45 лет тому назад, в мае-июне 1968 г. Францию потряс глубокий социально-политический кризис, в результате которого в стране сложилась предреволюционная ситуация и создалась возможность взятия пролетариатом власти в свои руки. В силу ряда причин, о которых мы поговорим в настоящей статье, эта возможность была упущена, буржуазия перешла в контрнаступление, однако майско-июньские события 1968 г. навсегда изменили лицо французского общества, оставив на нем неизгладимый отпечаток и повлияв на все стороны общественной жизни. Сегодня многие вчерашние бунтари, ставшие презентабельными политиканами и высокопоставленными бюрократами, вкупе с буржуазными историками пытаются интерпретировать «Красный май» в качестве «студенческой революции», «социокультурной революции» и т.п., упорно игнорируя самый важный, ключевой аспект тех событий — мощное и необычайно широкое движение французского пролетариата, вновь показавшего свою революционную силу и энергию. Сегодня, в эпоху подъема протестного движения трудящихся в России, на арабском Востоке, подъема пролетарских выступлений в европейских странах, в эпоху, когда проведение революционных социалистических преобразований может быть поставлено на повестку дня в целом ряде стран мира, изучение опыта и влияния майско-июньских событий 1968 г. во Франции и их связи с другими масштабными политическими движениями той эпохи представляет ценность не только для исторической науки, но и для борьбы современного международного революционного левого движения.
1968 год был отмечен бурными социально-политическими событиями не в одной только Франции. Студенческие выступления прокатились по 50 странам мира[1], где в одних случаях им удавалось соединиться с пролетарским движением протеста (как в Испании), а в других случаях выступления так и не вышли за рамки студенческой среды (как в США). В то же году Коммунистическая партия Чехословакии во главе с А. Дубчеком предприняла попытки проведения социально-экономических и политических реформ в обществе, конец которым был положен через несколько месяцев вводом войск стран-участников ОВД. Это вызвало возмущение западных революционных марксистов и окончательно подорвало всякое доверие к СССР со стороны левых интеллектуалов. 1968 год оказался переломным в ходе затяжной войны во Вьетнаме. В том же году заметно оживились партизанские движения в странах «третьего мира», черпавшие вдохновение из революционного опыта Эрнесто Че Гевары, погибшего в предшествующем 1967 г. Одним словом, в 1968 г. перспектива мировой социальной революции обрела плоть и кровь, потрясая основы капиталистической мировой системы и вселяя ужас в души всей международной буржуазии.
Очевидно, что «Красный май» во Франции, ставший наиболее ярким выражением революционного потенциала в тот легендарный год, не может быть объяснен исключительно причинами внутреннего характера, созревшими лишь в недрах французского общества. Столь масштабные события, происходившие во всех странах мира, имели под собой куда более глубокую основу. Данной основой стала динамика развития производственных структур самой мировой капиталистической системы, вызванная к жизни научно-технической революцией — качественным скачком в процессе развития производительных сил, позволившим перейти к новым принципам в организации материального и интеллектуального производства на капиталистическом базисе и новым формам социальных взаимоотношений, возникшим — и это следует особо подчеркнуть — в рамках буржуазного общества. Социально-экономические реформы первой половины XX века, вызванные к жизни страхом перед пролетарской революцией после Октября 1917 г., и послевоенный рост американской и европейской экономик привели к утверждению «Welfare state» («государства всеобщего благоденствия»), обеспечивающего относительно высокий уровень жизни трудящимся классам общества, стабильный заработок и широкую базу социальных гарантий. В США и Европе складывается то, что Ж. Бодрийяр назвал «обществом потребления». К концу 1960-х гг. вырастает поколение молодых людей, для которых такое общество уже является привычной средой жизни и деятельности. Слой «пролетарской аристократии» широк, уровень обеспеченности пролетариев постепенно повышается; однако это не снимает фундаментальных противоречий капиталистического способа производства, не ликвидирует отношения эксплуатации и отчуждения в обществе.
Одновременно с этим, научно-техническая революция приводит к пролетаризации целого ряда профессий, которые раньше обеспечивали положение, социальный статус и финансовый достаток на уровне мелкого буржуа. Меняется структура пролетариата, в его состав, помимо классического фабрично-заводского пролетариата (рабочего класса), входят многочисленные категории служащих, которые могут быть и не связаны напрямую с материальным производством. Происходит перевод науки на индустриальные рельсы, что приводит не только к повышению ее эффективности, но и пролетаризации научных профессий.
