Недавно я спросил себя: было ли такое, чтобы мне или хоть кому-то из моих знакомых от мента вышла польза?
Инстинктивно, как и многие, я перехожу на другую сторону, если вижу их на улице. Но был в моей жизни единственный случай, когда я сам вызвал милицию. Утром я проснулся от того, что в квартиру ломятся два пьяных амбала, громко матерясь. Особого драматизма ситуации придавало то, что со мной дома была жена с трёхмесячной дочкой. Схватив единственное в доме оружие – армейский штык-нож – я попытался вступить со штурмующими в переговоры, но они выкрикивали неизвестные мне имена и продолжали деловито выкорчевывать из стены стальную дверь какими-то инструментами. Я набрал номер местного отделения и объяснил ситуацию: «Выносят дверь, обещают убить, кажется, вооружены». Расстояние до отделения минут 10 пешком, не больше. Милиция приехала через сорок! За это время штурмующие то ли выяснили, что ошиблись адресом, то ли, что дверь очень хорошая, не ломается, и, пригрозив вернуться вечером, сели в свою тачку и отбыли. Я записал номер. Через сорок, повторяю, минут, в подъезд не торопясь вошли двое – флегматичный увалень в обычной форме и космонавт с автоматом в бронежилете. Флегматичный, убедившись, что в квартире нет ни трупов, ни крови, утратил ко мне интерес, стал разглядывать готические гравюры на стенах, а потом и вовсе сел на табуреточку и уставился в окно. Зато автоматчик развил активность: прописан ли я по этому адресу и как давно? И где мой паспорт? И где ордер на эту квартиру? И чей это ребенок? И почему здесь находится моя жена, если она прописана по другому адресу? И кто ещё тут прописан? В общем, это растянулось на час и превратилось в какую-то смесь принудительной проверки документов и беглого обыска. Я рассказывал им свою ерунду про какое-то нападение и мешал проверять, кто я и почему здесь живу?Прощаясь, я протянул флегматичному бумажку с записанным номером и спросил, будет ли это иметь последствия? «Нам не столько платят, чтоб под пули лезть», – сказал он то ли мне, то ли напарнику, уже шагая вниз по лестнице. Я хотел спросить: «При чем тут пули? Нужно установить владельца машины, узнать, где он, сделать так, чтобы эти люди в усиленном составе сюда не вернулись, выяснить, не ломают ли они сейчас где-то "ту" дверь, раз моя оказалась "не той"?». Но вместо этого я просто улыбнулся им вслед. Всё это было не по адресу. Документы мои оказались в порядке, я их больше не интересовал, и на том спасибо. Надеяться можно только на штык-нож. Нас всех успели бы трижды убить в тот день, пока они добирались, а кого-то вполне возможно и убили. «Вот если бы вместо нас к тебе РУБОП пришел, они бы тебе тут весь паркет подняли», – успокоил меня автоматчик, намекая, как мне повезло. Почему РУБОП, я что, его вызывал?
В далеком советском детстве я представлял их себе как михалковского дядю Степу – позитивными и всемогущими хранителями порядка. Последнее, где я встречал такой портрет, но уже в извращенной форме – приговский цикл стихов про «Милицанера». У одноклассника был папа-мент, над ним посмеивались, но я не понимал почему. Завидовали, наверное?
Борьба с экстремизмом
В старших классах я начал ходить на рок-концерты. Там в толпе сновали «добровольные помощники» милиции, какая-то комсомольская перхоть, они следили, чтобы не поднимали вверх зажигалок и не вставали с кресел. Было здорово под песню Кинчева «Моё поколение» сцепляться руками и не пропускать этих «помощников» к «нарушителям», делая вид, что не слышишь их истеричных приказов. В итоге они быстро вызывали ментов и те нас растаскивали или выбрасывали из зала. Это был настоящий рок-н-ролл. Параллельно я начал ходить на суды над политическими активистами перестроечных времён. Там нас уже безо всякого повода затаскивали в автобусы, где не было свидетелей, забирали атрибутику и физически учили лояльности, положив на пол. «Думаешь, я этой власти служу? – иронично спросил меня там однажды их главный и сломал пополам кассету с интервью, записанными в суде. – Нет, брателло, я и есть власть!»
