Когда “либерализм” прав, а “демократия”- увы
«У чекистов очень высокий интеллект в соединении с образованием и культурой никогда не принимал ненавистного для меня выражения российского интеллигента. Я и раньше знал, что это должно быть так, но, как это выражается в живых движениях личности, представить было трудно. А теперь я получил возможность изучить речь, пути логических ходов, новую форму интеллектуальной эмоции, новые диспозиции вкусов, новые структуры нервов и — самое главное — новую форму использования идеала. Как известно, у наших интеллигентов идеал похож на нахального квартиранта: он занял чужую жилплощадь, денег не платит, ябедничает, въедается всем в печенки, все пищат от его соседства и стараются выбраться подальше от идеала.
Теперь я видел другое: идеал не квартирант, а хороший администратор, он уважает соседский труд, он заботится о ремонте, об отоплении, у него всем удобно и приятно работать. Во-вторых, меня заинтересовала структура принципиальности. Чекисты очень принципиальные люди, но у них принцип не является повязкой на глазах, как у некоторых моих “приятелей”. У чекистов принцип — измерительный прибор, которым они пользуются так же спокойно, как часами, без волокиты, но и без поспешности угорелой кошки. Я увидел, наконец, нормальную жизнь принципа и убедился окончательно, что мое отвращение к принципиальности интеллигентов было правильное. Ведь давно известно: когда интеллигент что-нибудь делает из принципа, это значит, что через полчаса и он сам, и все окружающие должны принимать валерьянку».
А.С. Макаренко “Педагогическая поэма“. Глава 35 (спасибо, kgx)
Общий смысл данного замечания Антона Семёновича — что коллективист, служащий делу, важней индивидуалиста, культивирующего себя, своё мнение и т.д., пусть даже в интересах того же самого дела (важней для общества, которое нас всех взращивает и при этом оценивает, а значит по-человечески “лучше”). Оно отражает давнюю традицию русских революционных демократов, и шире — интеллигентов-разночинцев, потом и большевиков: в общественной жизни, т.е. принятии решении, обсуждении мнений, том самом оценивании людей и событий, “демократия” важнее “либерализма”: требования или недовольства трудящегося большинства важней процедур вроде habeas corpus, презумпции невиновности, права каждого на защиту и апелляцию, “да будут выслушаны обе стороны”, “никто не судья в собственном деле” и пр.
Здесь и дальше либерализм понимается как примат «закона и порядка» над «мнением народным», настроением и желаниями большинства, в том числе процедур, защищающих права и свободы человека от подозрений, мнений и настроений большинства в разных аспектах общественной жизни — в суде, в политике, в частной жизни и пр. Демократия, соответственно, ситуация, когда vox populi имеет власть исполнительную: что касается всех, должно быть одобрено всеми, нет налога без представительства и т.д[1].
Если демократия создаёт власть «народа, волей народа, для народа», то либерализм защищает инакомыслие (или разномыслие) отдельных лиц, без которых «народ неполный» от массовых настроений и общественного давления, личность от коллектива, особенно заведённого общей тревогой/ненавистью и настолько, что дошёл до моральной паники, или массовых страхов, подпитываемых теориями заговора, или шпиономании, поиска врагов народа и пр. Эти явления общественной жизни — тёмная (оборотная) сторона демократии[2], они тем сильней, чем полней и действенней участие масс в политике. Они регулярно случаются по разным поводам, пропорционально полноте и активности такого участия, и охваченности масс этими настроениями (если ведующие и организующие их идейные движения подобное культивируют, а не борются с ним). Они имеют обыкновение усиливаться по принципу положительной обратной связи[3], приводя к погромам, этническим чисткам, линчеваниям, массовым репрессиям «врагов» и «чужаков» (в каждом обществе они свои) и пр. Всё это повторяется раз за разом с конца XIX в., когда на арену истории вышли массы в обоих вариантах демократии, буржуазной и социалистической: примат «демократии» над «либерализмом» эту обратную связь раскручивает и усиливает, если наоборот, её можно вовремя остановить.
Всё это несовместимо с поиском истины, определением реальных виновных — скажем, настоящих шпионов и контрреволюционеров (ну или с обратной стороны зеркала — поиска «коммунистических агентов» в США). Когда эти настроения безраздельно господствуют, массы не отличают думающих по-другому своих от врагов защищаемого ими общественного строя и государства, с понятными — и трагическими — последствиями. Либеральные принципы (примат процедуры над мнением большинства, «закона и порядка» над прямым действием масс) возникли как раз, чтобы дать возможность установить истину в состязании мнений в суде, политике, публичной дискуссии т. д. Однако вне названных обострений эти же процедуры обеспечивают безнаказанность богатых — или «звёзд», или представителей власти обычно используются во зло: дают корпорациям средства заткнуть рот критикам их подвигов, облегчают уход коррупционеров от ответственности, в общем, подпитывают классовое правосудие.
