День в музее
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАГАРЛИЦКИМ БОРИСОМ ЮЛЬЕВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАГАРЛИЦКОГО БОРИСА ЮЛЬЕВИЧА.
Министр культуры России Ольга Любимова сообщила, что в новогодние праздники более миллиона человек посетили музеи. Я внес свой скромный вклад в эту статистику, дважды сходив в московский Музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. Правда, вполне хватило бы и одного раза, но пришлось идти дважды. И вот почему.
Привлекла меня выставка «Всеобщий язык», которая, надо отдать должное кураторам, оправдала не только мои ожидания, но и почти час стояния в очереди на морозе. Собрана она была довольно странным образом, объединив в одной экспозиции малоизвестные портреты русских провинциальных купцов, китайских чиновников и военачальников, дипломатические документы XVII века, шумерские таблички с деловой перепиской, брачные контракты европейских аристократов и даже один из ацтекских кодексов. По какому принципу всё это было собрано вместе я так и не понял (концептуальные объяснения, вывешенные на стенах музея, меня только ещё более запутывали), но было интересно и познавательно. Каждый из представленных объектов был по-своему занимателен, а мой личный интерес состоял в том, чтобы своими глазами полюбоваться на исторические документы, которые я в своих книгах упоминаю, или плоды работы древневосточной бюрократии, о которой я в своих лекциях рассказываю. В общем если кто-то соберется сходить на выставку, работающую до середины марта, то дело того стоит. Особенно, если сможет дождаться более теплой погоды, чтобы не стоять на морозе перед дверями музея.
Однако дальше меня ждало не просто разочарование, а нечто вроде культурного шока: из основного здания Пушкинского музея убрали коллекцию импрессионистов! Ну, это примерно то то же самое, как увезти из Лувра Мону Лизу или удалить статую Лаокоона из Ватиканского музея. Как выяснилось, произошло это уже некоторое время назад в связи с расширением музейных пространств — импрессионистов переместили в бывший Музей Частных коллекций.
Казалось бы ничего страшного. Картины же никуда не исчезли. По крайней мере основная часть привычной экспозиции по-прежнему доступна. Но куда-то разом делась та самая аура, про которую писал Вальтер Беньямин. Исчез привычный образ и даже смысл Пушкинского музея. Ведь это не просто здание, где висят картины иностранных мастеров. В Москве была собрана одна из лучших коллекций французской импрессионистской живописи, сравниться с которой может лишь Музей д’Орсе в Париже и, пожалуй, нью-йоркский Метрополитен. Московские купцы, не знавшие, куда девать «лишние» деньги из-за перманентного кризиса перенакопления, преследовавшего и прошлый и нынешний российский капитализм, в отличие от нынешних олигархов вкладывали средства не только в строительство модернистских особняков (кстати, куда более привлекательных, чем теперешние дворцы), но и в приобретение французских полотен. Многих парижских художников, считавшихся для западных буржуа слишком экстравагантными, эта страсть московских буржуа спасла от голодной смерти. Потом пришла революция, а импрессионизм превратился из экспериментального направления в европейскую классику. Картины стали доступны народу в залах роскошного здания на Волхонке.
Коллекция импрессионистов составила славу музея и его главное содержание. В советские времена мы тоже стояли часами на морозе ради очередной выставки, но осмотрев её экспозицию, надо было обязательно пройтись и по залам основной коллекции, лишний раз взглянув на любимые шедевры. Здесь была именно магия возвращения, когда каждый раз ты приходил увидеть что-то новое, но возвращался к привычному. Однако даже если отбросить ностальгические эмоции советской молодости, невозможно избежать элементарно логичного вывода: главная коллекция музея должна находиться в его главном здании.
Для того, чтобы посетить старых знакомых, пришлось снова купить билет и возвращаться на Волхонку день спустя (улучшая статистику, за которую отчитывается Любимова). На сей раз правда, стоять на улице пришлось недолго, но тут меня ждало новое разочарование.
Импрессионисты не просто были отправлены в ссылку, картины ещё и оказались крайне неудачно развешаны. Узкие, тесные помещения бывшего Музея частных коллекций вполне подходили для соответствующих картин, украшающих интерьеры старых квартир или даже частных домов разбогатевших предпринимателей, не совсем утративших в погоне за прибылью вкус к прекрасному. Музейные шедевры требуют совершенно иного пространства, особенно, если речь идет об импрессионистской живописи, которую разглядывать лучше отойдя на некоторое расстояние и наблюдая за тем, как меняется восприятие образов в зависимости от точки, с которой вы смотрите. Для того, чтобы получить полное впечатление от некоторых картин, приходилось выходить в соседний зал и пытаться через дверь заглядывать на нужную картину уже оттуда.
Возможно, читатель «Рабкора», привыкший к совершенно другой аналитике и публицистике, недоуменно спросит: зачем это нам? У нас есть гораздо более острые и важные проблемы. В конце концов, картины целы, а готовность наших сограждан ходить по музеям свидетельствует о том, что и в плане культуры масс не всё ещё потеряно.
Но в том-то и беда, что на фоне надвигающейся катастрофы для людей очень важно сохранять какие-то эмоциональные и культурные «привязки», позволяющие видеть себя и других в определенном контексте. У тех, кто сегодня принимает решения даже в сфере культуры, никакого контекста нет. Они могут даже вкладывать деньги в музейные проекты или расширять соответствующие пространства, перестраивать здания и устраивать презентации. Но они не переживают смысл культуры.
Спасаться от ужаса политической повседневности в мире прекрасного становится всё труднее. Хотя в этом тоже есть своя логика. Когда у нас будет другое общество, другими станут и наши музеи.
