Неутешительные размышления об особенностях национальной похоронной культуры
Никогда не слышали утверждение, что нет ничего печальнее и унылее, чем неухоженная могила? Я – да, хотя мне скорей кажется, что нет ничего унылее нашей похоронной культуры и сопровождающих ее смутных представлений о смерти и как бы загробной жизни в головах людей, эту культуру разделяющих. Больше того, у меня все связанное с бытующими здесь и сейчас погребальными практиками, вызывает такую тоскливую неприязнь, что не хочется ни жить, ни умирать, а лучше бы уж вообще не рождаться.
Родственники, чтобы проверить лояльность или пробудить чувство вины, бывает что спрашивают, мол, неужели они умрут, а к ним никто даже на могилку ходить не будет? Причем зачастую это говорят люди, не имеющие никакой конкретной религиозной позиции, апеллируя просто к некоему загадочному социальному здравому смыслу, который, по их глубокому убеждению, должен и может носить только всеобщий характер, если же для кого-то подобные взгляды не самоочевидны – значит, они просто выродки.
Однако если оставаться только более-менее по эту сторону реальности и оперировать, скажем так, житейскими аргументами, то не совсем понятно, какой смысл ухаживать за закопанным в землю камнем и разлагающейся биомассой. Тело – это в определенном смысле носитель информации – сознания, личности, воспоминаний и т.п.Если с любого другого носителя информация стирается без возможности восстановить ее или записать новую – носитель выбрасывают. К кассете, на которой когда-то был записан любимый фильм, никто не испытывает пиетет. Если мир сугубо материален или если после смерти душа отправляется в другою, никак не связанную с этой реальность, – сложно представить себе что-то глупее и бессмысленнее, чем ухаживание за камнем и высаживание цветочков на клочок обрамляющей его земли. В ответ говорят: это нужно живым. Но если мне лично это не нужно?!
Если все в голове, то что мешает подумать об умерших, возникни такая потребность, дома или где и когда угодно еще? Иначе все это выглядит как букеты, которые женщинам положено дарить строго в определенный день марта, чтобы хоть раз в году это происходило. Мол, обязательно сходил, обязательно подумал, вне зависимости от того, каковы твои настоящие мысли и чувства по этому поводу, – просто положено. Но то, что человек стремится оставить после себя, – это отнюдь не шлифованный булыжник с вдавленной надписью, это воспоминания, потомки, ученики, культурные объекты в конце концов (не важно, был ли человек профессиональным писателем или на досуге выпиливал лобзиком)… Какой в этом смысл, если ухаживать нужно за камнем, вспоминать обо всем сидя у камня?
Дальше обычно звучит следующее возражение: традиции почитания мертвых существуют у всех народов. Да. Также как, например, представления о магии – способе особым образом воздействовать на внешний мир и кратчайшим путем достигать целей, которые через выполнение привычных действий трудно или вообще не достижимы (теперь за счет апелляции к таким представлениям хорошо работает какой-нибудь магазин на диване, да и почти любая реклама как таковая). С одной стороны, всякие глобальные обобщения относительно того, что в равной степени было свойственно всем народам, что именно, в каких вариантах и почему, – это прекрасное поле для спекуляций. Именно поэтому кажется вообще недопустимым говорить о подобных вещах на бытовом уровне (на котором обычно и происходит обсуждение вопроса, надо/не надо ходить на кладбище) – только с привлечением обоснованных примеров и серьезной аргументации. С другой стороны, культ предков неразрывно связан с традициями почитания старших, которое в прежние времена имело принципиальное значение для развития и выживания как человеческого рода в целом, так и отдельных культур в частности. Люди старели и умирали гораздо быстрее, тогда как полученные ими опыт и знания имели большую ценность, так что необходимо было всеми средствами обеспечить возможность их передачи и воспроизводства. И все-таки даже параллельно с тем, если старики становились по преимуществу в тягость, не было ничего аморального в том, чтобы от них как лишних едоков (просто едоков, а не, как говорит современное поколение, едоков мозга) избавляться (см. обычаи различных народов севера, см. «Легенду о Нараяме»). Об этом апологеты почитания старших вспоминать почему-то не любят.
