораздо легче через призму Фейербаха (которому в книге уделено чрезвычайно много внимания как прямому предшественнику Маркса), а не Гегеля. В свете фейербаховской антропологии, воспринятой ранним Марксом, человеческая история предстает как история самоотчуждения человека в труде, а марксизм как – критика (но вовсе не апология!) труда. История человечества – история самоотчуждения человека в труде, которое неотделимо от развития различных аспектов его родовой сущности. На этом основании самоотчуждения в процессе человеческой (до)истории нарастают как вызывающие восхищение достижения человеческих ума, воли и духа, так и отношения угнетения и эксплуатации, благодаря которым часть индивидов получает достаточный досуг, позволяющий им вначале для себя, а затем и для всего человечества раздвинуть пределы возможного. Коммунизм – не идеальное состояние в финале истории, а движение, которое создает все новые возможности для преодоления последствий самоотчуждения труда и самого труда.

Опрокинутая на область экономики и политики, эта базовая гуманистическая установка Фейербаха и Маркса привела к выявлению и анализу противоречий современного им капитализма. Однако недостаточная степень зрелости последнего стала причиной того, что Маркс и многие его последователи возложили неоправданные надежды на промышленный пролетариат как класс, который способен действительно сокрушить капитализм. Согласно же авторам, индустриальный пролетариат… был «не тот» пролетариат. Преодолеть капитализм смог бы класс, который находится в том же отношении к буржуазии, как и промышленный пролетариат, но в гораздо большей степени, чем он, является производительным классом, создающим и интеллектуальный и материальный продукт, а не простым придатком к машине. (И с этой точки зрения левацкие попытки найти альтернативу пролетариату как революционной силе в лице маргинализированных слоев населения были изначально обречены на неудачу. Современный прекариат в той мере, в какой он осмысливается в этой «маргинальной» оптике, тоже «не тот класс»).

«Если судить с точки зрения конечной цели освободительного движения промышленного рабочего класса, – пишут А. Коряковцев и С. Вискунов, — ликвидации господства капитала, то с необходимостью придется констатировать, что революционное движение промышленного рабочего класса в первой половине XX века потерпело поражение — но не от буржуазии, а от самих трудящихся. Массовому социально-психологическому типу промышленной эпохи реализация этих конечных целей оказалась не нужна». (С. 638) Какие бы лозунги под руководством революционеров-марксистов в конце  XIX начале XX века ни ставил себе промышленный пролетариат, объективно ему было «не до жиру», поскольку насущной его задачей являлось обеспечение элементарных условий достойного существования: сокращенного рабочего дня, приемлемого уровня потребления для воспроизводства рабочей силы, достаточного досуга и т. д. И эти задачи были решены, хотя амбиции пролетарских революционеров простирались гораздо дальше.

Сегодня нет ни того пролетариата, ни той буржуазии, которые были во времена Маркса; великая социальная революция первой половины XX века изменила их лицо. В капиталистических странах правит не в чистом виде буржуазия, а сплав буржуазии с государственной бюрократией; эквивалентом этого правления в СССР было правление «социал-бюрократии».

«Под личинами «капиталистического постиндустриального общества», «общества потребления», кейнсианства и неолиберализма, скрываются разные варианты «общества всеобщей частной собственности» или «грубого коммунизма», доводящего до логического завершения тенденции капитализма индустриальной эпохи и являющегося, если использовать выражение Маркса, первым этапом разложения частнособственнических отношений, их незавершенным отрицанием». (c. 620) Возникший в результате социальной революции XX века мир все еще является «миром труда». И этот мир труда, осмысленный через призму исторически ограниченных вариаций радикального и реформистского марксизма, породил свою социальную мифологию, которая в конечном счете занимается апологией труда. Но «теперь и весь мир труда, воплощенный в итогах освободительных движений фабрично-заводского рабочего класса, должен быть подвергнут критике, как и предыдущая односторонность. Трудность заключается в том, что эта критика окажется содержательной только с точки зрения несравненно более высоких социальных образований, возникающих в процессе ≪уничтожения труда≫ (Маркс) и подразумевающих переход к творческой самодеятельности в рамках информационного производства». (С. 642)

Марксизм не умнее своей эпохи. Но все-таки умнее.

