© Tomi Um
Политическая жизнь в России последние месяцы удивительно подходит погоде, наступившей во многих регионах страны. Жаркая, душная, утомляющая и гнетущая — всё это можно отнести не только к «климатическим» жалобам в Твиттере. Единственным свежим ветерком оказываются различные анекдоты, связанные то с очередными «гуманными» заявлениями одних высокопоставленных чиновников, то с вызывающе роскошным образом жизни других. В последнем случае картину дополняют нелепые попытки этот самый образ жизни задним числом замаскировать. Так или иначе, у большинства экспертов, аналитиков не остаётся сомнений: даже грядущие парламентские выборы едва ли окажутся способны расшевелить российское общество, а уж о повторении протестных сценариев 2011-2012 гг. не стоит и мечтать.
С этим трудно спорить, публичная политическая жизнь и правда не отличается разнообразием. Однако это вовсе не значит, будто тектонические сдвиги не происходят в другом, непубличном поле.
Речь идёт о том, что в серии публикаций СМИ уже успели окрестить «войной силовиков», хотя масштаб происходящих событий явно превосходит банальный конфликт смежных ведомств. Впрочем, надо признать, что к этой «войне» уже довольно давно относят почти все события, связанные с внутренними трениями между людьми в погонах (можно вспомнить хотя бы знаменитое, хотя и временное противостояние между Генеральной прокуратурой и Следственным комитетом). В этом смысле как само по себе создание новых структур (вроде Национальной гвардии), так и переформатирование старых (упразднение ФСКН и ФМС) ничего не говорит о кризисе системы власти в целом. До тех пор, пока не становится следствием обострения более глубоких противоречий.
Поэтому важно сделать небольшое отступление касательно той политэкономической роли, которую успели сыграть коллективные силовики в истории постсоветской России, а именно её последнего 15-летнего «стабильного» периода. Если все последние 40 лет мировой истории могут быть охарактеризованы как стремительное усиление, разрастание финансового капитала, то символами последних полутора десятилетий российской действительности стали сырьевая деградация и «вертикаль власти». Вопреки смене лиц среди политической элиты, правящий режим не претерпел никаких сущностных трансформаций. Скорее, он, строго в соответствии с классической периодизацией социальной революции, перешёл в новую фазу.
Если Россия Ельцина ломала старые правила, увлечённо делила активы, приспосабливалась к новой реальности, то Россия Путина должна была закрепить итоги преобразований, как водится, ликвидировав отдельные эксцессы.
Спешное забвение правительства Примакова-Маслюкова, равно как и планомерный разгром регионального «Отечества — Всей России» показали, что на пути закрепления результатов социального перелома новые власти останутся верны своим предшественникам. Ни одно реальное противоречие и родовая травма режима не будет преодолена, ни одна вечная угроза не будет ликвидирована. Пожалуй, разрушительные тенденции, столь ярко проявившие себя в 1990-е, будут несколько заморожены, а в ряде случаев (к примеру, маниакальное дробление государственных компаний на множество независимых агентов) и вовсе повёрнуты вспять.
Государство, занявшее роль полноправного арбитра, остро нуждалось в силовом аппарате, способном воплощать решения власти. Так или иначе, этот аппарат был сформирован — частично путём подкупа старых политических оппонентов, частично путём стремительного роста уже существующих ведомств. О серьёзнейшем размахе роста говорят простые статистические данные: на данный момент в России трудится более 4 миллионов силовиков. Численность ФСБ с начала нулевых увеличилась в 1,5-2 раза (точнее сказать трудно из-за секретности данных). Даже за 10 лет, прошедших с 2005 года, в России стало почти на 200 тысяч больше сотрудников МВД, на 40 тысяч больше сотрудников прокуратуры и судебной системы, на 15 тысяч больше работающих в ныне покойных ФМС и ФСКН. Расходы на «национальную безопасность» увеличились в сравнении с концом 1990-х примерно в полтора раза, а доля секретных (т. е. преимущественно «силовых») расходов федерального бюджета перевалила за 20%.
Сообразно росту реального влияния менялся и образ статусного силовика в общественном сознании. Он всё меньше походил на карикатурного чекиста, воспетого либеральной публицистикой 1980-х, массовые репрессии, расстрелы и служение тоталитарному идолу его интересовало всё меньше. Куда привлекательнее оказывалась роль «успешного человека», хорошо обеспеченного, имеющего в пользовании дорогие автомобили, а в собственности — престижную недвижимость. Да и потом, решать различные бизнес-вопросов (конечно, на условиях «обоюдной выгоды») оказалось куда как приятнее, чем разбираться со страшноватыми историями, связанными с реальными угрозами общественной безопасности.
Ко всему происходящему общество относилось либо пассивно, либо одобрительно — в самом деле, на смену беспределу 1990-х приходит твёрдая власть. Пускай эта власть сама зачастую коррумпирована, лицемерна и проворачивает мутные делишки, лучше уж хлипкий мир, чем социальный хаос минувшего десятилетия! Традиционные либеральные причитания о правах человека, непрозрачности силовых структур, полицейском государстве воспринимались враждебно, ведь последствия «настоящих свобод и демократии» для большинства населения к тому времени до сих пор давали о себе знать.
