О Турции духа
Уже в зрелом возрасте я открыл для себя турецкого писателя Орхана Памука. Читая его роман «Джавдат Бей и его сыновья» я тут же поймал себя на мысли, что в нем есть латентный главный герой, «трансцендентальное означающее», который просвечивает через все сцены романа как водяной знак сквозь бумагу купюры. И это, конечно, Ататюрк. Роман ведь – о реформах Ататюрка (он начинается с эпохи, предшествующей революции младотурков и заканчивается Второй мировой войной, таким образом охватывая собой время реформ Ататюрка). И основной его вопрос: может ли такое восточное общество как османское превратиться в общество, подобное европейским? То есть это роман о периферийной модернизации. Ответ на этот вопрос у Памука, похоже, отрицательный. Главные герои романа – инженеры Омер и Рефик и поэт Мухиттин чувствуют себя чужими даже в Турции Ататюрка, провозгласившей курс на прогресс и западный путь развития, как брат Джавдат-бея — младотурок Нурет чувствовал себя чужим в Османской империи (он умер от туберкулеза незадолго до революции, но фактически его туберкулез – метафора того, что он задохнулся в спертой духовной среде умирающего султаната).
Омер и Рефик вспоминают слова немецкого инженера Рудольфа, с которым они подружились на строительстве железной дороги. Ссылаясь на строки Гельдерина о Востоке, где люди научаются стоять на коленях раньше, чем ходить, Рудольф предрекает, что такие люди как Омер и Рефик, не просто получившие европейское образование, но и научившиеся думать, всегда будут чужаками на родной земле. Их никто не будет понимать, потому что способность мыслить здесь никому не нужна, здесь нужно умение всегда и во всем соглашаться с начальством, жить как все, по заведенному обычаю, думать о деньгах, о семье, о благополучии детей и больше ни о чем. Наличие идеалов, превышающих этот почти биологический уровень существования, сознательное отношение к жизни, и соответственно к себе (что есть самосознание, восприятие себя как личности, отдельной от других) здесь не приветствуется, потому что это избыточно и приносит человеку лишь проблемы, внутренние терзания.
Принято считать, что это – традиционное общество. Но традиционное общество живет верой, самоограничением, жертвенностью, чего здесь давно уже нет. Это такой низкий уровень вырождения традиционного общества, где человек уже как человек себя не воспринимает, он, как Джавдат-бей живет лишь радостями сегодняшнего дня, причем радости эти – получение денежной прибыли и жирное мясо под водку на ужин.
В сущности поздняя Османская Турция в этом сильно не отличается от кемалистской Турции. Кемалисты первого поколения, изображенные в романе, такие как депутат Мухтар-бей, одеты в европейские костюмы, говорят по-французски, пьют раку (турецкую водку), но ни во что не верят, произнося слова о прогрессе для проформы, а на деле интересуясь лишь водкой, вкусными обедами, политической карьерой, слухами. В этом они ничем не отличаются от пашей начала ХХ века, например, тестя Джавдат-бея, который тоже знал французский, бывал в Париже, умел рассуждать на «современные темы» и даже не очень-то верил в Аллаха (хоть и чем меньше верил, тем больше цеплялся за внешние обычаи религии – знакомая диалектика жизни, не правда ли?). Единственное, чего удалось добиться Ататюрку – переодеть всех в европейскую одежду, заставить отказаться от внешней мишуры, да еще построить индустрию. Во всем остальном Турция осталась прежней (и это подтверждают новейшие события: поэтому так легко многое из старого возвращается при Эрдогане).
Интересно, что младотурок Нурет ругал султанов за подавление просвещения, но и кемалист Мухтар в споре с Рефиком говорит, что если перед ним выбор: сильное государство или просвещение народа, то он выберет сильное государство и подавление просвещения железной рукой. Просвещенный народ ведь может отвергнуть программу Ататюрка, а этого допустить нельзя! Выходит, кемалистская Турция в данном пункте – возможно, самом главном для модернизации по европейски — мало чем отличается от султанской Турции.
Недаром фоном всех этих дискуссий является тяжелая болезнь и смерть Ататюрка, и интересно, что после его смерти кемалист Мухтар-бей фальшиво скорбит, а потом ловит себя на мысли, что на самом деле он рад тому, что он-то жив, что он думает уже о своих политических перспективах при новом президенте, и о вкусном ужине, который готовят на кухне. Это и есть его настоящие мысли и заботы, а не думы о том, что будет с реформами Кемаля после смерти вождя.
Рефик во время споров с Мухтаром приходит к грустному выводу, что возможно, Рудольф был прав, думающий человек, как он, всегда будет в этом обществе чужаком…
Почему меня так затронул этот роман? Потому что я вырос в таких же условиях, среди разлагающегося восточного общества в преддверии модернизации. Татаро-башкирский сегмент российского общества некогда, в эпоху наших дедов и отцов, пережил советскую модернизацию, но ко времени моего детства уже впал в обывательскую спячку такого же вырожденного традиционного общества. Я помню с каким затаенным восторгом мы, подростки, в конце 80-х слушали на кассетниках строчки Шевчука, тогда еще уфимца:
И когда нам захочется долго и громко кричать,
Вся огромная наша родня умоляет молчать
Потом была перестройка, попытка модернизации, к сожалению, в тюркской среде пошедшей по либерал-националистическому пути. Кстати, у Памука есть гениальное по глубине высмеивание национализма как попытки оглушить себя словно водкой слепым обожанием своего народа и ненавистью к другим. В романе это пытается сделать поэт Мухитин, который до этого считал себя турецким Бодлером – роковым декадентом, наслаждающимся саморазрушением. Затем же он становится убежденным турецким националистом (кстати, изображая старого турецкого националиста, с которым пытается сотрудничать Мухитин, Памук наделяет его биографическими чертами моего земляка – очень неоднозначного политика–пантюркиста Заки Валидова, который действительно, закончил свои дни в Турции).
А я наблюдал такие превращения доморощенных Бодлеров в жизни, видя как в годы перестройки, у нас в университете, хорошие, глубокие, умные люди – неплохие ученые, становились националистами и глупели на глазах, потому что у националиста всегда есть простые ответы на самые сложные вопросы: «сначала наш народ был самым великим, потом пришел народ-враг и всего нас лишил, все ценности нашего народа хороши, все ценности народа-врага плохи». Но националисты 90-х все равно имели свои, хоть кривенькие, но идеалы. А затем и среди националистов возобладали «политики-прагматики» вроде памуковского переродившегося Мухтара – ничем не отличимые от партийцев 70-х. Говорили они красивые и возвышенные вещи, но думали только о деньгах… Они вскоре и стали править балом.
То же произошло и по всей России. Эпоха Путина – это термидор «либеральной революции 90-х». Во Франции якобинцы и жирондисты перерезали друг друга и победило «болото», у нас в 90-е либералы и коммунопатриоты слопали друг друга и тоже победило «болото». Этой победой и этим «болотом» и является путинизм – господство «российских патриотов с домами в Майями». И снова думающему человеку душно и невыносимо, противно и неуютно в нашей «Турции духа»…