Тут у читателя книги может возникнуть сомнение – собственно, ради чего все это писалось? Марксизм, конечно, имеет то преимущество, что нацелен на постоянное выявление противоречий внутри горизонта своей эпохи. Но для марксистов-практиков он приобретает ценность только тогда, когда из этого выявления противоречий эпохи вытекает конкретная политическая программа. А если программа (как это получается у авторов книги) остается выдержанной в стиле ретро (восстановим социальное государство, но теперь уже в мировом масштабе), то фактически марксизм утрачивает черты революционного учения и оказывается, так сказать, не умней своей эпохи. Какое, собственно, эпохе дело до метода, если этот метод приводит авторов к программам в стиле ретро?

Иными словами, если позитивная программа марксизма относится к политике и экономике как к средствам, то она должна всегда давать ответ на вопрос: как и ради чего эти средства применять в каждый конкретный момент? Это обычно осмысливается как проблема нахождения переходных форм от капитализма к коммунизму.

С точки зрения марксиста как политика ценность марксизма заключается прежде всего в том, что в каждый конкретный исторический период он помогает найти такие переходные формы. И новое осмысление марксизма неполно, если оно таких форм здесь и сейчас дать не может.

Оправдание авторов, в сущности, заключается в следующем. Да, марксизм, как и всякое другое учение, действительно не может быть умнее своей эпохи. Но и всякая эпоха – не умней себя самой, она не однородна, противоречива. И тот, кому удаётся эти противоречия понять (а марксизм предоставляет для этого методологию), все же становится умнее своей эпохи на определённом уровне конкретности. Он становится способным предложить рецепты разрешения (пусть и временного, неполного и т.д.) противоречий, которые сработают здесь и сейчас. Но это не значит, что сегодня можно бездумно пользоваться наследием классического марксизма. Нет, написанное Марксом и Энгельсом, как убедительно показывают авторы, не только не лишено внутренних противоречий, что и так замечалось неоднократно. Оно и не могло быть непротиворечивым, поскольку классический марксизм был лишь первой и обреченной только на частичный успех попыткой синтеза нового, диалектического типа рациональности. Сегодня, после многочисленных срывов и отступлений, созданы предпосылки для «второго диалектического синтеза», который еще только предстоит осуществить. Но осуществить его возможно «лишь постольку, поскольку в общественном развитии будет происходить подлинное освобождение индивида на основе уничтожения труда и утверждения свободной чувственно-духовной деятельности». (С. 647) Только меняющаяся реальность способна породить новый диалектический синтез. Таким образом, со стороны своего исторического содержания марксизм не умней своей эпохи, но со стороны своего метода – все же превосходит ее, особенно тогда, когда он не забывает становиться объектом собственной критики как её отражение.

Словом, авторы книги могли бы заметить, что главной их задачей являлось помочь вернуть марксизму (и марксистам) способность находить адекватные эпохе переходные формы. А остальное приложится.

Марксизм как руководство к мышлению

Заключая, мы в очередной раз должны заметить, что книга А. Коряковцева и С. Вискунова обладает гораздо более обширным содержанием, нежели то, которое можно отразить в рамках короткой рецензии. Эта книга не только о том, как бедная марксистская Лиза от неразделенной любви к разуму периодически топилась в болоте оппортунизма и прочих недиалектических способов мышления. Идеология и утопия, утопия и проективное сознание, культурное значение социальной революции XX века, экскурсы в историю философии и в историю становления классовых обществ, диалог и спор с многочисленными мыслителями, начиная от Гераклита и Аристотеля и заканчивая Достоевским, Фроммом и Хоркхаймером – все это и многое другое читатель сможет обнаружить в «Марксизме и полифонии разумов».

И все-таки в первую очередь это книга о марксизме и связанных с ним коллизиях, которые во многом происходят из того, что он замышлялся как наука, а его воспринимали как прикладное политическое учение.

Позитивная программа марксизма выходит за пределы политики и экономики и относится к ним как к средствам, но от марксизма ожидали именно средств, причем его приверженцы сами давали этому весомые основания. В конце концов, «марксизм не догма, а руководство к действию».

В книге А. Коряковцева и С. Вискунова марксизм тоже не догма, но в первую очередь руководство к мышлению. «Вот почему мы изначально сформулировали программу нашего исследования как марксистская критика марксизма» — пишут авторы. Их главное послание читателям заключается в том, что правильное, адекватное действие невозможно без правильного мышления. А правильное, диалектическое мышление ориентируется на социально-исторический контекст, на реальность, но не на принимаемые за нее идеологемы и мифы, которые подсказывает полифонический разум прошлого, чьи голоса звучат в твоей голове. Избавиться от этих голосов полностью невозможно, однако медитация по методике Коряковцева и Вискунова позволяет держать их под контролем.

Кто не верит – прочтите книгу и попробуйте сами.

Фишман Л.Г., доктор политических наук, профессор РАН