Совесть Сирии

Многим на Западе ситуация в Сирии кажется весьма непонятной. 31 августа 2013 президент Обама, например, сказал, что «в основе сирийского конфликта» лежат «древние межконфессиональные разногласия». Нередко можно услышать (как в дипломатических кругах, так и в среде активистов левых и антивоенных движений), что в сирийском конфликте «нет хороших ребят», и все стороны конфликта одинаково плохи, следовательно, и поддерживать там некого. Что вы сами думаете о такой позиции? Что бы вы ответили тем, кто утверждает, что в Сирии некого поддерживать?

Мне действительно непонятно, почему многим на Западе ситуация в Сирии кажется непонятной. Тут проблема в информации или в знании? Я склонен считать, что это вопрос политический. Определенное замешательство тоже можно считать некой позицией по отношению к нашей борьбе — это бездействие, которое, по-моему мнению, является наихудшим вариантом действия, и не только с точки зрения сирийцев, но и учитывая региональную и международную перспективу, не говоря уже о таких понятиях, как гуманность и солидарность с угнетенными.

Межконфессиональные разногласия? Какой тонкий анализ! Когда вооруженные структуры используют якобы национальную армию, медиа и прочие ресурсы, чтобы убивать своих граждан, когда те выступают против тиранического правления, то вряд ли это можно считать межконфессиональным конфликтом. И мы не говорим в данном случае о какой-то определенной структуре, а обо всем репрессивном государственном аппарате режима Асада. Поэтому абсурдно объяснять сирийскую борьбу в терминах межконфесиионального конфликта. Насколько я знаю, государство конфессией не является, не так ли?

Я, конечно, никоим образом не пытаюсь закрыть глаза на существующие в сирийском обществе межконфессиональные конфликты. Многие авторы (в том числе и я) писали об этом. Однако я прихожу к выводу о том, что конфессии являются политически созданными объектами, а разделение по конфессиям является политическим инструментом контроля людей и стратегией политического господства. Это, конечно, не вопрос социальных «различий», а, скорее, методика охраны социальных привилегий и трансформации борьбы против тирании и манипуляций в межконфессиональную вражду — «фитну». Слово «фитна» [от араб. «хаос, смута»] имеет религиозный подтекст и весьма примечательно, что «светский» правитель Башар Асад использовал его 16 раз в своей первой речи после начала революции 30 марта 2011-го.

И даже сейчас, после тысячи дней сирийской борьбы, все равно это было бы ужасающей политической и этической ошибкой говорить, что у нас есть только «плохие парни» с обеих сторон.

Режим по самой сути своей криминальный и у него нет никаких решений множества проблем, с которыми сталкивается Сирия. Я думаю, что те, кто говорит, что все стороны конфликта одинаково плохи, это те же, кто верит в этот жалкий лозунг «реальной политики»: знакомый дьявол лучше дьявола незнакомого. Что означает по сути, что знакомый дьявол — не такой уж и дьявол. И только незнакомый дьявол это «плохие парни». Это ужасная политика, лишенная как знания, так и человеческих ценностей.

Словенский левый философ Славой Жижек в статье на Guardian охарактеризовал сирийскую борьбу как «псевдо-борьбу», как борьбу, в которой нет радикально-эмансипативного голоса. Что вы думаете по поводу такого рода критики?

Во-первых, Жижек игнорирует тот факт, сама исламская вера может быть инструментом освобождения. Да, это, конечно, противоречивый феномен, но зато вполне реальный. Религия и религиозность могут стимулировать мобилизацию освободительных движений. Во-вторых, он не говорит ничего об истоках нынешней ситуации в стране, в частности, о крайнем политическом угнетении: нет права свободно собираться (даже в общественных местах), нет свободы слова и печати. В-третьих (что наиболее важно), позиция Жижека и ему подобных не помогает тем светским кругам в Сирии, которые ведут борьбу против режима. Фактически такая позиция лишь ослабляет нас, а режим и исламистов — усиливает.

