Работая много лет в вузе, я окончательно убедилась, что у меня есть любимый тип зачетки. Не люблю «монотонные», неважно, в «тройках» они или «пятерках». Люблю я смешанные зачетки, но не стохастически смешанные, где «пятерки» перемежаются с «тройками» и «четверками», а такие, в которых ясно видна «точка невозврата»: сдал человек одну, две или три сессии из рук вон плохо, взялся за ум и стал учиться на «отлично». Таких студентов, особенно хорошо ответивших на моем экзамене, я всегда приглашаю к себе писать диплом. Очень я уважаю в человеке способность «переломить ситуацию». Настоящий праздник – наблюдать такую «точку перелома», принимая экзамен.
Следя за развитием студентов с первого по пятый курс, узнавая о дальнейшей судьбе выпускников, я воочию убеждаюсь, что собственная воля человека может творить чудеса, тогда как врожденные способности и условия воспитания, не будучи личностно освоены, остаются только нереализованными возможностями. Целеустремленность, внутренняя дисциплина, работоспособность – одним словом, качества – доминируют над интеллектуальными и даже творческими способностями самими по себе.
Я всегда лучше всего запоминаю тех студентов, кто преодолел неблагоприятные обстоятельства, «взялся за ум» и прорвался к результатам, которые ну никак нельзя было ожидать, моделируя «типичное» поведение в схожей ситуации.
Училась у меня девочка, поступившая как сирота по льготным правилам, с очень плохими результатами вступительных экзаменов. Таких называют социальными сиротами – родители живы, но лишены родительских прав. Воспитывали ее дедушка и бабушка, оба преклонных лет и слабого здоровья. Девочка училась удручающе плохо, а отчисление или перевод на заочное отделение означали бы утрату статуса сироты не в 23 года, а в 18 лет. Со статусом терялось и пособие. Я тогда много с ней возилась, объясняла материал по некоторым предметам, успокаивала перед экзаменами, носила книжки, даже с преподавателями договаривались, чтобы были поснисходительнее (я тогда была заместителем декана по воспитательной работе).
В 18 лет моя подопечная родила сына, отец ребенка в брак вступать отказался, и сложилась такая семья: 18-летняя мать с младенцем, да двое стариков. Замечу в скобках, что родители девочки были лишены родительских прав за пристрастие к наркотикам.
На второй курс она все-таки вернулась, вышла на учебу 1 сентября, хотя сын родился в августе. И… я ее не узнала. Другой человек, другой взгляд, другая улыбка. Жила неподалеку от института, бегала кормить сына на большой перемене. Опаздывая, извинялась, но никогда не оправдывалась, о своей ситуации даже не заикалась. Правда, постепенно все узнали об этом (узнали от меня – что, непедагогично?), большинство преподавателей стали закрывать глаза на ее опоздания. Ни в чем и никогда моя сирота и молодая мать по совместительству не просила снисхождения, никогда на него не рассчитывала и не надеялась. На контрольных садилась на отшибе и писала сама, не списывая и не прислушиваясь к «мнению группы». Поначалу никому не приходило в голову списывать у нее, потом сообразили, что не прислушивается она отнюдь не по недомыслию, просто знает лучше группы. И в любом случае свои оценки хочет зарабатывать сама.
Со второго курса она стала учиться прилично, с третьего – хорошо, на четвертом в зачетке стали мелькать «пятерки», к пятому курсу – все чаще, диплом был одним из лучших на курсе, писала она его самостоятельно. Я руководила ее дипломом, и чуть ли не впервые в моей практике студентка со мной спорила, отстаивала свое мнение или, напротив, принималась совершенствовать, а то и вовсе отвергала текст, мною одобренный и принятый. На защите билась, как лев, за свои идеи, что бывает крайне редко, а девочкой вообще была тихой, спокойной, даже незаметной.
Никакого особого чуда я поведать вам, увы, не могу. Мальчик растет, здоровенький и умненький, дедушка с бабушкой живы и помогают, недавно золотую свадьбу отметили и 80-летие дедушки. Сирота моя пензенская работает в центре социальной защиты, работой очень довольна (она объясняет: «Люблю помогать людям»), начальство на нее не нахвалится. Зарабатывает в месяц четыре тысячи пятьсот рублей.
Прорыв, который совершила эта девочка, загнанная с самого рождения в тиски, предписывающие ей столь часто поминаемую современной российской социологией «неизбежную маргинализацию», поражает не меньше, чем то скромное «вознаграждение», которое она получает за свою дерзость жить вопреки сложнейшим обстоятельствам, за свое упорство, за теперешний тяжелый и очень нужный труд. Хотя ее успех рыночного измерения не имеет по определению. Но то, что не стала она кино- или телезвездой, женой олигарха, бизнесвумен, не отрицает факта волевого прорыва, когда человек бросает дерзкий вызов тяжелым обстоятельствам и меняет их.
Эта история – одна из самых дорогих мне, но много и других. Наличие воли может довольно значительно компенсировать недостаток способностей, а вот даже самые выдающиеся способности и благоприятные условия развития не могут компенсировать слабость воли.
Вопрос значения воли в человеческом поведении волнует меня не только как преподавателя, но и как социолога. Я считаю вопрос о значении свободной человеческой воли в истории, о соотношении сознательной деятельности индивидов и социальных макроструктур в общественном процессе – ключевым вопросом социальных наук. Современная социология этот вопрос, конечно, не обходит. Но…
Студенты мои из года в год, отвечая на вопросы, связанные с социальным поведением, упорно забывают про наличие у человека свободной воли и рассказывают мне про разницу во врожденных способностях, диктате обстоятельств, видах принуждения и т.п. На прямой вопрос «Есть ли у человека свобода выбора?» самый распространенный ответ «Не всегда». Кстати, односложно «есть» мне ответили за 10 лет двое – это были мои самые любимые студенты.
