Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд.
В. Высоцкий «Письмо в передачу «Очевидное-невероятное»
В рассказе Василия Шукшина «Срезал» описывается презабавная ситуация, когда приехавший в деревню кандидат наук оказывается не в состоянии переспорить одного местного жителя, который с мастерством матерого демагога постоянно ставит городского гостя в тупик, а в финале объявляет, что делает это, так как «люблю по носу щелкнуть — не задирайся выше ватерлинии!».
Складывается впечатление, что аналогичным образом решил поступить один из авторов «Рабкора» Дмитрий Рукавишников, посчитавший нужным «щелкнуть по носу» такую науку, как история, опубликовавший в связи с этим две статьи «Битва за историю» и «Битва за историю — 2». Последняя публикация — ответ на мою критику его выводов, изложенных в первом материале.
Напомним, главная мысль, которую высказывает Дмитрий, состоит в том, что история, де, не является наукой, так как научное знание должно обладать полнотой.
Речь в данном случае идёт не о том, что наука должна обладать всей информацией об объекте изучения, но о том, что все сферы существования этого объекта, всё его пространство экзистенции должно являться предметом деятельности науки.
С подобным подходом к истории вряд ли можно согласиться. Объектом ее изучения является прошлое человека путем исследования источников, рассказывающих о нем. Какая часть этого «пространства экзистенции» коварно проигнорирована историей? Дмитрий не приводит примеров данной неполноты.
Вторым недостатком истории, по мнению Рукавишникова, является неспособность данной дисциплины делать прогнозы. Когда ваш покорный слуга в ответе на его статью сказал, что требовать от нее этого в принципе невозможно, ибо изучает она прошлое, то в следующем материале Дмитрий удовлетворенно заявил, что вот, мол, поэтому она и не может называться наукой. Придумать более несуразный довод сложно, ибо в таком случае и палеонтология, и палеоботаника и археология тоже не науки, так как не в состоянии сделать прогноза на будущее. Получается, извините, как у Жванецкого: «Жили мы до сих пор или нет, остается неизвестным».
Кстати, любопытно, что не только история, по мнению Рукавишникова, не является наукой. Философия, оказывается, тоже! Почему? Очень просто: отец Дмитрия утверждал, что «философия наукой не является ни в коей мере».
Так и хочется спросить: «Вы что, коллега, серьезно? По-вашему, ссылка на мнение родителя — это аргумент в научном споре?»
Более того, когда Рукавишникова попросили сказать, что ему возражают историки, когда он объявляет сферу их деятельности ненаучной, он заявил, что «как правило, это апелляция к огромному количеству написанных по данной дисциплине трудов, учёных мужей со степенями, всевозможных институтов и пр. Дескать, не может же человечество, в таком значительном своём количестве, столько лет заниматься ерундой под видом науки».
Что тут скажешь, как говорится, ищите да обрящете. Возможно, Дмитрию повезет, и он встретит других историков, которые не станут ссылаться на обилие трудов и степеней, а вместо этого скажут ему вот что: история соответствует всем критериям научности. Какие же они? Во-первых, это обнаружение объективных законов природы, общества, мышления и познания. В истории это, к примеру, закон, гласящий, что изменение экономического базиса общества неизменно приводит к трансформации его общественно-политической надстройки. ВСЕГДА И ВЕЗДЕ! Второй критерий — это постижение объективной истины, иными словами, верное отражение действительности в мысли. История обладает и этим критерием. То, что Великая Октябрьская Рабоче-крестьянская революция произошла в 1917 году — истина. Что древние египтяне зависели от разливов Нила — истина. Что Наполеон умер на острове Святой Елены — истина.
Еще один критерий — применение специфических материальных средств и использование таких методов, как формальная логика, системный подход и так далее. Например, в городе Сидоне находят надгробие, поставленное господину его рабами. На нем написано «Гай Юлий Амфион, добрый и нетягостный господин, прощай». Используя «материальные средства», историки устанавливают время, когда был сделан этот артефакт, а прибегнув к формальной логике и приняв во внимание, что, во-первых, надгробия с такими надписями уникальны, а сам факт, что рабы поставили своему господину в заслугу «нетягостность», говорит, что в те времена это была редкая добродетель. (И.С. Свенцицкая, Раннее христианство: страницы истории. — М.: Политиздат, 1987. — 31 стр.)
Ну и наконец самый главный критерий — это доказательность, которым история опять-таки может смело похвастаться. Если историк утверждает, что в такой то период, в таком то месте люди использовали бронзовые орудия труда, ему придется это доказать с фактами в руках, что ученые и делают уже на протяжении весьма значительного периода времени.
Но, бойко взявшись за ниспровержение истории с научного пьедестала, Рукавишников так вошел во вкус, что и сам решил проигнорировать все научные методы и данные. Особенно хорошо это видно по его реакции на мой призыв приводить примеры из реальной жизни, а не из художественных произведений типа «Фараон» Болеслава Пруса (напомним, что речь шла об использовании жрецами сведений о солнечных затмениях с целью манипулирования массами). Рассуждая о Древнем Египте, Дмитрий пишет:
Увы, ни фотографий, ни киноплёнок со времен Древнего Египта не сохранилось, а есть только некие материальные артефакты и «расшифрованные» памятники протописьменности. Описанное Прусом событие вполне могло произойти (и не раз), нет никаких оснований считать иначе, а, значит, оно вполне исторично.