В результате они там говорят, что тем, кого интересует массовое освобождение, нечего участвовать в таких вот видах «псевдо-борьбы», а лучше вообще держаться подальше от такой борьбы. Это безответственная, черствая позиция, не принимающая во внимание человеческие страдания. Они ведь рекомендуют (и я думаю, что это и есть реальный критерий оценки анализа «левых») таким светским сирийцам, как мы, не просто дистанцироваться от этой борьбы, а еще хуже — по сути сблизиться с режимом. А этот режим не только ответственен за страдания сирийцев, происходившие на протяжении 20 лет, но также и за тот рост различных джихадистских групп, на которые Жижек жалуется. И проблема заключается не в том, что такие авторы игнорируют некие важные аспекты, касающиеся Сирии, а в том, что они практически ничего не знают об этой несчастной стране.

Расскажите нам о своей политической биографии. Вы родились в городе Ракка в 1961-м. Кто на вас повлиял в плане политического и интеллектуального развития в юности? В 1980-м вас арестовали за политическую деятельность и вы 16 лет провели за решеткой. За что именно вас арестовали? Какова была политическая жизнь в Сирии в тот период?

Я был членом одной из двух коммунистических партий Сирии. Еще будучи студентом университета Алеппо, я был членом Сирийской Коммунистической Партии-Политбюро. Эта партия была в оппозиции к режиму Хафеза Асада и боролась за демократию. На меня тогда повлияли такие сирийские мыслители, как Ясин аль-Хафез и Элиас Муркус, а также марокканский историк и политолог Абдалла Ларуа. Тем из нас, кто стремился лучше понять нашу социальную и историческую ситуацию, они предлагали недогматический марксизм, ориентированный на общество и проблемы культуры. Именно под их влиянием я и решил стать писателем. Мы тогда увлекались евро-коммунизмом 1970-х и критически относились к Советскому Союзу. Однако наша политическая идентичность формировалась в ходе практической борьбы против тиранического правления Асада-отца. В наших политических взглядах традиционные левые взгляды сочетались с глубокой верностью делу народа и стремлением к свободе.

До 1980-го вряд ли можно говорить о какой-либо политической жизни в Сирии.

Тогда у нас действовал альянс семи партий (в том числе и официальной Компартии, зависимой от советов). Этот альянс — Национально-Прогрессивный Фронт — находился под руководством партии БААС. Он же, предположительно, и должен был служить основой политической жизни в Сирии. В действительности же это означало политическую смерть. Прочие группы упорно противостояли режиму, и их участников бросали за это в тюрьму. Таким образом, Национально-Прогрессивный Фронт и тюрьмы и были политическими институциями страны на протяжении 41 года.

На политическом уровне мы жестко осуждали режим и считали его виновным в «социальном и национальном кризисе», разразившемся в стране в период между 1979 и 1982. В этот период режим Хафеза Асада стал все чаще проявлять фашистские тенденции: организованное насилие против независимых социальных и политических активистов, формирование «народных организаций» по подавлению народа, которые действовали в школах, университетах, в женских организациях и профсоюзах. Режим способствовал также развитию и укоренению системы кумовства, в которую откровенно был заложен конфессиональный принцип. В масс-медиа, армейских и образовательных учреждениях развивали культ Асада (как и в общественных местах: памятники, плакаты, фотографии, песни, «стихийные марши»). Через несколько лет это привело к крупному политическому и социальному кризису, а также к ожесточенной борьбе между режимом и «Мусульманским Братством». Тогда режиму удалось победить в этой битве достаточно кровавыми методами, что в основном игнорировали на международном уровне. Уже тогда режим встал на путь подавления всего, что еще оставалось от политической и культурной жизни.

Сирийская Коммунистическая Партия-Политбюро осуждала этот рост фашизма и высказывалась за демократические перемены, которые помогли бы Сирии избежать насилия и способствовали бы открытию политической системы страны для народных организаций и инициатив. Мы принимали активное участие в протестах, прокатившихся по многим городам Сирии в 1980-м. Я лично участвовал в протестах в своем университете в Алеппо.