Обновленное научно-технической революцией капиталистическое производство нуждается в образованных наемных работниках, однако многие выпускники учебных заведений рискуют попросту не найти себе рабочего места, — массовая безработица в эпоху монополистического капитализма становится хроническим явлением. Итогом оказывается ситуация, при которой молодые люди живут в условиях, значительно лучших по сравнению с теми, в которых жили их отцы и деды, но, в то же время, при таких общественных отношениях, которые заключены в рамках логики господства капитала. Эти отношения угнетают их, вселяют неуверенность в завтрашнем дне, что порождает закономерный протест против сложившегося порядка вещей. Причем к 1968 г. протестные настроения порождал не низкий жизненный уровень, а угроза безработицы, тотальная отчужденность, навязывание потребительских «ценностей» и идеологем, прогрессирование социальной дифференциации внутри общества и в мировой системе в целом.
Научно-техническая революция и вызванная ею качественная перестройка производственных структур капитализма вели к тому, что сами формы социальных взаимоотношений и самовосприятие людей подверглись кардинальным изменениям. Известный итальянский коммунист Антонио Грамши в своих «Тюремных тетрадях»[2] отметил тесную взаимосвязь между организацией процесса производства и нервно-психическим состоянием человека, реализацией им своей сексуальной энергии. И если в начале XX века тейлористская и фордистская модели организации производственного процесса требовали от пролетария предельно точного, доведенного до автоматизма выполнения определенного набора одинаковых трудовых операций, максимального нервного сосредоточения, концентрации и эффективности последних, то в результате научно-технической революции появляется потребность в изменении формы организации процесса труда. Возникает определенный (насколько это вообще возможно для трудящихся в условиях капиталистического способа производства) простор для творческого подхода к работе, что закономерно ведет к появлению лозунгов «сексуальной революции» в молодежных общественных движениях 1960-х гг.
При господстве принципов тейлоризма и фордизма буржуазия следила не только за работой пролетариев на предприятиях, но и за их досугом и семейно-сексуальной жизнью. Промышленники даже создавали специальные контрольные комиссии; этой же «заботой» (продиктованной стремлением к выкачке большего количества прибавочной стоимости в результате повышения производительности и интенсивности труда) объясняется и введение «сухого закона» в Соединенных Штатах Америки, на родине фордизма, — ведь рабочий, страдающий алкоголизмом, не может работать с достаточной степенью эффективности и нервно-психической концентрации. Научно-техническая революция внесла в социально-экономическую жизнь свои коррективы. Возросла творческая составляющая труда, хотя и заключенная в рамки капиталистической логики, вырос уровень жизни трудящихся. Появляется целый спектр пролетарских профессий, где прежняя скрупулезная регламентация каждого движения, каждой операции становится не только ненужной, но и прямо вредной. Все это ведет к тому, что уходят в прошлое те моральные, этические и культурные ограничения, которые раньше были наложены на тему человеческой сексуальности.
Все это накладывалось на те конкретно-общественные условия, которые исторически сложились во Франции ко второй половине 1960-х гг. К началу 1968 г. число безработных во Франции достигло отметки в 500 тысяч человек, причем 150–200 тысяч приходилось на долю молодежи[3]. Перед молодыми людьми, закончившими учебные заведения, реально встала опасность остаться без средств к существованию. (Как это не похоже на те сказки, которые в своих интервью рассказывает бывший лидер леворадикальных студентов — Д. Кон-Бендит[4], очень точно охарактеризованный Александром Тарасовым как «бунтарь, продавшийся буржуям»). Рост безработицы не в последнюю очередь был связан с тем, что на протяжении 1960-х гг. «французский капитализм переживал глубокую структурную ломку, сопровождавшуюся вымыванием мелких предприятий и усилением удельного веса крупных предприятий. Активное участие государства в этом процессе и связанные с ним огромные затраты породили серьезные финансовые трудности. Амбициозные правительственные программы, направленные на укрепление национального престижа, осуществлялись за счет жесткой экономической политики, роста налогов, замораживания заработной платы и даже попыток частичной ликвидации некоторых социальных завоеваний трудящихся»[5].
Эти социально-экономические процессы переплетались с изменением самой структуры пролетариата, о котором мы уже говорили выше, что приводило, по крайней мере, к двум следствиям. Во-первых, новые слои, вошедшие или появившиеся в составе пролетариата, требовали расширения и защиты своих прав, являясь, таким образом, носителями недовольства сложившимся общественным status quo. Во-вторых, не были довольны и представители «классического пролетариата», фабрично-заводских наемных рабочих: их не устраивали ни низкие заработные платы, ни ущемление прав профсоюзов, ни рост безработицы, порожденный динамикой французского капитализма и изменением его производственно-отраслевых структур. Поэтому не случайно, что именно массовое пролетарское движение стало ядром, стержнем, фундаментом событий «Красного мая» 1968 г., придав им реальное значение, размах и глубину влияния.