Да, “чекист”, “человек дела и/или партии” в человеческом плане лучше “интеллигента” (сравнимого с ним, т.е. работающего в той же области) в подавляющем большинстве жизненных ситуаций, кроме одной-единственной — когда тебя обвинят в измене этому делу, родине, уголовном преступлении и пр. Т.е. в деянии, выводящим тебя из числа тех, кого демократия защищает (добрых граждан), включат преступники или враги общественного устройства, которых она имеет право, может и должна подавлять (в интересах большинства, мирных и законопослушных — пусть даже не во всём лояльных — обывателей). Что хуже всего, обвинят “свои” и, обвинив, потребуют покаяния, самобичевания, поливания себя грязью — во имя того дела, которому служишь, тех ценностей, которые разделяешь, как это точно описано в «Слепящей тьме» Артура Кёстлера.
Этот момент — единственный! — когда “либерализм” важней “демократии”; процедура, защищающая меня любимого от большинства, меня как полезного члена общества, от давления групп, организованных подозрением и враждой, на улице или в печати, тем более — в суде и под следствием. Как коммуняка и совок, в 99,9% жизненных ситуаций я за “демократию” и против “либерализма”, раз за разом оказывающегося глупостью (у обычных людей) или подлостью (у его штатных защитников — публицистов, юристов, НПО и т.д.).
Оно ведь и правда — слишком часто процедуры сдерживают законное недовольство этого самого большинства, страдающего здесь и сейчас (а нужда не знает закона), или сдерживают продвижение к новому знанию и технике; они установлены и укреплены в конкретной исторической обстановке известно кем (это отнюдь не демос) и для чего (не общее благо, а групповой интерес). О чём см. классический текст великого человека “Дебаты по поводу закона о краже леса“.
Всё это верно для всех ситуаций, кроме единственной — описанной выше. Страшный опыт самоистребления ВКПб (вместе с попутчиками революции, от обычных людей до научных, инженерных, художественных талантов) тому порукой. “Чекист” в такой ситуации даже без мер физического воздействия, от одного лишь психологического давления, “плывёт” и сдаётся, как Рубашов в “Слепящей тьме” (и его прототипы) именно потому, что недостатки всегда есть продолжение достоинств, в нашем случае — выделенных Макаренко.
А вот “интеллигент” — именно в силу тех качеств, что Макаренкой были высмеяны — упрётся подобно Н.К.Кольцову. Когда лысенковцы требовали от него покаяний за разные моменты его деятельности (часть которых и правда выглядит не лучшим образом, но была честной ошибкой, возникшей из следования любимой, но неверной теории, к тому же приведшим к максимально полезным для СССР выводам, т.е. никак не враждебной деятельностью) он просто сказал:
«Я в жизни ошибся дважды: первый раз неверно определил паука, второй то же случилось с одним представителем ракообразных. Но это моя жизнь, она такая как есть: но почему я должен в ней каяться?[4]»
Потому что “интеллигент” именно в силу ЧСВ и прочих моментов культивирования себя любимого (без чего интеллигентными профессиями не займёшься, без чего не обойтись цензовым слоям и господствующим классам — именно чтобы верить полной верой в личное превосходством демосом[5]) подспудно помнит, что великой идее (обществу, вере, науке и пр.) служит лично он, напрямую. Посредники в этом служении — партия, государство и пр. руководящие лица — имеют служебное и подчинённое значение, причём всем надо помнить, что они склонны сперва затмевать самоё дело, а потом и вытеснять его собой.
Поэтому «интеллигент[6]» скорее упрётся и предпочтёт погибнуть, но не ронять себя самобичеванием и поливанием грязью. Если бы так вели себя старые большевики в известные годы, делу коммунизма и государству СССР “на длинной дистанции” было б гораздо лучше. Потому что очень и очень многие из собственных классовых/социальных интересов или идейности, поняв, что именно это истина, готовы пойти на муки и смерть… но только от рук врагов или заблуждающихся. Никто не примкнёт к течению, где не просто тебя сгубят свои (это нормально, конкуренции или борьбы страстей никто ведь не отменял), но прежде заставят полить себя грязью, предстать перед публикой врагом всего, что тебе дорого.