Как бы то ни было, уже по меньшей мере один век западные люди живут совершенно иначе. И дело даже не в увеличении продолжительности активной жизни и жизни вообще, а во всеобщей грамотности и одновременном распространении медиа, этой самой грамотности от реципиента не требующих, но главное – в том, что знания и опыт по большей части транслируются через образование и культуру. Если оставить в стороне эмоциональный аспект, во всех прочих отношениях в наше время человек успешно может сформироваться как личность и без семьи или конкретных людей, эту семью ему заменяющих. Все это не значит, что можно больше не уважать старших, это подразумевает, что нет оснований и впредь апеллировать к культу предков. Точно так же, как в наше время не было бы вполне адекватным прямым текстом (завуалировано это все равно сплошь и рядом происходит: с одной стороны, в детский играх, с другой – во все той же рекламе) взывать к чьей-либо вере в одушевленность любых вещей окружающего мира или в особые, лежащие вне сферы эмпирического свойства отдельных предметов. То есть, если отсылки к таким явлениям, как анимизм и фетишизм – разновидностям веры, также, по крайней мере на определенном этапе, свойственных представителям всех культур – никому даже не придет в голову использовать в обсуждении бытовых вопросов нашей нынешней повседневности, то не пора ли точно так же пересмотреть и переоценить адекватность аргументов, основывающихся на непоколебимом авторитете такого явления, как культ предков?
Если же не опираться на культ предков, остается только вернуться к тому, что разговоры с мертвыми необходимы живым, причем для их же вроде бы пользы. Когда человек умирает, может остаться чувство вины по поводу не сказанного, не сделанного для него. Однако возделывание плюс-минус квадратного метра земли едва ли адекватный и достойный способ заглушить в себе это чувство. Один только участок этой самой земли в столице, между прочим, обходится в несколько десятков, а то и сотен тысяч рублей (какой-либо верхней границы для цен на этом рынке, кажется, нет). Чем еще, если не чудовищным проявлением общественного лицемерия можно назвать поощрение тех, кому вполне по карману подобная конвертация не растраченных вовремя родственных чувств? Особенно учитывая, что на их фоне не остается выбора для людей с гораздо более скромным достатком: либо похороны «не хуже, чем у людей», либо осуждение и, как следствие, чувство вины. Не меньше это бьет и по одиноким пенсионерам, которые в последние годы стали излюбленной мишенью для представляющихся социальными работниками мошенников и просто домушников. Главная причина – похоронные деньги: немалые суммы, которые старики откладывают (зачастую в ущерб удовлетворению своих посюсторонних потребностей) и хранят у себя дома.
Единственный с прагматической точки зрения позитивный аспект сложившейся похоронной культуры можно признать, если усмотреть в том, как бабушки регулярно посещают могилки и делятся там с усопшими обстоятельствами своей жизни, своеобразный народный советский вариант психоанализа. В конце концов, многие западные психоаналитики, как это охотно демонстрируется и еще охотней высмеивается литературой и кинематографом, берут деньги (причем очень существенные) со своих клиентов только за то, что молча их выслушивают. Походы на кладбище в этом отношении куда более экономичный вариант. Однако, опять же, я бы лично предпочла общаться с воображаемыми друзьями – живыми или мертвыми – в более комфортной обстановке, например дома.
Но и психоаналитический элемент скорее пугает, чем обнадеживает, если все-таки допустить, что у реальности, кроме материального, есть и некоторое метафизическое измерение, а те верования и суеверия (по большей части, кстати, языческие), которые сопровождают существующую погребальную культуру, хотя бы частично имеют под собой основание. Казалось бы, вера должна в этом отношении давать надежду и утешение. Но и здесь теория сильно отличается от устоявшейся практики. Хотя обряд отпевания в последние два десятилетия сделался обязательным элементом большинства похорон, не менее обязательны обычно и завешивание зеркал в доме, выставление рюмки покойному, приношение еды и питья на могилу в годовщины и дни различных церковных праздников и проч. и проч. – действия, имеющие отношение только к рудиментам языческих культов, но никак не к православной или западной христианской культуре. То есть, если судить о судьбе мертвых именно по реально разделяемым и практикуемым верованиям, то ситуация кажется скорей беспросветной.
Есть вещи, которые способны угнетать даже больше, чем необходимость совершения бессмысленных действий. Что может еще быть неприятнее, чем представлять себя мертвым? Только представлять себя мертвецом или духом покойного, имеющим способность и досуг, чтобы выслушивать все разговоры живых, приходящих к нему на могилу.
Живя с кем-то бок о бок (например, дверь в дверь с соседями по лестничной клетке) логично проявлять какой-то интерес к их делам. Но было бы что-то нездоровое в том, чтобы продолжать его проявлять, переехав жить в другой город, другую страну, на другой континент. Мне кажется, принципиальной разницы между тем, чтобы лежать всеми забытым в неухоженной могиле или под заботливо высаживаемыми каждую весну цветочками, регулярно слушать жалобы на то, как кому-то в мире живых тебя не хватает или, наоборот, желчные монологи, длящие и длящие сведение старых счетов, когда на самом-то деле баланс уже подведен. Совсем не хочется сохранять после смерти остатки личности и сознания ради всего этого. Поэтому, даже руководствуйся я в своих поступках категорическим императивом, мой ответ на вопросы жизни и смерти только один – я в эти игры не играю.
Ева Рапопорт
