Бедный «бедный Юг»
Как термин «глобальный Юг» потерял смысл и приобрёл противоположный
1980 год. Команда из представителей разных стран и идеологий готовит доклад о глобальных экономических проблемах и их рисках. Работой руководит легендарный Вилли Брандт – бывший подпольщик, в бесприютно-беженской молодости исколесивший половину Европы, экс-бургомистр Западного Берлина – «острова демократии» за «стеной позора», одно из лиц разрядки, бывший канцлер и дипломат, растопивший лёд между ГДР и ФРГ. Плодом трудов команды становится доклад «Север-Юг: программа для выживания».
Созывая комиссию «Север-Юг» и делая ее главой персону с настолько запутанной судьбой, Всемирный банк, вероятно, стремился добиться того, чтобы политики с различным жизненным опытом и отличными взглядами на мир смогли выйти за рамки дихотомичного мышления холодной войны. Несмотря на смелую попытку, эту задачу удалось решить лишь частично.
Стремление отойти от дробления на основании идеологии может особенно ярко броситься в глаза историкам, вглядывающимся в оригинальную карту с «линией Брандта». Идейное сходство между пиночетовским Чили, Кубой Кастро и Зимбабве во главе с левыми националистами из ЗАНУ и ЗАПУ было трудно найти в 1980 году. Объединить в гомогенную группу «жертв хищников колонизаторов» Бразилию, получившую независимость в XIX веке, Китай, формально остававшийся непокорённым в «прекрасную эпоху», но де факто разделённый на сферы влияния крупнейших держав того времени, Сирию и Ливан, из подчинения Османской империи перешедшие под французский мандат, Мьянму и Бангладеш с их «искусством быть неподвластными», и мозаику африканских государства ещё сложнее – даже если не вдаваться в детали.
Концептуально доклад команды Брандта опирался на экономические показатели. В нём анализировались виды товаров, производимых в разных странах мира, место этих товаров в глобальных производственных цепочках, доходы от экспорта и т.д. Эти критерии позволяли разделить государства на более и менее преуспевающие, но одновременно иллюстрировали, что глобальная экономическая система опирается на тесные связи между её игроками. Изменить сущность этих связей означало качественно преобразовать и саму систему в целом.
Команда Брандта считала, что две части единого глобального мира могут помочь друг другу решить проблемы, с которыми столкнулись к концу «золотого тридцатилетия капитализма» – безработицей и инфляцией на «богатом Севере», дефицитом ресурсов и стимулов для роста на «бедном Юге». Это должно было стать выгодным симбиозом, а не исправлением ситуации в одной части земного шара за счёт другой.
Тем не менее на концептуальном уровне сохранялась проблема. Комиссия отказалась от идеологических дихотомий и даже провозгласила идею сотрудничества отличных друг от друга экономик. Тем не менее мир снова оказался разделён на две половины.
Не глобальный и не Юг
Спустя полтора десятилетия после публикации доклада «Север-Юг: программа для выживания» политико-экономические основания для очерченного в документе и на карте разделения начали размываться. С одной стороны, прежние «аутсайдеры мировой экономики» резко вырвались вперёд – например, относимая к «бедному Югу» Республика Корея стала «азиатским тигром», уровень жизни китайцев после начала политики реформ и открытости Дэн Сяопина пережил взрывной рост. С другой стороны, кризисные явления начали наблюдаться в крупных экономиках-«центрах регионального притяжения». Так, в Бразилии 1980-е годы стали «потерянным десятилетием», а Индия к 1991 году оказалась на грани дефолта. Менее крупные игроки переживали свои локальные драмы: страны Центральной Азии искали возможности для самостоятельной жизни вне советской экономической системы, Юго-Восточная Азия пыталась укрепиться, расширяя АСЕАН и создавая там зону свободной торговли, а Ибероамерика экспериментировала с форматами интеграционных объединений, которые «вырастали» друг из друга – как МЕРКОСУР из ЛАИ. Глобальные инициативы, нацеленные на единение мира в целом и глобального Юга как его части, не могли предотвратить возраставших – и накапливавшихся – различий между государствами, которые недавно помещали в одну политико-экономическую категорию.
«Глобальный Север» лихорадило не меньше. Распад СССР и Югославии оставил в «подвешенном» политико-экономическом состоянии государства, которые ранее считались относительно благополучными, а в случае с СССР – даже образцовыми для менее крупных экономик, развивавшихся в схожем идеологическом русле. О полном благополучии – если анализировать не просто темпы роста ВВП, а уровни безработицы и неравенства – нельзя было говорить даже в «ядре».
Параллельно терминология доклада команды Брандта получила не только концептуальный, но и символический урон. Дело в том, что сама её дихотомия символически экстраполировала локальные реалии многих стран, где на севере концентрировалась промышленность, а на юге – сельское хозяйство – на международный уровень. Разница в доходах между индустриальными и аграрными регионами давала основание для метафоры «глобальный Юг».
Тем не менее с упадком традиционных промышленных производств, ярко манифестовавшим себя, например, в Великобритании Тэтчер, и разрастанием сферы услуг и информационных технологий эта дихотомия имела всё меньше смысла. На локальном уровне промышленные севера, и аграрные юга становились одинаково бедными по сравнению с высокотехнологичными мегаполисами-концентратами человеческого капитала.