Однако детонатором майско-июньского движения во Франции, вызвавшим к жизни широчайшую волну пролетарского подъема, стала деятельность леворадикального (или гошистского — от французского слова «gauche», т.е. «левый») студенческого движения, которое превратилось в настоящую «визитную карточку» французского «Красного мая». Главной причиной очень острого недовольства со стороны студентов по отношению к правительству и правящему классу стал проект реформы высшего образования, одобренный 9 сентября 1964 г. на заседании Совета министров Франции и вошедший в историю под названием «проект Фуше».
Главными целями этого проекта реформирования системы высшего образования стали: во-первых, сокращение численного роста студентов путем усложнения системы экзаменов при поступлении в вуз; во-вторых, введение жестких принципов специализации в высшей школе; наконец, в-третьих, проведение четких линий водораздела для обучения юношей и девушек разного классового происхождения[6]. Не стоит забывать также и тот факт, что образовательная система во Франции, фактически, не претерпевала преобразований, начиная с наполеоновских времен, оставаясь сосредоточием косности и консерватизма, что, кстати, помогает объяснить, почему к движению, инициированному студентами-гошистами, примкнули и многие уважаемые профессора.
В таких условиях взрыв общественного недовольства созревал недолго и стремительно. Еще с начала 1967/1968 учебного года напряженная обстановка сложилась в Нантере — университетском городке близ Парижа. Здесь проходили постоянные демонстрации, митинги, политические дискуссии по широкому перечню острых общественных проблем, акции против войны во Вьетнаме и т.д. Когда после одной из манифестаций были арестованы члены Национального комитета в защиту Вьетнама, чаша студенческого терпения была переполнена. Вечером 22 марта 1968 г.[7] группа студентов из 150 человек захватила помещение административного совета Нантера и потребовала немедленного освобождения арестованных. Когда несколько часов спустя участники захвата получили известие об их освобождении из-под стражи, было принято решение провести через неделю (29 марта) День действий и организовать политические дискуссии вместо учебных занятий. Данное мероприятие собрало около 500 участников. Когда 2 апреля был организован антифашистский митинг, на него пришло уже 1200 человек. Администрация Нантера, напуганная ростом активности студентов и леворадикальных настроений в их среде, объявила о временном закрытии университетского городка; в конце апреля начались аресты политических активистов-гошистов из среды студенчества. Однако события лишь набирали оборот: 2 и 3 мая 1968 г., уже после закрытия Нантера, массовые митинги студентов прошли в Сорбонне, а 4 мая Национальный союз работников высшего образования призвал начать всеобщую забастовку[8]. В последующие дни к забастовке присоединились практически все высшие учебные заведения во Франции. Эти события считаются началом «Красного мая» 1968 г.
На парижское студенчество обрушилась вся мощь репрессивного аппарата французского буржуазного государства, что приводило к росту накала общественных настроений и их дальнейшей радикализации. В ночь с 10 на 11 мая 1968 г. на улицах Латинского квартала появились баррикады; студенты вытаскивали булыжники из мостовых и закидывали ими полицейских, строили заграждения из подожженных машин; полицейские, в свою очередь, избивали студентов дубинками и забрасывали их гранатами со слезоточивых газом. Вот как описывает журналистка М. Галлант, находившаяся в то время в Париже, свои впечатления после первой «ночи баррикад»: «Разгромленные улицы вокруг станции Люксембург. У живущих поблизости вид потрясенный. Стоят с потрясенным лицом. Мостовые разворочены. Рю Ройе-Коллар <…> выглядит, как после бомбежки. Сожженные автомобили — безобразные, серо-черные. Это маленькие машины из тех, что нетрудно поднять, толкать руками. Не такие, как у богатых. Говорят, даже автовладельцы не жаловались — ведь они наблюдали за атакой полиции из своих окон»[9].