При прочих равных “интеллигент” более устойчив к такому давлению чем “чекист”. Известные марксистские (особенно ленинские) нападки на интеллигентский индивидуализм, гнилость, себялюбие, более чем обоснованные социологически и справедливые в общем случае, стали гибелью для конкретных марксистов (и прочих людей) усвоивших эту логику и применивших её к своей собственной ситуации. Здесь того же рода ошибка, что в любом переносе групповых характеристик (частотной природы) на случай индивидуального выбора и оценивания.
Если общество здесь и сейчас таково что среди группы ХУ значимо выше частота преступников, террористов или лиц низких способностей, это можно использовать как предиктор отсеивания и особой проверки только если они — люди сугубо внешние, и вы можете не пускать их в своё пространство. Если они живут везде среди нас, и регулярно оказываются на собеседованиях на работу, среди поступающих в ВУЗы и пр., где требуется оценка индивидуальных качеств, нельзя следовать групповому стереотипу даже если он верен (а по ряду закономерностей социальной психологии — нельзя именно потому что он верен, так что в ВУЗ поступать пробуют представители «умного» меньшинства, на работу — некриминального и т.д.).
Точно также дело обстоит в случае с подозрениями в преступлении, измене родине, враждебной деятельности и прочим, что ставит человека вне общества или единомышленников. Либерализм здесь важен именно потому, что все люди равны, жизнь каждого имеет значение, в том числе в плане свободы мыслить, читать, действовать на публичном поприще и пр. И наибольшее значение она имеет там и тогда, когда оказывается под угрозой, попав под подозрение/враждебное давление, не в общем плане — это законная добыча марксистской и пр. социальной критики, а индивидуально, как ХУZ, а не представитель группы.
Понятно, что каждый может стать уголовным преступником или врагом, и отчасти это детерминировано соцпринадлежностью: но эта зависимость вероятностная и свободы выбора не отменишь, вопреки всем подобным попыткам со всех сторон политического и идейного спектра, это должно быть доказано обвинителями и/или обществом с соблюдением надлежащей процедуры, вне всякого обоснованного сомнения и пр. (как красочно обрисовано в нежно любимом мной чтиве про Перри Мейсона). Должно быть не ради самих обвиняемых — незаменимых нет, как верно заметил т. Сталин — а ради общества, чтобы удар пришёлся на настоящих врагов, а не на невинных жертв. Или, что много хуже, на своих, но думающих или делающих непривычное большинству (что может стать крайне полезным для общего дела завтра).
Возвращаясь к bon mot А.С.Макаренко. Для “чекиста” “дело” настолько важнее “я”, что он забывает и про “надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные” (Коринф.11:19), чего без развития ЧСВ не достичь; и про то, что если я действительно служу делу (родине, партии и т.д.), а не лицам, здесь и сейчас образующих наше начальство[7], “непресечение” моей жизни и деятельности в случае, если нападки несправедливы или обвинение не доказано, важнее для дела (нужней родине, партии и т.д.), чем моё “иссечение” из общественного организма, если я и правда виновен.
Это гомолог известного принципа Максвелла для научных теорий — из конкурирующих состоятельных объяснений (прошедших испытание бритвой Оккама) следует выбирать то, которое не пресекает последующего рассуждения[8]. В том числе потому, что «дух веет где хочет», каждый (член научного сообщества) в следующий момент времени равно может предложить прорывную идею, перспективный метод, добыть критически важный факт опыта. Прошлые заслуги и статус здесь не лучший предиктор, следовать им в соответствующих ожиданиях столь же неверно, как считать, что если рулетка 17 раз уже остановилась на красном, то скорее всего остановится и в 18й.
Это же верно для общества, которому все мы, даже сугубые индивидуалисты с либертарианцами, служим от первого крика до последнего дыхания. Жизни каждого из нас и всех вместе важны ровно настолько, насколько они воспроизводят — развивают, движут вперёд, сталкивают с другими и тем совершенствуют — разные идеи и общественные практики, посредством которых увеличивается знание и движется вперёд социальный прогресс (а за ним и научно-технический).
В этом требовании “непресечения” общественной деятельности кого бы то ни было по подозрению или вражде, пусть массовым, пусть имеющим свои социальные основания[9] — сугубая правота “либерализма” перед “демократией”. Это единственный раз в жизни, когда такое бывает; однако самые разные общества в ХХ веке, равно социалистические и буржуазные — раз за разом оказывались в ситуации, когда именно этот момент был критическим, “тонким местом, где рвётся”. Пора это исправить, особенно коммунистам: ведь недостаток, отмеченный выше, продолжение самых сильных сторон марксистской теории про борение классовых интересов и право с прочими надстроечными институтами, вроде государства, искусства политики, и т.д. как орудие господствующего класса.
