О культе и о личностях

Первый секретарь Президиума ЦК КПСС Н.С.Хрущев выступает с докладом на закрытом заседании XX съезда КПСС, состоявшемся 25 февраля 1956 г.

Давайте представим на секунду, что мы оказались свидетелями одного любопытного спора. Два человека, один — фанат альтернативной медицины, а другой — ревностный прихожанин одной из христианских церквей, спорят о тяжелой болезни их общего знакомого. Первый с пеной у рта доказывает, что причина этой хвори кроется в неправильной циркуляции энергии ци, но второй с этим категорически не соглашается, ибо, по его мнению, недуги этому человеку посылает бог, испытывая по своему обыкновению своих горемычных чад.

Понятное дело, что как бы яростно они ни опровергали друг друга, ни один из них не будет прав.

С чем-то похожим мы сталкиваемся, когда видим, как отечественные сталинисты и их противники сходятся в очередной схватке по тому или другому спорному историческому вопросу. Например, касательно доклада Никиты Хрущева, который он сделал 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС, и о котором мы сейчас и поговорим, пользуясь тем поводом, что сегодня исполняется 59 лет с того дня, как произошло это знаменательное событие.

Закономерным образом, в общественном сознании доклад Никиты Сергеевича прочно ассоциируется с концом эпохи сталинского террора, массовых репрессий и началом волны реабилитаций.

Речь, произнесенная первым секретарем Президиума ЦК КПСС, стала столь мощным символом, что многими считается едва ли не причиной всех последующих перемен, произошедших в Советском Союзе. Между тем даже неглубокого погружения в историческую хронику оказывается достаточно, чтобы понять, насколько неоправданно большое значение придается хрущевскому выступлению.

Период массовых репрессий закончился за несколько лет до XX съезда, а начало процессу многочисленных реабилитаций вообще положил Лаврентий Берия, который в докладе Хрущева превратился в настолько зловещую фигуру, что, по сравнению с ним, Ежов выглядит блеклой тенью. Судите сами: еще в период 1939-1940 гг. места заключения покинули до 150 тысяч человек1. Начало Великой Отечественной войны ознаменовалось новым этапом освобождений, когда на волю вышли еще около 600 тысяч. В 1953 году Берия образовал комиссии по пересмотру дел «врачей-вредителей» и «авиаторов». В 1953-1954 гг. более 1 миллиона 200 тысяч человек освободили, в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г., который приняли опять таки по инициативе Берии (этих, правда, амнистировали, а не реабилитировали, но все же). В 1954-1955 гг. из лагерей и колоний досрочно вышли 88 тысяч 278 политзаключенных, из них более 32 тысяч на основе пересмотра дел и свыше 55 тысяч по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 г. «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.»

Обратите внимание, все это происходит до 1956 года, и власть, отпуская на волю все новые и новые десятки тысяч заключенных, довольно легко обходится без скандальных демаршей против самой себя.

Любопытно еще и то, что когда современные сталинисты неистово обличают Хрущева за его доклад, массовые освобождения, происходившие и до него и после, чрезвычайно редко оцениваются в негативном ключе. Это тоже может послужить косвенным доказательством того, что нужно крайне осторожно связывать так называемое разоблачение культа личности с волной реабилитаций и амнистий.

Гораздо более вероятно рассматривать атаку Хрущева на Сталина в плоскости политической борьбы, которую вел Никита Сергеевич с такими личностями, как Молотов и Каганович, принимавшими самое активное участие в репрессиях и замаранных кровью почти так же, как и «отец народов». Будучи плоть от плоти сталинского аппарата, Хрущев прекрасно понимал логику внутрипартийной борьбы. Он был свидетелем того, как в 30-е годы жупел троцкизма использовался для сокрушения разного рода оппозиций, и, стращая партию аналогичным жупелом в виде «культа личности», создавал себе удобную площадку для противостояния Молотову и Кагановичу. Заметьте, ни тот, ни другой не выступали против массового освобождения политзаключенных, но когда речь зашла о разоблачении культа, стали злейшими врагами этой политики. Это хорошо понял поддерживавший их тогда Ворошилов:

«Разве возможно все это рассказать съезду? Как это отразится на авторитете нашей партии, нашей страны? Этого же в секрете не удержишь. Что же мы скажем о нашей личной роли?.. Нас притянут к ответственности»2.

Смешной момент: чуть позже, когда Хрущев бросит ему: «И тебе не надо говорить, что не боялся Сталина. Все, кто не боялся, были уничтожены, они уже сгнили, их уже нет!», Ворошилов, не найдя других аргументов, ответит: «Я случайно не сгнил»3.

Стоит отметить и еще вот что. В истории не раз бывало так, что действия высшей власти, руководимой одними мотивами, находили поддержку у каких-то групп населения, побуждения которых оказывались совершенно иными. Вряд ли партократия, выросшая при Сталине, действительно хотела торжества правосудия и освобождения невиновных. Однако доклад Хрущева оказался ей как нельзя кстати по другим причинам, о которых хорошо высказался Александр Тарасов:

«XX съезд вывел номенклатуру, партийное руководство из–под удара репрессивной машины. В треугольнике: армия, органы госбезопасности и партийное руководство он партийное руководство поставил на вершину».

Вред, который это нанесло, переоценить трудно. С таким трудом завоеванный престиж и авторитет СССР принесли в жертву узким политическим интересам. Кроме того, под влиянием хрущевских разоблачений начался массовый отток людей из зарубежных компартий, чего боялся и предсказывал, например, Морис Торез4.

Более того, доклад Хрущева не достиг даже официально заявленной цели — разоблачить культ личности. Обвинив в основном одного Сталина в массовых репрессиях, поражениях Красной Армии в первые годы войны и депортациях целых народов, Никита Сергеевич парадоксальным образом только укрепил раскритикованный им же культ, поменяв лишь декорации — из великого гения Сталин превратился в великого же тирана и убийцу. Ни ленинским, ни марксистским подходом здесь и не пахло.

Критика доклада сталинистами, однако, построена по совсем другому принципу. Первое, что удивляет, когда знакомишься с их аргументацией, так это стремление в очередной раз продемонстрировать причастность самого Хрущева к сталинским репрессиям. Это, безусловно, справедливо, хотя и никак не отменяет вины Сталина, запустившего эти репрессии, когда ему было нужно, и остановившего их, когда они выполнили свою функцию и грозили уже окончательно стать системообразующим фактором.

Второй их аргумент, лучше всего его обосновывает Юрий Жуков, гласит, что доклад был необъективен, так как Большой террор якобы развязала партийная элита, против чего Сталин боролся и был вынужден прибегать к физическому устранению части номенклатуры, настроенной исключительно на массовые истребления и не хотевшей демократических перемен. Однако эту байку про демократические выборы, которую часто транслируют сталинисты, просто нельзя рассматривать всерьез.

«Все списки кандидатов в депутаты проходили процедуру рассмотрения и утверждения в соответствующих партийных комитетах. Без их согласия ни один кандидат не мог попасть в список. Ни о какой борьбе при системе представительной демократии в условиях диктатуры одной партии и речи быть не могло в принципе»5.

Остальные их возражения против доклада Хрущева или незначительны, или крайне сомнительны. К первым можно отнести опровержения слов Никиты Сергеевича в адрес Сталина, который якобы планировал военные операции по глобусу, а ко вторым — попытки доказать, что письма Ленина, где он предлагает сместить Сталина с поста генерального секретаря (на этот факт Хрущев в своем докладе ссылался не раз), есть не что иное, как подделка. К анализу этих и им подобных конспирологических глупостей мы вернемся в следующих публикациях.