Затем мне пришлось скрываться два месяца, пока меня, в конце концов, не арестовали 7 декабря 1980-го. Я был лишь одним из сотен арестованных. Мне тогда еще не было и двадцати лет, и после этого я 16 лет провел в тюрьме. Лидер сирийской оппозиции Риад ат-Тюрк провел в одиночной камере почти 18 лет. После освобождения я стал писателем и участвовал во многих акциях оппозиции. Шестнадцать лет в тюрьме — достаточно много, но этот опыт сформировал меня как общественного деятеля и сделал меня принципиальным сторонником борьбы за перемены. Однако в то же время это был и эмансипативный опыт: через страдания, обучения и борьбу я смог вырваться и из своей внутренней тюрьмы — тюрьмы жесткой идеологии, преодолеть узость политической группы и интеллектуального эгоизма. И, вероятно, еще более мощное влияние на мои политические взгляды оказала революция, начавшаяся в марте 2011 — многосторонняя и многоуровневая борьба, происходящая сейчас в нашей стране. Я на протяжении двух лет скрывался в Дамаске и затем еще полгода в других частях страны. Моя роль сводилась, собственно, к выступлениям в качестве интеллектуала и влиятельного писателя, а не в качестве политика или активиста. В будущем я намерен написать работу о культурном измерении сирийской революции, поскольку я считаю, что культура может быть стратегическим пространством борьбы за свободу и против фашизма — как в версии Асада, так и в версии исламистов.

Говоря о «борьбе за свободу и против фашизма как в версии Асада, так и в версии исламистов» в своей статье на Irish Times в сентябре, вы называли джихадистские элементы в Сирии «врагами революции». Вы говорили, что они «в реальности гораздо проще и представляют собой менее сплоченные группы, чем это кажется издалека». Вы утверждаете, что нельзя говорить, будто бы «всё, что хорошо для джихадистов, то плохо для режима». Вы говорите: «Истина заключается в том, что всё, что хорошо для революции, для Свободной Сирийской Армии и демократических активистов (как внутри страны, так и вне ее) — плохо и для режима, и для джихадистов».

Не могли бы подробнее рассказать об этом тем, кого может привести в некоторое замешательство подобное утверждение? В какой степени демократические силы в Сирии сейчас вовлечены в войну на два фронта — против режима и против джихадистов? Если режим Асада падет в будущем, то не начнется ли впоследствии новая война между демократическими революционными силами и джихадистами? И насколько такая война сейчас имеет место? Не требует ли эта борьба на два фронта, которую вынуждены вести сирийские демократические силы, большей международной солидарности извне, а не пораженческой позиции, которая господствует в последнее время?

Джихадистские группы стали появляться в Сирии уже через несколько месяцев после начала революции. И чем в более худшем положении оказывались затем люди, тем лучше было для джихадистов-экстремистов. Когда социальное окружение разрушается, а десятки людей ежедневно погибают по всей стране в то время как остальной мир просто наблюдает, то это и есть идеальная среда для разных нигилистских групп. Сама их доктрина построена на предположении о том, что мир — это зло, что весь мир в заговоре против них, потому что они арабы или мусульмане. Кстати, такого рода параноидальное мировоззрение разделяют как джихадистские группы, так и режим Асада.

Сейчас уже ясно, что режим просто счастлив от того, что они появились, поскольку теперь он может говорить о «войне с терроризмом» всем, кто готов купиться на это утверждение на Западе или где-либо еще. Многие ведущие фигуры в западных дипломатических кругах и люди из разведки сейчас призывают к координации действий с режимом Асада против терроризма. Обладая таким «продаваемым товаром», как «война с террором», режим вступает в сделки с влиятельными странами — это то, что режиму нужно для возобновления своей легитимности и мандата на управление страной. Оставаться у власти «всегда» — это и есть наивысшая цель династии Асада.

Поэтому вполне было ожидаемо, что режим сделает всё возможное, чтобы обеспечить массовую продажу этого «своего товара». И не нужно даже вдаваться в разные теории заговора о вероятных тайных связях между режимом и этими группами. 21 января The Telegraph (основываясь на данных разведки) опубликовал статью о тайном сотрудничестве между режимом и Аль-Каедой, в частности в том, что касалось нефти в восточных регионах страны. Вплоть до середины августа 2013-го я был в Ракке, где расположена официальная штаб-квартира ISIS «Исламского государства Ирака и Леванта» — одной из подгрупп Аль-Каеды. И хотя солдаты режима решили, что стратегическими важными для них целями являются школа (которая подверглась атаке и 20 учеников погибли в октябре 2013) и жилые районы, которые бомбились с вертолетов, — эта штаб-квартира не была затронута.