Именно потому, что для всех классовых обществ это правильно, данные достижения цивилизации должны быть усвоены и применены ко всем, в том числе к классам и социальным слоям, ранее обделённым справедливым судом, вежливым отношением полиции, хорошим адвокатом на следствии, защите от диффамации в прессе (часто они обделены и доселе, как видим на современных США, где чёрные или смуглые фактически носят на себе мишень или оказываются боксёрской грушей в участках). Здесь в точности то же самое, что с научным знанием и техническими достижениями: большевики понимали что должны всё это усвоить и развить лучше, чем при капитализме, в том числе через просвещение тех групп и слоёв, кого раньше чистая публика держала в невежестве. Именно снятие барьеров для реализации этих талантов, пропадающих втуне в развитых странах, позволило самой отсталой стране Европы (империя отставала даже от Японии) к 1960-м гг. достичь научного паритета с США.
Недоверие к “господской науке” и враждебность к её представителям были везде контрпродуктивны именно потому что имели под собой основания. Это же верно для права, политики, массовой коммуникации и пр. Из их (верной в общем случае) классовой природы и служения господствующему классу следует вывод не об “отмирании” права или государства (это логическая ошибка типа “Вы несправедливы к NN! – Так что я, молиться на него должна???!!!), а прямо наоборот — о распространении их гарантий по защите свободы, мирной жизни, и пр. важных моментов самостояния личности на всех, чьи жизни наконец обретают значение, которого были ранее лишены.
То же самое с государством: оно растворится в обществе только тогда, когда никто не будет жить своим мирком и своим домком, не будет частных лиц, только зоон политикон (а если они появятся, общество отнесётся к ним «по-древнегречески», как к идиотам), и в первую очередь потому что все поучаствуют в принятии решений, в управлении страной и её экономикой — и именно то большинство, которое (до сих пор) из этого исключено. Как точно сказал Сталин: «отмирание государства через усиление» (говорил он обычно правильно, а вот делал…). Поэтому «коммунистический либерализм» не только возможен, но и обязателен для обществ советского типа, которые обязательно появятся в будущем (современная ситуация требует — если только глобальный капитализм не убьёт биосферу раньше, чем люди откажутся его терпеть).
Больше того, как советское общество превзошло развитые страны Запада в эффективности научного поиска, держало паритет в плане техники, и устойчиво обгоняло их в плане общественного прогресса[10], то обогнало бы и в классически либеральной повестке – защиты личности от мнений и настроений большинства ради выявления истины в состязательном процессе с рассмотрением мнений всех сторон, не сделай большевики тех ошибок, что отмечены выше.
А сделали они их потому, что позволили чувствам (классовой ненависти и мести, справедливости, следующей из неприятия угнетения и неравенства и т. д., подозрительности, подстёгиваемой реальной опасностью реставрации с одной стороны, термидора с другой) взять верх над разумом, пренебречь профессиональным поиском и наказанием настоящих врагов, отделением их небольшого числа от массы подозрительных граждан, используя инструменты либерализма, уже опробованные человечеством в этом плане. И очень плохое утешение, что на эти грабли сейчас вновь — после маккартизма, «запретов на профессию» и прочих приёмов подавления инакомыслящих, наказания «подозрительных» etc. — наступил Запад с «культурой отмены», «антирасизмом» и пр.
Тогда это была трагедия, сейчас фарс. Во-вторых, там это зачастую делают гг., спекулирующие левой и марксистской риторикой, что создаёт соблазн подражать; в третьих, и главное, независимо от происходящего в обречённом капитализме, нам надо исправить собственные ошибки, когда придётся строить коммунизм и восстанавливать Советскую власть на “повышенном основании”, а не оправдывать или скрывать их.
***
Вывод, важный и для современного общества — что прав без обязанностей не бывает, а нынешняя идеология “прав человека” ложна (социально опасна) тем, что плодит пострадавших невинно внутри и вовне. В том числе обвинение в преступлении (обычное следствие свободы слова и мнений) должно сопровождаться ответственностью, в диапазоне от публичного же признания ошибочности высказанного мнения до уголовной ответственности за клевету если обвинение не доказано.