Через несколько лет, уже в буржуазные времена, мы устраивали студенческие акции и шествия, которые нередко заканчивались отделением. Там могли, втолкнув в кабинет, приложить головой о стальной сейф. Это больно, обидно и запоминается навсегда. «На, бей меня!» – издевательски говорит мент, протягивая тебе свою дубинку, и сразу после того, как ты откажешься, близко знакомишься с сейфом. «Сейф» доставался тем, кто обещал ментам судиться с ними за рукоприкладство и неправомерное задержание. Ещё у них всегда находились «свидетели», какие-то несчастные, полностью подчиненные им ханыги, которые могли подтвердить любую нашу вину и дать любые, самые дикие против нас показания, просто кивая головой и всё подписывая. Эти «свидетели» никогда потом не являлись в суд, чтобы ответить хоть на один вопрос. Когда «свидетели» начинали «свидетельствовать», то есть, запинаясь, повторять все, что они успели запомнить из только что надиктованного ментами, интересно изучать их лица. Там нет ни намека на внутренний компромисс и чувство неправильности происходящего. Они боялись вообще всего и делали, как мент сказал, считая это оптимальной стратегией выживания в этом мире и не видя в этом никакой проблемы.
Позже менты разгоняли дубинками стариков-коммунистов, не стесняясь смотреть им в глаза. «Авторучка, лист бумаги или хер в очко!» – грозно обещали они в своих кабинетах, но мы были уже тертые и знали, что это не значит вообще ничего. Просто мент рычит. А рычит он вовсе не потому, что он «цепной пёс системы», ему абсолютно по барабану, анархист ты или монархист. Ты создал проблемы на его территории, на том квадрате пространства, из которого он сосет деньги, а он хочет, чтобы всё шло по его плану, имеющему, кстати, очень мало общего с законом. Он хочет, чтобы ты не существовал, потому что ты усложнил его жизнь и в этом твоя вина. Или такое восприятие и есть главный ресурс системы?
Однажды, во времена студенческого активизма, я стоял на автобусной остановке у своего дома. Отличить меня от других граждан было легко: длинные волосы, камуфляж, военная обувь, значок с Мао. Вдруг на меня надвинулся решительный усатый мужичина в безвкусной кожаной куртке и, ткнув меня кулаком в грудь, спросил: «Ну ты чё?». Не ожидав этого тычка, я отскочил назад и, как мог, сгруппировался, решив, что будет драка. Но вместо удара он поймал меня за плечо и потащил к машине, которую я только что заметил. Там его ждал один или двое, не рассмотреть. Я вырвался и побежал, люди вжались в остановку, следя за этим шоу. Усатый тяжело побежал за мной. Я был уверен, что быстро оторвусь. Но тут расклад сил изменился. Его притормозили двое парней. Не то чтобы моих близких друзей, но знакомых по школе и двору, которые видели всё с самого начала. Я остановился. Оказавшись у них в руках, мужичина что-то прорычал, вывернулся, сел в машину и умчался. Он показал им удостоверение опера, чтобы его не трогали. Такие случаи щекочут нервы, особенно, когда узнаешь, что бывает с теми, кого всё же затаскивают в машину для «мужского разговора» и «серьезного предупреждения». Если уже темно, могут, например, отвезти на кладбище и держать там пистолет у виска, пока ты не повесишь на себя всё, что им нужно. Знаю такую историю. Правда, если ты всё же откажешься, этот цирк закончится тем, что тебя просто бросят на кладбище одного, пообещав пристрелить в следующий раз. По крайней мере, так было в известном мне случае.
Теперь, конкурируя с ФСБ, они создали свой идиотский «Центр Э», который неуклюже подбрасывает наркотики, закрывает сайты безобидных мистиков и рассылает всем подряд малограмотные письма с непостижимыми угрозами и предупреждениями. Но что я всё о политике? Она ведь интересна меньшинству.
Правопорядок
Если сложить все задержания вместе, то я провел в их клетках какие-то жалкие полмесяца жизни, по сравнению с настоящими активистами и поминать смешно. Вечер в обезьяннике и ночь в камере – хороший способ узнать, чем они вообще там занимаются, в своих «отделениях». В основном, обирают пьяных, запугивая их «подведением» под любую статью, вымогают с торговцев (чаще нерусских), которых доставляют из разных точек своего «питающего квадрата», вяло обсуждают футбол и телесериалы на каком-то полу-блатном полу-дебильном наречии. Впрочем, почему «в основном»? Ни за каким другим занятием я их и не видел там в эти суммарные полмесяца.
Один мент, ушедший позже в фашисты, рассказывал мне, что его уволили из органов за то, что он расстрелял из автомата на трассе машину, водитель которой не пожелал остановиться. Там ехала пьяная молодежная компания. В живых не осталось никого. Наказали увольнением. Тогда-то «несправедливо пострадавший» и понял, что милиция антирусская, своих не бережёт, и ушел к ультраправым. Другой мент, рангом гораздо выше, предлагал моим знакомым, узнав, что они из «экстремистской партии», купить у него оружие в любом количестве. Он даже делился тем, как проходят пробные «стрельбы» – за городом, на отловленных бомжах, которых всё равно никто искать не будет. Сочинял, наверное, но даже если так, направление фантазии интересное.