Ответы молодых людей объясняются не их фатальной несамостоятельностью и не патологическим невежеством. Они часто более или менее добросовестно воспроизводят учебники социологии. А «человек волящий» у современной социологии не в чести. Напротив, стремясь изо всех сил быть «научной и объективной», она все очерчивает и очерчивает границы человеческой воли, все сужает и сужает эти границы, превращая человека или в функцию обстоятельств, или в некую разумную амебу, действующую по принципу «стимул – реакция».
В дискуссии по этой проблеме весьма почтенные и уважаемые, авторитетные и активно публикующиеся профессора требовали от меня признать множественность субъектов социального действия, то есть наличие коллективных, групповых, агрегированных субъектов. Я возражала, что субъектом принятиярешения в конечном итоге является индивид, даже если он действует в составе некоего коллектива. Нет, их это не устраивало. Они говорили не о подчинении чужой воле или согласии с ней, не о механизмах выработки коллективных решений индивидами. Они говорили о возможности для коллективавыступать в качестве субъекта социального действия (понимая коллектив, замечу, как нечто принципиально отличное от составляющих его индивидов).
Это противоречит здравому смыслу, наглядному социальному процессу. Я не говорю о том, что такой подход снимает с людей всякую социальную и моральную ответственность.
По логике моих оппонентов, получалось, что решение принимает коллектив, группа, учреждение или социальный институт в целом, индивидуальная воля не интегрируется по тем или иным принципам в коллективную, даже не растворяется в ней. Она просто изначально не учитывается. Это тот случай упрощения при моделировании социальных процессов, который приводит не к более ясному и целостному их пониманию, а к искажению, иногда очень существенному. Слишком часто упускается из виду именно тот механизм, через который объективные обстоятельства, социально-экономические и культурные условия преобразуются в действия людей и, в свою очередь, в новые социально-экономические и культурные обстоятельства.
А механизм этот и есть воля человека. Но как только она проявляет себя в социальных процессах, современные российские социологи тут же называют это инерционностью мышления, консерватизмом, неумением адаптироваться к рынку и т.д. Иными словами – аномальной реакцией. Мотивация вообще понимается как проблема философии или социальной психологии. В социологии, теории управления или в политологии больше рассматриваются ее факторы, а не сама проблема, не сам процесс формирования мотивации как диалектическое взаимодействие объективного и субъективного.
Дискриминация человеческой воли – проблема не только социальной теории, но и, например, педагогики. Эта самая эмоционально-волевая сфера никак в системе образования не воспитывается. Разве что в виде усидчивости и послушания, что часто есть подавление воли, а не ее развитие. Сегодняшнее реформирование процесса обучения в России в большинстве случаев приводит к его формализации, к выдавливанию воспитательного момента и обязательно к подавлению воли. «Делай, как сказано, будешь успешным профессионалом», – вот девиз современной реформы образования. Места для размышлений, сомнений, поиска, для проявления волевых качеств здесь нет.
Это проблема и политической практики. Внутреннее отчуждение от собственной воли социальных субъектов во власти приводит либо к параличу воли политической, либо к разгулу своеволия, что означает, в конце концов, паралич власти.
Непризнание оппозиционерами волевого фактора как значимого, а порой и решающего, в социально-политическом процессе приводит к бесконечному выяснению содержания условий, при которых должны начаться массовые политические протесты. Такое выяснение может продолжаться бесконечно, вызывая «кровавые» теоретические баталии и сопровождаясь отрицанием любогодействия на основании того, что оно обречено на неудачу по объективным причинам. Если же условия признаются подходящими для массовых протестов, а тех нет и не предвидится, народ объявляется пассивным, «оболваненным», обзывается обывателем и даже быдлом – короче, совершенно неподходящим и бесперспективным с точки зрения грамотных и вооруженных объективным знанием теоретиков.
Но ведь объективность и научность социального мышления Маркса не мешали ему восхищаться коммунарами, «штурмующими небо»? А с другой стороны, разве не является социальная и политическая пассивность масс вполне определенным отношением к событиям и своеобразным проявлением воли?
Материалистическое понимание истории у К. Маркса и Ф. Энгельса предполагает, что каждая индивидуальная воля не равна нулю. Эта идея так до конца и не освоена на теоретическом и особенно на прикладном уровне в социологии, в политике, в педагогике и, наконец, в общественном сознании.
Но даже если человек воспринимает сам себя как средство для достижения чьих-то целей, как послушную куклу в руках кукловодов, как игрушку в руках судьбы, он продолжает принимать решения хотя бы в виде уклонения от них.
Объективность сурова и неумолима, и человек не может подчас предвидеть все результаты своих действий. Но ведь и у бездействия могут быть самые разные, не всегда предсказуемые последствия. А имея дерзость не замечать «объективных обстоятельств», человек часто адекватнее на них реагирует, изменяя и подчиняя их своей воле, чем когда признает свое поражение перед лицом объективности. Вот такая диалектическая апология дерзости.
А впрочем, об этом кратко и красиво сказал И.В. Гёте:
Кто может знать себя и сил своих предел?
И дерзкий путь заказан разве смелым?
Лишь время выявит, что ты свершить сумел,
Что было злым, что – добрым делом…