Настаивающие на этом мнении могут прибегнуть к кампании в прессе и прочим массовым действиям вроде MeToo, чтобы получить доступ к справедливому суду, особенно в случае, когда обвинение направляется “снизу вверх”, жертва беднее преступника, зависит от него по службе и пр. бесправна сравнительно с ним. Но бремя доказательства лежит на обвиняющих, пусть самых угнетённых и (обычно) страдающих, презумпцию невиновности никто не отменял (хотя свобода слова и отчасти собраний всё время на это покушаются, особенно в обществе, где СМИ и площадки для сбора/обсуждения — частная собственность, а не общее благо).
Эта аксиома либерализма верна для любого общества, и капиталистического, и социалистического — проблема отделения добрых граждан от преступников или врагов актуальна везде и всегда. Исключительно важно, чтобы при этой сепарации был минимум ошибок, чтобы не создавать врагов из “своих” (вместе с потомками), а из несправедливо посаженных, затравленных и т.д. — аргумент против общественного устройства и политики государства.
Некогда на 19 съезде т. Сталин сказал, что коммунисты и их сторонники должны поднять знамя демократии, выброшенное буржуазией (в т.ч. её либеральными перьями) в грязь. Это стало правдой в следующие десятилетия, что обеспечило весь тот прогресс, что происходил в развитых капстранах с 1960-х гг. Сегодня, похоже, выбрасывается либерализм (примерно для половины по-прежнему недоступный). Увы, коммунистов там нет, и “поднять” некому — но когда они будут организовываться (что неизбежно по мере идущей трансформации буржуазного общества развитых стран — не разложения, нет, но обобществления, наконец-то захватывающего и надстройку, базис давно уже обобществлён) важно не повторять ошибок предшественников. Как писал Салтыков-Щедрин («Орёл-меценат»), чтобы «сие служило орлам уроком», при следующем восстановлении общества социального равенства, примата общественного над личным и т. д., тем более что история ведёт всё равно к нему.
[1] В том числе если в парламенте представлена лишь верхняя половина общественной пирамиды и/или гг.депутаты принимают в основном выгодные ей законы, нижней половине стоило бы не считать это государство своим, не платить налогов и т.д.
[2] Как тёмная (оборотная) сторона либерализма — в 90 случаях из 100 утверждаемая им «свобода» используется для защиты гнуснейших форм эксплуатации, вроде проституции, детского труда, «права родителей на ребёнка» и пр., а «права» — для защиты такого меньшинства, как богатые и сверхбогатые, от совершаемых преступлений, в диапазоне от «обычной» беловоротничковой преступности до растления малолетних и пр. «грязного белья чистой публики».
[3] Вот этот механизм воспроизводится левыми блоггерами сегодня, хотя стоило б научиться не наступать на грабли.
[4] Здесь можно возразить — нельзя сравнивать давление на собрании и на арестованных, сопротивляться второму несопоставимо труднее. Однако в годы репрессий (или моральных паник, или шпиономании) неустойчивость к первому создаёт основания для второго, превращает подозреваемых в жертвы. Аресту обычно предшествовали открытые обвинения (в «троцкизме», «вредительстве» и всём прочем, что сделалось основанием массовых страхов), перед которыми люди сдавались и каялись, чаще всего из благих побуждений — чтобы «быть вместе с партией», «продолжать то полезное дело, которым заняты», т. е. ставили общее выше личного, как бывшие оппозиционеры в ссылке каялись, чтобы быть снова полезными партии и стране, не стоять в стороне от строительства социализма. При пренебрежении либеральными принципами это равносильно смертному приговору — «сам признался, что враг», см.мнение о признании как «царице доказательств» в известные годы.
[5] Во времена Русской революции «демократией» называли простолюдинов, рабочих, крестьян и мещан. Им противопоставлялись цензовые слои — собственники или работавшие на собственников, как высокооплачиваемые профессионалы, т. е. в широком смысле буржуазные классы, проходившие ценз по доходам и собственности.
[6] В идеале конечно; человек слишком часто бывает слаб и зависим, ещё и боящимся боли, неустойчивым к пыткам и даже умело поставленному психологическому давлению….
[7] Или по меркам сегодняшнего дня — лидеров мнений, знаменитостей и прочих «воображаемых друзей» большинства нас.
[8] Или те — их может быть несколько: тогда действует плюрализм рабочих гипотез.
[9] Успешно обоснованных классовым анализом в марксизме, детерминацией взглядов и поведения соцпроисхождением — в социальной психологии и пр.
[10] В плане равенства женщин, ранее отсталых наций, у нас было важно какой ты человек, а не сколько у тебя денег, милиция с “Примой” в кобуре вместо дубинок и слезоточивого газа: в общем, преимущество в разных измерениях социального равенства.
