Пожавший бурю

Фото Зиновьева после ареста в 1934 году.

14 ноября 1927 года пленум ЦК и ЦКК исключает из партии одного из ее наиболее видных деятелей, бывшего главу Коминтерна Григория Зиновьева. С этого момента для него начнется самый трагический период его жизни, который закончится 25 августа расстрелом в здании Военной коллегии Верховного суда СССР.

За год до смерти из камеры Верхнеуральского политизолятора Зиновьев будет писать Сталину унизительные письма, заверяя того в своей абсолютной преданности.

«В моей душе горит желание: доказать Вам, что я больше не враг, — писал некогда могущественный владыка Коминтерна. — Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение…»

По-своему страшное письмо, ибо заставляет в первую очередь задуматься о том, насколько жестокой была существовавшая тогда машина террора, доводившая своих жертв до состояния абсолютной деморализации и упадка. С другой же стороны, это слова отнюдь не рядовой жертвы сталинского террора. Это не оболганный завистниками директор завода, не случайно сболтнувший лишнее чиновник и не партиец, который оказался недостаточно усердным в искусстве славословий по адресу «вождя и учителя».

Зиновьев, в отличие от подавляющего числа жертв большого террора, был одним из тех, кто во многом обеспечил Сталину приход к власти, поддерживал его в период борьбы с троцкистской оппозицией и капитулировал всего через год после начала своего противостояния с генеральным секретарем. Он был одним из создателей той машины, которая в конце концов погубит и его самого, решившего после смерти Ленина, что именно ему судьба готовит роль преемника. Роль, на которую Зиновьев годился менее чем кто-либо.

У него не было ни военных заслуг, как у Троцкого, ни администраторских, как у Сталина. Не мог Григорий Евсеевич похвастаться даже стажем каторжника или ссыльного, так как за решеткой вплоть до 1932 года он провел лишь три месяца в 1908 году, после чего вновь эмигрировал. Не блистал этот человек и глубокими теоретическими изысканиями. В список его заслуг можно было отнести разве что близость к Ленину во времена его заграничных странствий, блестящую журналистскую работу в Берне, Берлине и Париже, плюс активный труд пропагандиста большевистских идей на Украине.

Все это, однако, Зиновьев уже успел девальвировать, когда накануне Октябрьского восстания так активно выступил против ленинского плана захвата власти, что Владимир Ильич даже призвал исключить того из партии «за штрейкбрехерство».

«Он обладал слабой, непостоянной и даже трусливой волей… От высочайших чувств он мог мгновенно перейти к самым низменным уловкам и дешевому демагогическому юмору, — писал о Зиновьеве биограф Троцкого Исаак Дойчер. — Он представлял собой ограниченного политикана, склонного решать величайшие вопросы путем мелочного торга и жалких маневров».

К этому можно также добавить и абсолютную неспособность к реальной работе, которая требует известной выдержки и способности к глубокому анализу. Зиновьев ухитрялся испортить практически все, что ему поручалось. После убийства Моисея Урицкого он предлагает «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице», во время наступления белых на Петроград впадает в такую панику, что отдает приказ затопить корабли Петроградской базы. Несмотря на возможность сопротивления, он едва не эвакуировал северную столицу ¹, сдав ее тем самым врагу. Безо всякой нужды спровоцировал Крондштадтский мятеж.

Подобно тому, как вражда Сталина с Троцким восходит ко временам обороны Царицына, неприязнь Зиновьева к Льву Давыдовичу получила новый импульс в период наступления Юденича на Петроград. Зиновьев не смог простить наркомвоенмору своего позора, виновником которого он, впрочем, был сам. В своих воспоминаниях Троцкий писал о той картине, которую увидел, оказавшись в северной столице:

«В Петрограде я застал жесточайшую растерянность. Все ползло. Войска откатывались, рассыпаясь на части. Центром растерянности был Зиновьев. Свердлов говорил мне: “Зиновьев — это паника”… Когда дела шли плохо, Зиновьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал… Апатия, безнадежность, обреченность захватили и низы административного аппарата…» ²

Заслуживают внимания и успехи Зиновьева на посту главы Коминтерна. В частности стоит упомянуть о нелепой политике в отношении китайской компартии. Зиновьев вместе со Сталиным и Бухариным делали ставку на Гоминьдан, запрещали КПК выходить из союза с Чан Кайши, а когда произошло Шанхайское рабочее восстание, приказали главе КПК Чэнь Дусю сложить оружие и сдаться на милость Чан Кайши (ставшего к тому моменту почетным членом Исполкома Коминтерна!), через три недели после взятия Шанхая устроивший там резню, в результате которой погибли тысячи коммунистов ³.

Именно Зиновьев в составе триумвирата с Каменевым и Сталиным пойдет в атаку на оппозиционеров, причем не только троцкистов.

«Всякая критика партийной линии, хотя бы так называемая «левая», являются ныне объективно меньшевистской критикой», — заявляет тогда Григорий Евсеевич, заметив также, что Колонтай, Шляпников и их сторонники «еще омерзительнее, чем меньшевики» ⁴.

«Нам нужна монолитность в тысячу раз большая, чем до сих пор», — обращается он к партии, призывая Троцкого не просто «разоружиться», а отречься от своих взглядов перед съездом ⁵, не подозревая, что скоро сам Зиновьев будет отрекаться и каяться во всем, на что ему укажут.

Нельзя забыть и о том, что именно Зиновьев положил начало ожесточенной борьбе фракций в постленинский период, хотя публично категорически порицал любую фракционность ⁶ и что именно он в числе прочих выступил против ленинского предложения снять Сталина с поста генерального секретаря, так как тот якобы показывает «искренние попытки исправиться».

После того как дружба со Сталиным кончится, Зиновьев сам окажется в оппозиции и, конечно же, по своему обыкновению, очень быстро падет духом, покается в ошибках и уже больше никогда не поднимется на прежнюю высоту. Накануне последнего в его жизни судебного процесса, который вынесет ему смертный приговор, его вместе с Каменевым привезут к Сталину ⁷, который пообещает сохранить им жизнь, если они признаются в том, чего от них требуют ⁸. Слова своего Иосиф Виссарионович не сдержит, и 20 декабря 1936 года в Кремле его начальник охраны (Карл Паукер), веселя вождя, устроит любительский спектакль, изображая, как вел себя Зиновьев перед расстрелом:

«Поддерживаемый под руки двумя коллегами, игравшими роль охранников, Паукер упал на колени и, обхватив руками сапог “охранника”, завопил: «Пожалуйста… Ради бога, товарищ,.. вызовите Иосифа Виссарионовича». Глядя на эту сцену, Сталин неистово смеялся. Ободрённый этим Паукер, отлично знавший об антисемитских наклонностях Сталина, дополнил представление ещё одним эпизодом. Он простёр руки к потолку и закричал: «Услышь меня, Израиль, наш бог есть бог единый». Лишь после этого Сталин, захлёбываясь смехом, начал делать Паукеру знаки прекратить этот спектакль». ⁹

Посеявший ветер пожал бурю.