Более точной в этих условиях могла бы стать метафора «богатые центры-бедные окраины», но под неё требовалось бы подвести и более сложное концептуальное обоснование – например, определить критерии и пороговые значения, при страна имеет право называть себя «центром». В некотором смысле
В результате термин «глобальный Юг» всё сильнее стал напоминать «пустое означающее». Но, чем интенсивнее развивались одни страны из этой категории и чем сильнее отставали от них другие, тем чаще термин употребляли исследователи, аналитики и международные чиновники из ООН. Частично это объяснялось политкорректностью и попыткой идти в ногу с меняющимся миром – после распада СССР выражение «третий мир» стало таким же пустым означающим, но при этом пропиталось к 1990-м оттенком негативных ассоциаций с бедностью, неустроенностью и незначительностью. Другой причиной могла быть инерция мышления – та самая, которая в 1980 году заставила членов «комиссии Север-Юг» разделить мир на две половины.
Не можешь переименоваться – возглавь
После этого «глобальный Юг», привыкнув, что его называют именно так, начал конструировать сам себя, наполняя «пустое означающее» новыми смыслами и контекстами. Сначала в этот термин вкладывали ассоциации, связанные с надеждой на рост и благополучие. Рост должно было обеспечить более тесное сотрудничество преуспевающими экономиками – в рамках контура неолиберальных институтов, которые выросли и укрепились к 2000-м. Первое совместное заявление лидеров стран БРИК подчёркивало центральную роль саммитов G20 в противодействии финансовому кризису, призывало сделать международные финансовые организации не только более репрезентативными, но и более меритократичными, предлагало усилить координацию в сферах энергетики и борьбы с климатическими изменениями.
Тем не менее углубление сотрудничества с более богатыми экономиками и «либеральное послушание» международным институтам не помогли достичь ни целей, которые ставили перед собой авторы «доклада Брандта», ни ориентиров, к которым стремились идеологи устойчивого развития. Разделение сохранялось – не только в отчётности финансовых ведомств и на прилавках, но и в головах, и для его объяснения требовалось новое идеологическое обоснование.
Его удалось отыскать в идеях антиколониализма и антиимпериализма, которые оказались актуальными спустя шесть десятков лет. Однако, вдыхая жизнь в эти представления о должном и прекрасном мире, страны «глобального Юга» – вольно или невольно – вдохнули в них ещё и ревизионистский ресентимент. Он оставлял мало пространства для конструктивного сотрудничества с «глобальным Севером», зато формировал достаточно оснований для претензий к последнему – как и оправданий для собственного агрессивного поведения на международной арене или для гонений против «низкопоклонничающих перед Западом» граждан.
Эти представления упали на и без того неблагополучную почву. Среди стран глобального Юга к 2010-м было достаточно нестабильных демократий и откровенных автократий, где требовалось перенаправить вовне энергию недовольных народных масс. В зависимости от страны ими могли быть многочисленная безработная молодёжь, разочарованный «капиталистической мечтой» средний класс, традиционные наёмные работники, столкнувшиеся с перестройкой мировой экономики, меньшинства, чей статус придавал экономическому угнетению эффект мультипликации – или несколько этих категорий в разных пропорциях.
У элит было достаточно ресурсов, чтобы, с одной стороны, облечь свой ресентимент и мечты о ревизии мирового порядка в привлекательную для масс обёртку борьбы за глобальную справедливость, а, с другой стороны, опорочить левую идею, ассоциативно связав антиимпериализм с авторитаризмом, пренебрежением к правам человека и готовностью к агрессии разного рода – от экономического поглощения до военных действий – по отношению к соседям.
Призрачные клещи неоколониализма
В результате к середине 2020-х термин «глобальный Юг» ассоциируется не с «бедными государствами, с которыми следует сотрудничать во имя блага всего человечества», а – в зависимости от идейного настроя использующего термин – или с «большинством, имеющим право наказать западные страны и их союзников за вековое угнетение», или с «диктатурами или слабеющими демократиями, которые встали на сторону голодных до властвования над миром ревизионистов». Поскольку «глобальный Юг» изначально был и до сих пор остаётся неоднородным, одно и то же государство или его функциональное подобие может периодически попадать то в одну, то в другую категорию, а то и оказываться в двух сразу, что ещё сильнее усложняет осмысление происходящего в мире.
При этом обе трактовки оказываются потенциально опасными для беднейших и уязвимейших стран «глобального Юга», которые рискуют оказаться зажатыми между двумя формами неоколониализма – солидаристским и «моральным».
С одной стороны, тем государствам «глобального Юга», которые претендуют на ревизию мирового порядка, требуются ресурсы – материальные, технические, людские и идеологические. Можно, конечно, попробовать обманом выудить их у «глобального Севера» – «купить верёвку, на котором его повесят». Вот только, как верёвочке не виться, конец ей всё равно приходит. Поэтому более надёжным способом остаются призывы к «глобальноюжной» солидарности – несмотря на то, что разрыв в уровне благополучия между преуспевающими и догоняющими странами «глобального Юга» продолжает расти.
С другой стороны, государства «глобального Севера» могут ассоциативно воспринимать эти страны или как опасных соучастников, которых следует стреножить, дабы обеспечить стабильность мирового порядка, или как «заблудшие души», которые следует «перевоспитать». Пока что до этого не дошло – но такой исход событий не следует отбрасывать полностью.
Оба подхода угрожают субъектности стран «глобального Юга», которым спустя сорок с лишним лет как будто следует переопределить себя. Это будет непросто, но это, возможно, будет того стоить.
Автор: Дарья Матяшова