В студенческие годы по выходным я торговал и менялся дисками на Горбушке, а точнее, у ближайшего к ней метро. По эскалатору поднимался толстый и довольный мент-пингвин и со всех собирал дань, несмотря на то, что у всех было разрешение на торговлю. Если новичок спрашивал «за что?», мент раздувался и свирепо выговаривал одно слово: «Антисанитария!». Тут же появлялись ещё двое, и новичка вместе с дисками увозили до выяснения в «мусарню». Половина дисков оставалась там навсегда и больше непонятливому меломану появляться тут смысла не было. Собрав дань, мент шел в кафе, где не спеша обедал. Однажды мы спросили у официантки, платит ли он, она не ожидала, что мы сморозим такую чушь: вы что? они же милиция! То есть в бюджете кафе была выделена графа на кормление ментов. Не так давно, проверяя ту же тему, художники из группы «Война» нарядили одного из своих активистов в милицейскую форму. В супермаркете он набрал полную тележку, уложил на кассе в пять пакетов и спокойно, ничего не платя, вышел. Кассир и охрана только сильнее вжали головы в плечи и ничего «не заметили».
Когда первый, созданный нами, кооперативный книжный магазин сожгли неизвестные, менты не сделали просто ничего. Мы называли это «расследование в стиле амбиент». Приходил представитель закона, но собеседников приятных не нашел, позевал и ушёл. Надо ли объяснять, что результата у расследования не было. Зато пока магазин ещё не сгорел, они не раз приходили проверять нас на предмет «экстремизма». Сначала приказали убрать висящую под потолком игрушечную винтовку, потому что с улицы она слишком похожа на настоящую, потом проверяли книги, нашли радостно «НБП» на обложке, но это оказался Хармс, серия «Новая Библиотека Поэта», разобравшись, Хармса брать не стали, зато изъяли на экспертизу «Энциклопедию секса». Экспертиза эта длится восьмой год.
Моему приятелю угрожали по телефону, обещали выкрасть ребенка. «Может, вы кому-то много денег задолжали?» – шутили менты и отвечали в том смысле, что ничем помочь не могут. В итоге его квартиру обстреляли и приятеля спасло только то, что задерганный угрозами, он закрывал вечером балконное окно толстыми деревянными дверями. Другой мой близкий друг шел ночью по Петербургу с вечеринки и было ему очень весело. Его остановили для проверки документов. «А это что? – спросил мент, доставая бумажку из паспорта. – А это мой билет в Париж, я только вчера прилетел – весело сказал приятель. – В Париж? – уточнил мент». После этого, «проверяемого» начали жестко бить, документы и билет оставили, но вот деньги забрали все. Им не понравилось, что кто-то летит в Париж без их разрешения, да ещё и столь хамски заявляет об этом. Поверить, что приятель всё это выдумал или переиначил, у меня не получается, он известен как предельно честный, не склонный к художественному вранью человек с безупречной репутацией книгоиздателя.
Когда им заявляют об изнасиловании, они обычно смеются, интересуются подробностями и советуют не писать заявление, чтоб не позориться. Если похитили человека, они говорят: «Найдется, загулял». И действительно, иногда находится, но часто это труп. Впрочем, если им попадается труп, они запросто могут вышвырнуть его в другом районе, чтобы самим с ним не возиться.
Мне 35, в жизни было много событий, но я не помню ни одного позитивного вмешательства мента в свою жизнь. Пожалуй, самое безобидное – в молодости, когда у меня дома случались квартирные концерты или просто вечеринки, их пару раз вызывала бабушка сверху. Мы обещали не шуметь и они уезжали. Даже удивительно, что никто не пострадал. Это самое лучшее, что я могу о них вспомнить.
Я опрашиваю знакомых, кто-нибудь знает о них хоть что-то хорошее? Ну, хоть один случай? Что-то позитивное? Но слышу только: «разбили голову», «сломали руку», «заставляли держать на груди папку со своим делом и били по ней», «вывернули карманы», «подбросили дурь», «посадили, потому что был заказ отмазать виновного», «оставили дышать хлоркой на ночь в камере»… Ни одного случая помощи. «Ничем не помогли», пожалуй, самое позитивное, что я слышу. Из всех этих историй можно сделать книгу. Но я пока не хочу. Думаю. Почти у каждого гражданина России такая книга уже есть в голове и ничего полезно нового из моей он не узнает. Похоже, национальная идея, наконец, найдена и эта идея – антиментовская. Она, действительно, объединяет всех. «Все мы ненавидим ментов», – как сказал в давнишнем интервью американский панк Джело Биафра и вот он-то, гражданин США, как раз сильно преувеличивал насчет «всех».
Недавно Лимонов пообещал, что в случае его победы российская милиция будет расформирована. Вряд ли ему представится возможность осуществить такой исторический шаг на практике, но в предвыборном смысле это беспроигрышный ход. Трудно представить себе требование, более популярное в народе.
Музыка по теме:
