Русская литература многими из наших современников, даже в среде политически подкованных и социально активных граждан, порою воспринимается как собрание порядком надоевших после обязательного курса чтения для старших классов произведений иконописных классиков, либо как сценарная основа неплохих экранизаций, где умелая режиссерская рука даёт возможность хорошим актёрам зримо и глубоко представить частную и общественную жизнь, любовные страсти и духовные борения памятных со школьных времён персонажей. Подобная точка зрения игнорирует великую роль отечественных художников слова в идейных схватках своего времени, тот вклад, который многие из них, вне зависимости от своих субъективных намерений и личных политических пристрастий, внесли в освободительное движение нашей страны, в подготовку умов и сердец к восприятию социалистических идей. Подготовку, без которой невозможен был бы успех русской революции прошлого века.
Одним из тех, к кому во многом применима данная формула, является Иван Сергеевич Тургенев. 3 сентября — сто тридцать лет со дня его ухода из жизни вследствие тяжелой, мучительной, неизлечимой болезни. Автор, принадлежавший, по словам его юношеского друга, идейного союзника, а впоследствии последовательного оппонента Александра Герцена, к числу литераторов и ученых, действовавших «без всякой предвзятой мысли», пытавшихся беспристрастно отыскать свои ответы на вековые русские вопросы, создал не просто бессмертные произведения, но и отыскал в окружавшей его жизни и художественно воплотил типажи, являющиеся нарицательными и узнаваемыми в нашем обществе и поныне.
«В современной русской беллетристической литературе нет ни одного писателя (за исключением немногих сверстников покойного, одновременно с ним вступивших на литературное поприще), который не имел в Тургеневе учителя и для которого произведения этого писателя не послужили отправною точкою. В современном русском обществе едва ли найдется хоть одно крупное явление, к которому Тургенев не отнесся с изумительнейшею чуткостью, которого он не попытался истолковать, — написал сто тридцать лет назад в некрологе автору «Отцов и детей» великий русский сатирик Михаил Салтыков-Щедрин. — Литературная деятельность Тургенева имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова. И как ни замечателен сам по себе художественный талант его, но не в нем заключается тайна той глубокой симпатии и сердечных привязанностей, которые он сумел пробудить к себе во всех мыслящих русских людях, а в том, что воспроизведенные им жизненные образы были полны глубоких поучений».
Вступив на литературную сцену в эпоху николаевской реакции, уже после трагической гибели Пушкина и Лермонтова, Тургенев продолжил их традиции, и Герцен имел все основания заметить, что Онегин, Печорин и «герои ранних романов Тургенева — это одно и то же лицо». Отсюда и пошла сквозная для всего творчества Ивана Сергеевича тема «лишнего человека», человека, выбивающегося из привычных рамок дворянского общества времен сословной монархии, человека, традиционную консервативную мораль этого общества отвергающего, человека, из этого общества изгоняемого и вследствие этого погибающего. Таков Рудин, нашедший прекрасный конец на баррикадах восставшего Дрездена, таков «нигилист» Базаров, таковы персонажи поздних романов Тургенева «Дым» и Новь». Понятно, что в условиях николаевской реакции, торжества «казенного патриотизма» и насаждения властью в общественном сознании «высочайше апробированной» триады «православие — самодержавие — народность» герои Тургенева, эти «чужие среди своих», не могли, исходя из отсутствия в тогдашней России организованного революционного движения, не обращать свои взоры к Европе. Как отмечает Герцен, «это было совершенно естественно. Рядом с Николаем, который откровенно заявлял, что он не знает, как ему быть с цивилизацией, и которому всё человеческое было чуждо, далекая революционная Европа с её ореолом 1830 года должна была казаться землёй обетованной». Подобно своим героям своих романов и повестей, стал убежденным «западником» и сам Тургенев. Отвергавшие крепостническую действительность «западники», в то же время, как и все «лишние люди», были во многом, скорее, людьми слова, а не дела, со склонностью бесконечно анализировать свои внутренние переживания, абсолютизировать свои житейские неудачи и любовные неурядицы, мешавшие им — вплоть до самого конца — перейти от прекрасной мечты к прозаическому, но необходимому действию. Именно это обстоятельство, сполна присущее многим героям Тургенева, впоследствии, уже в совсем иной общественной ситуации, тонко подметил и подверг уничижительной критике Николай Чернышевский в своей знаменитой статье «Русский человек на rendez-vous»: «Он не привык понимать ничего великого и живого, потому что слишком мелка и бездушна была его жизнь, мелки и бездушны были все отношения и дела, к которым он привык… Он робеет, он бессильно отступает от всего, на что нужна широкая решимость и благородный риск…»
Великий литературный критик и пламенный революционер-демократ беспощадно ставит подобным персонажам диагноз, актуально звучащий применительно ко многим нашим соотечественникам и по сей день, в современной нам путинской капиталистической России: «Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиной он не становится или, по крайней, мере не становится мужчиной благородного характера. Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? в чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах. Если я стану наблюдать людей в том виде, как они представляются мне при отдалении от них участия в гражданской деятельности, какое понятие о людях и жизни образуется во мне?» Справедливости ради заметим, что русские революционные демократы никогда не смешивали действующих лиц тургеневской прозы и драматургии и их автора, не перенося упрёков вымышленным героям на личность художника, своим пером их создавшего.