Серьёзных исследований, раскрывавших суть этого нового социального класса, почти не выходило. С некоторой натяжкой таковым можно назвать «Новое дворянство» Андрея Солдатова и Ирины Бороган. В данной книге авторы заключили, что любые аллюзии с мрачным прошлом Лубянки есть не более чем эстетический приём.
В реальной жизни «новые дворяне», совсем как английские джентри, не питают особой симпатии к своим великим и в то же время зловещим предшественникам, а являются целиком и полностью продуктом современной эпохи.
К сожалению, наибольшее внимание публицистов привлекали не эти выводы, а истории о том, как ФСБ вербовало своих агентов среди немногочисленной политической оппозиции.
Надо признаться, контролирующий государство тандем либералов и силовиков работал исключительно хорошо. Первые разрабатывали и принимали всё новые и новые неолиберальные меры, вторые следили за тем, чтобы любое недовольство моментально подавлялось, не забывая, конечно, и про свой кусок в счёт за оказываемые услуги. Именно тогда особенно яркие критики режима начали призывать «валить из Рашки». В их призыве была своеобразная логика — все эти бесконечные силовики, конечно, едва ли являются идейными патриотами, да и вообще искренними сторонниками хоть каких-то идей. Куда страшнее то, что с благополучием существующей системы для них связаны личный достаток и комфорт. Значит, в стремлении сохранить положение дел они не остановятся ни перед чем.
Тем парадоксальней кажется текущий конфликт, который всё чаще и чаще прорывается в публичное поле. Большинство экспертов склонны трактовать его как простое следствие сокращения ресурсной базы, в силу чего различные силовики вынуждены теснить друг друга, заново распределяя зоны влияния. ФСО потеснило ФСБ, а ФСБ решило отыграться на «младших братьях», МВД там тоже потихоньку включило в себя остальные ведомства. При всей кажущейся логичности такое объяснение нельзя признать исчерпывающим. Более того, из него автоматически вовсе не следуют апокалиптические выводы. Уж чего, а проблемных периодов в истории российских/советских силовиков было множество, в том числе таких, которые кончались расстрелами и арестами. Далеко не всегда это вело к кризису системы в целом, напротив, иногда способствовало и её укреплению.
Почему же нынешние трения могут претендовать на роль поджигателя полноценной внутриэлитной схватки? Причина этого лежит в том, что мировой кризис высвечивает всю ограниченность политико-экономической модели, выстроенной в России. Пресловутая «вертикаль власти», так критикуемая многими оппозиционерами, является не более чем ширмой, скрывающей истинную, компромиссную механику режима. Всегда можно было посоветоваться, найти общие точки взаимопонимания, прийти к взаимовыгодному решению. В крайнем случае — банально купить требуемую лояльность. Неприятность заключается в том, что покупка лояльности способна помочь лишь на очень небольшой исторический период, откладывая подлинное решение когда-то на потом. Да и вообще, о какой реальной «вертикали» можно говорить, если каждый элемент системы по сути получает право на создание собственных связей, рентной базы, локальных объединений?
Нет сомнений, что подобное равновесие разрушится, как карточный домик, как только до большинства участников дойдёт мысль, что текущие проблемы — это не временное неудобство, а, что называется, «новая реальность», в которой их положение зависит исключительно от личных усилий.
В этой связи конкретный, личный смысл происходящей тихой схватки не так уж и важен, хотя в предлагаемых версиях недостатка нет. К примеру, авторитетное аналитическое агентство Stratfor в одном из своих докладов полагает, что мы можем лицезреть триумф Шестой службы ФСБ и лично Игоря Сечина, стремительно усиливающего свои позиции внутри российского политикума, возможно, вопреки желаниям Путина. Несмотря на то, насколько верна данная интерпретация, подлинный смысл происходящего вовсе не в этом. Кризис толкает в невольную оппозицию наиболее страшных и опасных для власти людей. Речь не о рассерженных горожанах, оппозиционных политиках и независимых журналистах. Речь о тех, кто является плотью от плоти текущей системы и имеет все властные рычаги для нанесения ей реального ущерба — крупные и не очень политические фигуры, региональные чиновники, функционеры-лоббисты элитных группировок и, конечно, влиятельные силовики. Не имеющие никакой явной идеологии, эти люди день ото дня всё сильнее будут принуждаться обстоятельствами к выполнению своей разрушительной миссии.
При этом само разрушение, которое мы увидим, не будет смесью из взрывов, землетрясений и атакующих армий. Вместо этого мы окажемся свидетелями прогрессирующего распада, разбегания, исчезновения государственной системы как таковой. При всех своих печальных бытовых последствиях, этот этап, судя по всему, неизбежен в уже самой ближайшей исторической перспективе. Куда любопытнее то, чем на это ответит общество, ставшее невольным свидетелем превращения грозного властного монолита в шаткую кучу разрозненных обломков.