Хватит играть в революционеров
Всё больше строят в России православных храмов. А днём с огнём не сыщешь христиан. Всё больше марксистских кружков. И всё меньше в левом движении материалистов. А слово «исторический»… ну кто-то участвует в постановке битвы при Бородино, а молодые марксисты в реконструкции революционных событий.
Но исторический материализм учит тому, что борьба соответствует развитию общественных противоречий, а не уровню знания прошлого. Кружки в России, как и клубы во Франции или кофейни в Англии, элемент борьбы в условиях монархии, при тоталитарной политике, при зарождении капитализма, при слабом малочисленном рабочем классе, там где ещё не победила буржуазная демократия с политическими правами. Но капитализм развивается, буржуазная демократия победила почти во всём мире. Ни меньше половины населения мира пролетарии. В 2009 году сравнялось в мире население, проживающее в городах, с сельским, фактом стали урбанизм, объективность пролетаризации населения. В годы молодости Ленина Россия была страной с 80% сельского населения, занятого в полунатуральном хозяйстве. Теперь больше 70% проживает в городе, а товарно-денежные отношения стали по сути единственной формой отношений. О каких кружках может идти речь?
Ради просвещения, в стране с массовым школьным образованием? Если только просвещать тех, кто в школе не хотел учиться. А самообразование на то и «само», что человек сам познаёт и изучает, потому что познание мира дело личное, а не коллективное. Это в религиозных сектах необходимо коллективное изучение катехизиса, где библейское знание зависит не от истины, а от количества людей, которые такое знание разделяют.
Рабочих просвещает развитие производительных сил, а не статьи левых, которые они пишут как библию или как молитву, без прочтения которой рабочие попадут в ад, конечно, капиталистический. Поэтому рабочие обязаны читать их статьи, а если не читают, значит, тем хуже для рабочих — разучились читать. Но нет, не люди разучились читать, а левые не научились писать.
Массовая грамотность, умение читать и писать, необходимость. Без чтения и писания невозможен рабочий за станком. Не научное просвещение, а развитие технологий, устроенных на принципах формальной логики, воспитывает в людях логическое мышление. А культура речи, умение понятно выражать свои мысли, необходимы там, где совместно живут разные люди, поэтому и возникает необходимость культуры. Бескультурье же результат смены общественной формации. В крестьянском быте все друг друга знали, все делали одно и тоже, мысли одни и те же. Выражаться абстрактно не требовалось, а для поддержания коллективного быта необходимо понимать эмоциональное состояние друг друга, отсюда и особенность русского языка. Когда же крестьяне стали пролетариями, то в городах они сохраняли свои старые привычки. И единственный способ выразить своё эмоциональное состояние для чужих людей стало грубое поведение и матерная речь.
Рабочие и без марксистских кружков хорошо осознают реальность. Неужели если левые не знают что делать, то трудящиеся не будут бороться против несправедливости, нищеты и нужды? Сама жизнь вынуждает вести борьбу за существование. И в этой борьбе за существование люди ищут не пророков с верным учением, а таких же нуждающихся, чтобы совместно действовать. Им точно не нужны бессмысленные проповеди, как должен правильно вести себя рабочий класс, как должен выглядеть настоящий революционер. Такое ощущение что левые ведут рабочий класс в марксистский монастырь, где в уставе прописано во что одеваться, что читать, с кем жить и как сексом заниматься.
Борьба за буржуазный комфорт не развращает рабочих, а побуждает к борьбе. Зачем рабочим аскетизм марксистского монастыря, где будут служить идеальному прообразу пролетариата, если они и так живут аскетически при капитализме. Если борьба за выживание следствие рабочей борьбы, то буржуазный комфорт — причина борьбы. Только комфорт жизни — это не потребительский культ социального статуса. Культура левых настолько же потребительская, выражающая социальную принадлежность, как и буржуазная роскошь, кричащая о том, каким слоям общества человек принадлежит. Буржуазный комфорт — это хорошее питание, своевременное лечение, удобства быта, культурное время препровождение. Почему бы это не сделать общечеловеческим достоянием, а не привилегией отдельного класса?
Нет такой задачи, как побуждать людей к протесту, когда они и так протестуют. Пассивность общества — это конец истории, отсутствие общественных противоречий. Но люди выбирают те методы борьбы, которые им кажутся перспективными в решении их проблем. Преступность — это тоже своего рода протест, хоть и деструктивный. Важно понимать в какой форме люди протестуют, а не навязаться исторически отжившую форму протеста, которая когда-то была успешной.
Не рабочие не хотят объединяться, а навязываемая левыми форма борьбы не объединяет рабочих. Рабочие не бастуют не потому, что не хотят отстаивать свои интересы, а из-за личных обязательств, в том числе перед своей семьёй. И вместо того, чтобы это осознавать, левые своё бессилие оправдывают вырождением пролетариата. Лучше бы организовали сбор средств в фонд помощи бастующим, чтобы когда рабочие будут бастовать, их семьям было бы на что жить.
И уж точно рабочие не объединяются не из-за того, что не осознают классовых интересов. Чтобы объединяться должно быть достаточно того, что будет объединяться. Должно быть больше самих протестов. А чтобы было больше протестующих, должно быть больше успешных локальных выступлений, потому что протест — это положительная обратная связь.
Классовый интерес рабочих — это не идея, которой должны служить в марксистском монастыре. Классовый интерес не может существовать вне личного опыта рабочего. Общественный интерес настолько же личный, как и индивидуальные потребности. Но так как личный опыт людей разный, то и классовый интерес для каждого имеет своё значение. Но если в своей форме классовый интерес и разный, но в сущности всех личных интересов лежит классовый интерес, общая участь — продажа рабочей силы. По сути, классовый интерес есть общий знаменатель дробей, которые необходимо сложить между собой.
