В самом сердце Полесья, среди песков и болот, стоит Каменное село. Серые, в зеленых мхах, валуны разбросаны по бескрайнему лесу. Здесь есть камни размером с сельскую хату, а есть размером поменьше, как сарай или хлев. О Каменном Селе сложена легенда, которую травят появившимся здесь недавно туристам. Его жители будто бы не дали хлеба Даждьбогу, явившемуся им в облике нищего старца. И в отместку он превратил дома в огромные валуны. Самый большой из них зовут Камнем бога. К его серому боку приставлена лестница, и если подняться наверх, на гладкой поверхности видны выбоины, которые зовут божьими следами. В них валяются монетки и пестрые лоскутки – дань суеверных граждан, забравшихся в эту глушь. Они верят: если вступить в каменный след босой ногой, он окажется теплым.
Каменное Село служит предметом давнего спора геологов. Часть их отстаивает его ледниковую природу, а прочие видят в каменных «домах» останец горного кряжа, вроде многих других памятников гранитного Житомирского Полесья. Впрочем, этот спор велся всерьез двадцать пять лет назад. Тогда людей еще интересовали удивительные реликтовые растения этих мест, например понтийская азалия или теплолюбивый плющ, а бородатые аспиранты спорили, что сформировало песчаные дюны в глубине полесских лесов. Сегодня на исследования чаще всего нет денег. И посмотреть на Каменное село едут любители фентези, этники, неоязычники или просто любители праздно побродить на выходных с фотоаппаратом и рюкзаком.
Местные жители смотрят на них, как на пришельцев из другого мира. Они заняты будничным выживанием – главным образом, за счет натурального хозяйства и собирательства даров бескрайнего леса. Таблички радиационной угрозы запрещают брать здесь ягоды и грибы, но они все равно попадают в суп и на базарный прилавок.В центральном магазине райцентра Олевск меланхолично жаловались на белорусов, которые приезжают сюда скупать продукты и хозтовары. Прямого пассажирского сообщения между Олевском и Мозырем давно нет, но таможенный переход открыт, и люди пересекают границу на автомобилях.
– Покупают все подряд. У них цены гораздо выше, но зато деньги есть. А у нас зарплаты по шестьсот гривень. Поэтому и дешевизна – не на что людям покупать, – говорил продавец.
За Олевском, в сторону границы, идут нищие, безымянные села. Указатели с их названиями давно сдали в металлолом, так что местные жители иногда пишут их сами на досках и на фанере. Местные говоры несут в себе выраженные признаки белорусской фонетики, а житель села Рудня Замысловецкая Адам Демьянович Ренкас говорит, что их род идет от братьев-литовцев, некогда добывавших тут болотную руду. Заводик-рудня стоял на реке Перге, где сохранился старый деревянный мост, построенный из стволов дубов и осокорей. Вода в Перге красноватого цвета, как и в большинстве здешних лесных рек – из-за особенностей минерального состава почв. Полещуки выводят ее название от пчелиной перги – так называют законсервированную в пчелиных сотах пыльцу. Название реки Уборть, куда впадает Перга, также несет в себе явный след старинного промысла бортников. Он сохранился тут по сей день. Огромные, потемневшие от времени колоды-борти развешаны на деревьях в лесу между Рудней Замысловецкой и Каменным Селом. Адам Ренкас показывал нам эти архаические ульи, вырезанные из стволов столетних сотен. Они очень старые, их делал еще дед Адама Демьяновича, который занимается бортничеством почти восемьдесят лет. Толстые вековые колоды висят на деревьях и расставлены на его дворе, украшенном длинным шестом с красной тряпкой, чтобы отгонять коршунов. Они досаждают здесь также, как и расплодившиеся волки, которых отстреливают зимой крестьяне.
Ренкас открывал для нас полые изнутри борти, где тяжелые соты свисали без всяких рамок, будто в дуплах деревьев, источая запах меда и древесины.
– Борти село спасают. Раньше тут в лесу добывали смолу-живицу. Все лето бригады работали. Для химического производства и других нужд. Двадцать лет как ничего нет. Медом люди занимаются, ягодами, грибами, охотой. Кто не пьет, пару сотен гривень за лето имеет, – рассказывал он потом, когда мы бродили между зеленых валунов Каменного Села.
– Газета профсоюза лесной промышленности написала про эти камни, и тогда мы прославились. А до этого в них только дети играли. В школе учили, что их ледник принес, а сейчас столько баек говорят. Выдумки все это.
Мы ехали в машине по лесным дорогам, проезжая вырубки, где гранитные валуны одиноко высились среди сосновых пеньков. Дед говорил, что этот лес вырубили на несколько десятков лет раньше, чем было положено. Сегодня за этим нет никакого контроля. Ведь лес кажется безграничным, а людям надо за что-то жить.
Вечером, на выезде из Рудни Замысловецкой, нас остановила сгорбленная бабка. Она попросила подвезти в соседнее село свою пьяную беременную внучку. Девушку звали Леной, ей было чуть больше двадцати, но отекшее от самогона лицо добавляло добрый десяток лет. Лена была в гостях у тетки, той самой доброй старушки. И получила в подарок десятку, собираясь поехать на выходные на дискотеку в Олевск. Один раз в жизни она была в Житомире и мечтает когда-нибудь посмотреть Киев. Лена не умеет писать и ушла из школы в седьмом классе. Больше всего она боялась, что мы «обидим» ее где-то в лесу или выкинем из машины за то, что она «провоняла все чесноком».
Через год Украина будет праздновать двадцатилетие независимости – и Лена, пьяная мавка полесского леса, лучше всего подошла бы в качестве ее символического портрета. Куда лучше, чем гламурная модель или столичная студентка в пасторальной вышиванке, приобретенной где-нибудь на «Шешорах».
Пока мы слушали Лену, лесная дорога вдруг уперлась в поваленные деревья. Бензопила жужжала в лесу гигантской пчелой. На обочине резали березы, сваливая их прямо на трассу. Пришлось долго ругаться с рубщиками, чтобы они вызвали по рации трактор и начали оттаскивать стволы. Мы брали березки поменьше, отгоняя пытавшуюся помогать нам Лену. В конце все устали, и мы с рабочими сели на перекур. Сидя на своих бензопилах и чурбанах, они вяло спрашивали про выборы и политиков, говоря о них с безразличной ненавистью.
Осенью 945 года Игорь Рюрикович, вождь разбойного клана варягов, осевшего на торговых путях в Киеве, пришел в полесские леса собирать дань у племени древлян.
«…Пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, – поразмыслив, сказал своей дружине: «Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще». И отпустил дружину свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань». И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня, и дружинников его…»
Если верить преданию, киевского князя разорвали, привязав его к двум согнутым деревьям. Конечно, история Игорева похода несет в себе сомнительные моменты, как и все ранние места древнерусского летописного свода. Не ясно и то, имели ли место зверства его вдовы, святой равноапостольной княгини Ольги, которая, согласно каноническому тексту киевской хроники, с изощренной жестокостью мстила древлянам. Но за летописной историей стоит память о давних бунтах лесного народа, уставшего от грабежа киевских волков. И сейчас здесь должны помнить, что нужно делать с этими хищниками.
Лена торопила нас ехать, но я долго слушал, что говорят о наших князьях лесорубы. Не стоит пересказывать эти слова. Если бы их ненависть обрела материальную силу, она превратила бы чиновников в камень.