Бои студентов и полицейских в Париже, жесткость и жестокость французского правительства в подавлении студенческого движения, сильное недовольство собственным положением в обществе — все это подтолкнуло пролетариат и другие трудящиеся классы Франции к активному включению в разворачивающуюся социально-политическую борьбу. 13 мая 1968 г. начинается новый этап в истории майско-июньских событий, характеризующийся теперь гегемонией класса пролетариев в общем ходе всего движения. Именно в тот день состоялась грандиозная забастовка трудящихся, которая собрала в Париже 1 миллион рабочих, служащих и студентов, в Марселе — 50 тысяч рабочих и студентов, в Тулузе — 40 тысяч, в Нанте — 20 тысяч[10]. На следующий же день вспыхивают первые стачки в металлургической промышленности, захватывающие все новые и новые отрасли, все слои пролетариата, и вовлекшие в свой водоворот более 9 миллионов человек. Пролетарии захватывали предприятия, образовывали специальные комитеты по организации производства и сохранению оборудования, проводили дискуссии по коренным вопросам социально-экономического и политического устройства общества. В некоторых случаях (как, например, в Нанте) межпрофсоюзный стачечный комитет заменил нантский муниципалитет и de-facto взял власть в свои руки[11]. Классовая борьба во французском обществе достигла такой степени накала, что возможность свершения социалистической революции стала реальной. Известный французский буржуазный социолог и философ Р. Арон впоследствии писал: «29 и 30 мая я, как и многие остальные, опасался, что волнения перерастут в революцию»[12]. Даже исследователи из СССР, яростно отрицавшие наличие в 1968 г. во Франции революционной ситуации (в противном случае, им пришлось бы объяснять откровенно оппортунистическую и предательскую по отношению к пролетариату политику Французской «коммунистической» партии и поддержку этой политики правительством «первого в мире государства победившего социализма»), вынуждены были однажды признать, что «в ходе майских событий <…> возникла возможность революционной смены правительства»[13]. Революционные марксисты Запада же никогда не сомневались, что в мае-июне 1968 г. во Франции сложилась революционная ситуация, которая могла привести к взятию пролетариатом власти в свои руки и проведению социалистических преобразований.
Вопрос о том, почему этого так и не произошло, требует своего отдельного рассмотрения. Многие марксисты (и, надо отметить, вполне справедливо) утверждали, что контрреволюционную роль сыграла ФКП, приложившая все усилия для того, чтобы задушить революционный потенциал сложившейся в ходе майско-июньских событий ситуации. Очевидно, что это соответствует истине: французские «коммунисты» приложили максимум усилий для того, чтобы свести на нет революционные устремления пролетариата и не дать движению выйти за пределы логики буржуазных общественных отношений (разумеется, потом, чтобы хоть как-то реабилитировать себя в глазах трудящихся, руководство ФКП стало делать заявления, что в мае-июне 1968 г. «соотношение классовых сил не позволяло поставить на повестку дня немедленное установление социалистической власти»[14] — что было неприкрытой ложью). Но ведь если мы вспомним историю, то в России в 1917 г. так же были люди, называющие себя «социалистами» (и даже «марксистами»), которые заявляли, что «социалистическая революция не может стоять на повестке дня», объективно работая этим на лагерь буржуазных сил. Однако ключевое отличие состояло в том, что у российского пролетариата была выражавшие его интересы политическая партия, большевистская партия, имевшая к тому времени свою историю участия в самых разнообразных перипетиях классовой борьбы. У французского пролетариата в 1968 г. такой партии не было.
Огромное множество мелких гошистских организаций, групп и сект — троцкистских, маоистских, геваристских, анархистских — не были в состоянии прийти хоть к какому-то согласованному плану действий и единому организационному оформлению на цельной политической платформе, а были поглощены больше борьбой друг против друга. И когда логика развития событий привела к складыванию революционной ситуации, леворадикальные группы и кружки были попросту не в состоянии играть роль авангарда пролетариата, хоть как-то мобилизуя его на революционную борьбу против буржуазного государства и капиталистического общества. В результате, вместо установления пролетарской власти во Франции (что, несомненно, положило бы начало циклу социалистических революций, в том числе, и в других европейских странах) мы получили сдвиг общественных настроений вправо и относительно скромный «Гренелльский протокол», принятый совместным совещанием представителей буржуазии и профсоюзной бюрократии.
Известный английский историк Эрих Хобсбаум однажды заметил: «если во время “золотой эпохи” (начавшейся после 1945 года) был хоть один период, благоприятный для мирового восстания, о котором с 1917 года мечтали революционеры, им, без сомнения, стал 1968 год»[15] (правда, сам Хобсбаум достаточно скептично относился к революционному потенциалу майско-июньских событий во Франции). Два наиболее знаковых протестных движения трудящихся того года — «Красный май» во Франции и «Пражская весна» в Чехословакии — были задавлены танками де Голля и Брежнева. Буржуазии удалось победить «призрак» мировой пролетарской революции. А это значит, что есть много уроков, которые нам, современным марксистам, стоит вынести из событий того года, в том числе, и французских событий мая-июня. Данная статья (даже, скорее, эссе), надеюсь, может подтолкнуть исследования в этом направлении, которые позволят создать цельное, объективное и актуальное осмысление одного из величайших событий классовой борьбы пролетариата в XX веке — «Красного мая» 1968 г.
Ссылки:
[14] Роше В. Выступление на международном совещании коммунистических и рабочих партий 1969 г. // Международное совещание коммунистических и рабочий партий. Москва. 1969. Прага: Мир и социализм, 1969. С. 140.
[15] Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914–1991). М.: Изд-во Независимая Газета, 2004. С. 321.