«Тургенев был человек высокоразвитый, убежденный и никогда не покидавший почвы общечеловеческих идеалов, — вспоминал после смерти Ивана Сергеевича Салтыков-Щедрин. — Идеалы эти он проводил в русскую жизнь с тем сознательным постоянством, которое и составляет его главную и неоцененную заслугу перед русским обществом. В этом смысле он является прямым продолжателем Пушкина и других соперников в русской литературе не знает. Так что ежели Пушкин имел полное основание сказать о себе, что он пробуждал «добрые чувства», то то же самое и с такою же справедливостью мог сказать о себе и Тургенев. Это были не какие-нибудь условные «добрые чувства», согласные с тем или другим преходящим веянием, но те простые, всем доступные общечеловеческие «добрые чувства», в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты. Тургенев верил в это торжество; он может в этом случае привести в свидетельство все одиннадцать томов своих сочинений. Сочинения эти, неравноценные в художественном отношении, одинаково и всецело (за исключением немногих промахов, на которые своевременно указывала критика) проникнуты тою страстною жаждой добра и света, неудовлетворение которой составляет самое жгучее больное место современного существования».
Отмечая то, что «Базаровы, Рудины, Инсаровы — все это действительные носители «добрых чувств», все это подлинные мученики темной свиты призраков», главную заслугу Тургенева бескомпромиссный борец с «тёмным царством», уродливым миром «помпадуров и помпадурш», «господ ташкентцев и пензенских корнетов» видел в том, что «что сделал Тургенев для русского народа, в смысле простонародья». По мнению Салтыкова-Щедрина, «несомненно, сделал очень многое и посредственно, и непосредственно. Посредственно — всею совокупностью своей литературной деятельности, которая значительно повысила нравственный и умственный уровень русской интеллигенции; непосредственно — «Записками охотника», которые положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды». От Тургенева идёт в русской литературе линия духовных поисков тех начал в народной жизни, народном быте, русской истории, которые дали бы идейную основу для самореализации, развития к подлинному народоправству заложенных в крестьянской и мещанской среде здоровых сил, пробивающихся сквозь толщу предрассудков, сквозь уродства крепостнических нравов и привычек, сквозь вековое варварство барского гнёта, сквозь нищету и бесправие. Отрицание крепостного права и всего того темного, гнусного, что несло крепостное право в русскую жизнь, не могло не носить революционно-демократического характера, и вклад первопроходца этой темы в борьбу за освобождение крестьян огромен и неоспорим: «Никогда еще раньше внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение. При этом нужно заметить, что Тургенев никогда не накладывает густых красок, никогда не применяет слишком сильных выражений. Наоборот, он повествует с большою пластичностью, употребляет всегда лишь изысканный слог, который необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта крепостничеству» (Александр Герцен).
…Современная борющаяся с буржуазной властью Россия Тургенева не забыла. Мы помним о нём, как и о всех тех, кто вписал своё имя в историю русского освободительного, революционно-демократического движения, о всех тех, «которых сердца истекали кровью ради народа русского», говоря словами Салтыкова-Щедрина, о тех, кто своим пером, своим опытом, своей жизнью готовил Октябрь 1917 года. О тех, кто и поныне помогает нам бороться за лучшую, достойную жизнь, за человеческое достоинство, против мира отчуждения и бесправия, лжи и клеветы, эксплуатации и господства привилегированного меньшинства, а, значит — за социалистическое будущее нашей страны. Как это, на первый взгляд, не покажется удивительным, либерал и западник Тургенев, при всех своих противоречиях, идейных метаниях и политических иллюзиях, занимает в этом ряду достойное место.