Вообще, я начинаю понимать тех историков, которые не вступают с моим визави в серьезный аргументированный спор. Получается ведь как в анекдоте про медную проволоку. Немцы нашли оную при раскопках поселений древних германцев и пришли к выводу, что еще в те далекие времена их предки пользовались проволочным телеграфом. В ответ на это русские ученые, исследовав аналогичные исторические отрезки на территории России, проволоки не нашли, из чего сделали вывод, что древние русичи уже в древности пользовались беспроволочным телеграфом.
Да и обратите внимание на фразу про «расшифрованные» памятники протописьменности». Кавычки в первом слове этой цитаты очевидно намекают нам, что, мол, на самом деле, они не расшифрованы. Что же, мы и здесь придем на помощь нашему коллеге. Во-первых, для начала поясним, что протописьменность — это мнемонические знаковые системы, не воспроизводящие непосредственно речи, но служащие напоминанием или подсказкой для лица, воспринимающего сообщение. Однако древние египтяне использовали не только протописьменность, но и полноценную письменность, которая позволила им создать ценнейшие памятники литературы, например «Песнь Арфиста», пожалуй, один из самых древних гимнов атеизма.
И расшифровкой ученые занимались вполне реальной, а не мнимой и закавыченной, о чем увлекательно пишет Карл Саган в книге «Космос», рассказывая, как историк Жан Франсуа Шампольон расшифровал надписи на Розеттском камне.
«Это была большая плита древнего храма, на которой, судя по всему, одна и та же надпись была высечена с использованием трех разных систем письменности: наверху иероглифами, посередине особыми рукописными иероглифами, носящими название демотического письма, но, самое главное, внизу — по-гречески. Шампольон, свободно владевший древнегреческим, прочитал, что надпись на камне высечена в память о коронации Птолемея V Епифана весной 196 года до нашей эры. В греческом тексте неоднократно упоминается Птолемей. Примерно в тех же самых местах иероглифического текста присутствует набор символов, окруженных овалом, или картушем. Шампольон же имел доступ к обелиску, раскопанному на острове Филои, на котором иероглифами было записано греческое имя Клеопатра. Имя Птолемея начинается с буквы «П»; первый символ в картуше — квадрат. В имени Клеопатры буква «П» пятая, и в картуше Клеопатры на пятой позиции стоит такой же квадрат. Это и есть буква «П». Четвертой в имени Птолемея идет буква «Л». Не она ли изображена в виде льва? Вторая буква в имени Клеопатры — тоже «Л», и в иероглифической записи здесь опять появляется лев. Орел, соответствующий букве «А», дважды, как и следует, появляется в слове «Клеопатра». Так внезапно обнаружилось общее правило».
Что касается материальных артефактов, то они тоже не столь малозначимы, как пытается представить это Рукавишников. Мы знаем, что египтяне знали толк в бальзамировании, так как нашли мумии; мы знаем, что они разбирались в сельском хозяйстве, так как находим их орудия труда и, грубо говоря, инструкции насчет того, когда сеять, когда жать и так далее. Мы знаем, что Эхнатон построил Ахет-Атон, так как нашли развалины этого города, и нам ведомо, что он преследовал культ старых богов, в особенности Амона, так как найдены следы соскабливания имен старых богов со стен храмов.
Однако эти и еще сотни других фактов вряд ли изменят антипатичного отношения Рукавишникова к исторической науке, и вот почему — он предвзят. Например, заявив, что историю пишут победители, он просто начинает игнорировать реальное положение дел. Взять хотя бы мой пример с Бартоломе де Лас Касасом, «описавшим зверства Конкисты по отношению к индейцам. Этот человек объективно принадлежал к «победителям», что не помешало ему писать свою историю совсем не так, как того хотели бы его властители». Этого крупнейшего историка, на труды которого ссылается любой серьезный исследователь Конкисты, Дмитрий мимоходом называет диссидентом, а его труды апокрифами, делая после этого совершенно необоснованное утверждение о том, что такие люди и их сочинения не влияют на магистральное течение истории. Хорошо бы, если бы этот тезис был доказан хоть одним примером, а не демагогическими фразочками типа «все выводы уже сделаны, паровоз ушел». Если же наличие конкурирующих версий, по мнению Рукавишникова, есть свидетельство ненаучности истории, то стоит напомнить, что даже в такой серьезной дисциплине, как биология, тоже не всегда все однозначно. Например, есть магистральное течение, сторонники которого считают двигателем эволюции естественный отбор, а есть оппонирующее им меньшинство, которые «делают ставку» на горизонтальный перенос генов вирусами.
В итоге мы можем с полной уверенностью заключить, что выдвинутые нашим коллегой против истории аргументы легковесны, неубедительны, а анализ его критических замечаний неумолимо свидетельствует о дилетантизме.