Наилучший способ борьбы с фашистскими джихадистскими группами — это осуществление радикальных перемен в Сирии, то есть нужно избавиться от режима, который правит страной 44 года.

Само исчезновение этого режима со всем его аппаратом унижения и жестокости предоставит национально- и демократически мыслящим сирийцам, а также умеренным исламистам механизм борьбы с экстремистами и такими экспансионистскими организациями, как ISIS. Исчезновение режима может вызвать к жизни процесс толерантности и примирения различных сирийских партий, а также дать возможность говорить разуму и всепрощению, то есть тому, что сейчас кажется невозможным. Когда я был в Восточной Гуте (апрель-июль 2013), то один из членов местной самообороны, занимавшийся омовением погибших и укладыванием в гробы, нес на руках изуверски искалеченный труп и посмотрев мне в глаза, сказал: «Ишта (ученый), как мы можем договариваться с теми, кто сотворил такое с ребенком. Как мы можем жить рядом с ними»? Мне тогда нечего было ему ответить. Такие «ишта», как мы, ничего не можем сделать полезного, пока убийца занимает свой пост и продолжает свое дело — пытая, моря голодом, бомбя и убивая людей ежедневно.

И дело не только в том, что режиму выгодны реакционные фашистские группы, откровенно враждебные революции. Как раз те силы, что преданы делу революции, ведут борьбу с этими нигилистскими группами. Вы, вероятно, знаете, что в начале этого года шли бои против ISIS, в которых участвовали многие умеренные группы и в результате ISIS оттеснили из Идлиба и некоторых районов Алеппо. И происходило это несмотря на то, что в то же время и войска режима вели бои за эти же районы. То есть я хочу сказать, что если бы враг был только один, то сирийцам легче было воевать против группировок типа ISIS. Сам социальный порядок, господствующий в Сирии последние три года (а по сути и на протяжении всего кошмара правления Асада) и был тем экстремизмом, который подпитывал экстремизм. И для страны жизненно необходимо, чтобы этот питающий источник иссяк: у фашистского режима есть целая индустрия убийства несчастных, о чем весь мир знает после публикации 55000 фото 11000 замученных тел. Если отправить эту бандитскую хунту на свалку истории, то это был бы первый шаг на пути к восстановлению страны. Лишь после этого может начаться процесс успокоения и примирения, который и приведет к изоляции экстремистских групп. Но никакого умиротворения невозможно, пока не будет справедливости для сирийского народа. Связь между понятиями «умиротворение» и «справедливость» четко выражена в арабском языке. Слово I’tidal (умиротворение) происходит от слова Adl (справедливость). Соответственно, несправедливость и способствует экстремизму.

Интернационалистские партии по всему миру должны знать, что в сирийском режиме нет ничего светского, прогрессивного или антиимпериалистического. Это фашистский режим, базирующий свою власть на конфессиональной основе — коррумпированная хунта, готовая на любые преступления, чтобы остаться у власти. Как раз в день проведения переговоров «Женева 2» один из репортеров Sky News спросил советника Асада Бутаина Шаабана об 11000 убитых режимом на его «фабрике смерти». Он ответил: «А как тогда насчет судьбы христиан? Вас не волнует судьба христиан? Вы знаете, что 11 монашек были похищены»? Это и демонстрирует нам саму логику мышления представителей режима. Комментируя применение химического оружия 21 августа в Восточной Гуте, Шабаан заявил, что убитые там были детьми из прибрежных деревень (то есть алавиты) — прежде похищенные, вывезенные в Гуту и там отравленные газом! Даже французские колониалисты, господствовавшие в Сирии в межвоенный период, не столь умело проводили политику раскола и завоевания страны.

Очевидно также, что империалистические силы делают всё, чтобы не дать режиму пасть или хотя бы ослабеть. По сути они все время делали как раз обратное: они не помогли Свободной Сирийской Армии или Сирийскому Национальному Конгрессу и не установили бесполетную зону, о чем эти группы просили с осени 2011-го. Ни единого «Стингера» Свободной Сирийской Армии так и не дали, хотя режим на протяжении 18 месяцев использовал военную авиацию.