Не теория объединяет, наоборот, объединение создаёт потребность в теории. Маркс развил свои идеи, когда рабочие начали объединяться, когда возникла объективная необходимость теории. Пока люди ведут самостоятельную борьбу, цена их ошибок низка, а возможность успеха, хоть и незначительного, велика. Но объединение не может уже действовать случайным перебором методов борьбы, выбирая лучший. Нужно уже понимать метод борьбы объективно, теоретически. Теория — это не мозг движения, а нервная система.
Революционный стаж не гарантирует теоретических знаний. Оттого что вы водите автомобиль тридцать лет, вы не станете инженером-конструктором автомобилей. Но без большого количества водителей невозможно создать хороший автомобиль, должны быть условия, рамки которых и устанавливают показатель хорошего автомобиля. Теория — это не правила поведения, а объективное понимание действительности. Теория не учит тому, что рабочие должны делать, она позволяет рабочим понять, что они делают.
Диктатура пролетариата — идея развивающегося капитализма, индустриализма, когда производственный капитал концентрировался вместе с рабочими. Рабочие в рамках производства могли объединиться, создать большинство в буржуазной демократии. Диктатура пролетариата — это демократическое большинство, которое устанавливает монополию на власть. Но капиталисты, проиграв выборы, добровольно не уйдут на пенсию, они вообще не выходят на пенсию. Они заменят буржуазную демократию диктатурой богатых. Поэтому рабочим недостаточно захватить власть, получить легитимность, они должны её ещё и удержать, а без вооружения рабочих масс этого невозможно сделать.
Но индустриализм ушёл в прошлое вместе с гегемонией железных дорог и массовых профсоюзов, а следовательно, и с диктатурой пролетариата. Капитализм теперь концентрирует финансовый капитал. Заводы-гиганты без крупных государственных заказов на войну финансово не выгодны, потому что такие заводы окупаются очень долго, модернизировать их очень дорого. Производство стало локальным, раздробилось на множество филиалов по всему миру, технически стало сложным, что потребовало больше инженеров, отсюда и возникновение среднего класса. Средний класс — политически сформированная техническая интеллигенция, то есть инженеры, которые обслуживают постоянный капитал. А так как производство перестало быть централизованным, массовые профсоюзы утратили свою экономическую силу. И уж точно не из-за того, что они были централизованными. Тоже антиглобалистское движение, являясь децентрализованным, не смогло ничего добиться, потому что сами условия изменились, и массовые организации, неважно авторитарные или децентрализованные, утратили свою историческую роль.
Но из того, что массовые профсоюзы ушли в прошлое, ещё не следует, что всеобщая стачка перестала быть средством борьбы рабочих за власть. Происходит процесс локализации протестов, производства, а значит, и борьбы. Объединение рабочих теперь вопрос территориальный. Ведь от повышения заработной платы выигрывает не рабочие отрасли, а территория, где повышение зарплат на отдельных предприятиях влечёт за собой рост зарплат и спроса вообще. А предприятия могут закрыться из-за стачки, только если у них низкая норма прибыли. Так что предприятия, которые разоряются при стачке, закроются в любое другое время и без стачки.
Но сколько должно быть локальных стачек, чтобы в стране произошла всеобщая забастовка? Когда груда камней становится кучей? Сама по себе локальная стачка для капиталистов несет высокие издержки на борьбу с ней при низкой потере потенциальной выгоды, что позволяет количественно увеличиваться локальным стачкам. А всеобщая стачка есть количественный рост локальных стачек, который изменяет качество самих стачек.
Так меняется и соотношение политических сил, сначала на местах, а уже потом это ведет к слому всей политической системы в стране. Организация рабочих теперь вопрос не партийный, а муниципальный. Но что же такого могут сделать социалисты, став муниципальными депутатами? Да в принципе ничего кроме того, что они, не являясь депутатами, уже делают. Может быть их деятельность станет чуть активней и эффективней, и приобретёт правовой статус. Ведь речь не о них, как о личностях, а о количестве социалистов во власти.
Левые с анархистскими убеждениями считают, что политики, вне зависимости от идеологии, обманывают. Но обманывают и друг, и любимый человек. Значит ли это что нам ни с кем не надо дружить и никого не любить. Политическая система не то, что позволяет представителям обманывать рабочих, а что помогает нам выявить обман представителей, контролировать ситуацию. Вне организационной (неформальной, стихийной, анархистской) деятельности обман не разоблачается.
Марксисты утверждают, что экономическая борьба должна сформировать новую рабочую организацию, которая заменит буржуазное правительство. А участие в буржуазном государстве приведёт к вырождению рабочей организации. Рабочая борьба не должна быть опошлена буржуазной политикой. Но не бывает организации без власти, как и власти без организации. Борьба с властью есть борьба за власть. Перерождение представителей рабочих связано с тем, что недостаточно количество социалистов во власти, чтобы количество изменило качество. Буржуазная политика есть надстройка экономическая, поэтому вне данной политики не может быть и борьбы экономической, преобразование базиса.
Левые испытывают крис именно по той причине, что не борются за власть, а предпочитают заниматься всякого рода культурно-социальными играми. Настоящие левые занимаются политикой, а не играют в революционеров, организуя заново кружки конца XIX века. И революционной может быть только политика, а не человек.
А «кружок» для левых есть всё общество. Уместность же левых идей определяются не количеством приверженцев в кружке или подписчиков в соцсетях, а количеством социалистов во власти.