Не считаете ли вы, что описываемая вами ситуация чем-то напоминает Гражданскую войну в Испании, в ходе которой демократические силы революции (ПОУМ, анархо-синдикалисты и независимые социалисты) боролись с фашистами Франко, и в то же время со сталинистами, которые приложили столько же (если не больше) сил в своей борьбе против демократических и независимых сил революции, сколько и в борьбе против Франко? Не проводите ли вы параллели с нынешней ситуацией в Сирии?

Ситуация в Сирии сегодня гораздо сложнее, чем ситуация в Испании три четверти века назад. И дело не только в том, что наши дижахадисты-«сталинисты» являются бременем для революции (по сути они враги революции), но и в том, что некоторые из них, вероятно, тайно сотрудничают с режимом и делают всё на благо тем, кто якобы является их врагами. Кроме того, самое худшее — то, что наши «сталинисты» (и, конечно, фашистский режим) используют иностранных добровольцев, как и в Испании в свое время. Вероятно, ситуация отличается лишь тем, что демократические силы в Сирии достаточно слабы. Демократы в нашей стране не берут в руки оружие, чтобы защищать народ, хотя многие из них и поддерживают народную борьбу против фашистов Асада. Это и есть причина (вероятно, основная причина), по которой именно различные исламисты занимают ведущие позиции в ходе вооруженного сопротивления. Другая причина — то, что режим арестовал, убил или выслал из страны тех, кто возглавлял в свое время восстание. И поскольку это играет на руку исламистам, то это многое говорит о так называемом «светском» характере режима и его так называемой оппозиции фундаменталистам. Это как Франко, который культивировал Испанскую Коммунистическую партию, чтобы шантажировать европейцев и американцев, вынуждая их сотрудничать с его режимом.

В конце концов, Франко был диктатором, и жестоким диктатором, но его видение Испании и ее величия уходили корнями в идеалы и риторику европейских правых того времени. В сравнении с ним Башар Асад не является националистом (в каком-либо смысле) — он просто массовый убийца. Ни у него, ни у его клики нет каких-либо идеалов и видения будущего Сирии или идей сирийского национализма. Его единственный священный принцип правления — оставаться у власти до самой смерти, и после смерти передать власть не какому-нибудь юному Хуану Карлосу, а своему сыну, которого не случайно назвали Хафез.

Тем не менее, есть много общего между курсом сирийской революции (и войны) и испанской. Я имею в виду позицию западных демократических держав в обоих случаях: недальновидность, неуверенность, отсутствие перспектив и смелости, непродуктивность и огромный эгоизм. И это очень вредно для нас (как и для испанцев в свое время), и время еще покажет, что такая политика принесет вред и всему миру в целом.

Майкл Игнатьев заявлял, что интервенция в Сирию не произошла из-за неудач сирийской оппозиции. Сравнивая Боснию и Сирию, он отмечает:

«Интервенция не произойдет до тех пока интервенты не смогут найти какое-нибудь такое дело, которое демократический электорат западных стран смог бы воспринять, как свое собственное. В бывшей Югославии — это были сараевские боснийцы, которые понимали этот момент достаточно четко и помогали пробудить гнев жителей западных стран, что и сделало возможной последующую интервенцию. Они всегда выступали за толерантный, мультиконфессиональный город и проделали героическую работу в том, чтобы сделать свое дело также и делом европейцев. И интервенция, наконец, произошла в 1995-м, в какой-то степени потому, что мировое общественное мнение смогло идентифицировать босняков, как жертв достойных помощи в имя общей защиты «европейских ценностей». Бойня в Сребренице и бомбардировки Сараево способствовали началу интервенции, однако идеологическую почву для этого подготовили на Западе сами жители Сараево, страдавшие от блокады города. А на данный момент сирийская оппозиция так и не смогла сделать свое дело — делом всеобщей важности».

Вы могли прокомментировать эту мысль? Считаете ли вы, что сирийская оппозиция действительно проиграла в этом смысле?

Да, сирийской оппозиции так и не удалось сделать страдания сирийцев делом всеобщей важности. Я это отметил, когда приезжал в Турцию. Сирийские политики и активисты в Турции либо связываются с официальными инстанциями Турции, либо просто живут в своих изолированных общинах. Они иногда устраивают сидячие забастовки в турецких городах, но даже свои лозунги они пишут по-арабски, то есть непонятные туркам. Похоже, что тоже самое касается и Франции, где проживает большая сирийская диаспора, в том числе и много сирийских интеллектуалов.

Я думаю, что так происходит, потому что, скорее, монолог, а не диалог, является привычным способом общения сирийцев — мы ведь действительно почти 50 лет жили практически в изоляции. Вероятно, более 90% сирийцев просто не знают никаких иных политических формаций, кроме режима БААС, а около 80% сирийцев знали лишь жестокого Хафеза Асада и его ужасного сына Башара.

К тому же, в Сирии и в арабском мире в целом, еще присутствует глубокая обида на Запад из-за прошлого травматического опыта, связанного с крупными западными державами: палестинский вопрос является основной точкой преткновения двумя мирами и постоянным источником враждебности арабов к западному миру. Это также одна из основных причин нежелания обращаться за помощью к западным странам. Тем не менее, сирийцы достаточно реально оценивали ситуацию и просили Запад о помощи с лета 2011-го — еще даже до того, как сами взяли в руки оружие, чтобы защищать себя и даже до того, как стали обращаться к богу, как к единственной силе, от которой они могут ожидать поддержки.

Я бы хотел добавить еще, что только недавно — последние месяцы — многие сирийцы стали осознавать, что их дело не только касается Сирии, а это глобальный вопрос, требующий мыслить в глобальных терминах, и потому необходимо интерпретировать его в контексте освободительной борьбы народов восточной Европы и Южной Африки. В этом плане, по моему мнению, происходят изменения и, вероятно, мы еще увидим, как все большее количество сирийцев будет бороться за свое дело уже на глобальной арене.

Однако вернемся к анализу Игнатьева. Я полагаю, что борьба сирийцев сегодня много чего говорит не только о неудачах сирийской оппозиции, но и о неудачах западноцентричного подхода. В рамках западноцентричного подхода ожидается, что угнетенные и слабые будут рассматривать западные державы в качестве некой «совести мира» или, по крайней мере, в качестве некоего разума, который необходимо убедить в праведности твоего дела. И если ты будешь достаточно терпелив и сможешь убедить этот разум, то он будет действовать по принципам справедливости и прав человека. И я полагаю, что такого рода нарратив — чистейшая выдумка. В этом смысле показателен пример Палестины. Весь мир знает о тяжелой судьбе палестинцев и прекрасно знает, кто там является колониальной державой, продолжающей пожирать палестинские земли и ресурсы, угрожая самому существованию этого народа. И вот мы видим, как там на протяжении 23 лет идет «мирный процесс» — самый нелепый из всех, что знала история!

А что же нам остается делать, когда режим убивает собственный народ химическим оружием, а величайшая на земле сверхдержава удовлетворяется лишь тем, что отбирает оружие из рук преступников и никак их не наказывает? Какой вывод сделают военные преступники? Что они могут и дальше убивать, только используя уже другое оружие? Разве позиция Америки не сводится в данном случае к тому, что людей убивать можно — в частности, таких вот можно, и нам не стоит утруждать себя, вступаться за них и начинать интервенцию?

И, кстати, военная интервенция была вовсе и не обязательна — лишь немногие из сирийцев желали ее. Сирийцы надеялись на военную помощь, благодаря которой они смогли бы добиться своих целей самостоятельно. И, полагаю, именно этого-то влиятельные сверхдержавы и не хотели. И здесь важно отметить, что США не только не пожелали начинать интервенцию, но и оказали давление на другие страны (Турцию, Францию, страны Персидского залива), не позволяя им поставлять сирийским повстанцам более эффективное оружие. Нынешний тупик еще не есть окончательная характеристика ближневосточных конфликтов — его порождает наш мнимый американский «друг» — сверхдержава. Этого-то и не учитывает Игнатьев в своем анализе. И в заключение я хотел бы сказать, что насколько бы серьезными ни были потери сирийской оппозиции (а они действительно серьезные), но нам так и не удалось убедить «мировую общественность» в том, что мы и есть «жертвы, достойные помощи во имя общей защиты «европейских ценностей». Боюсь, что когда речь заходит о Ближнем Востоке, то европейцы в первую очередь отбрасывают провозглашаемые ими же ценности. С этим надо что-то делать, потому что только такие нигилистские группы, как «Аль-Каеда», начинают процветать в таком случае.

Интервью: Дэнни Постэл, Надир Хашеми