Внезапный час расплаты: коронавирус и капитализм
Пандемия коронавируса вызвала тяжёлый экономический и социальный кризис, в ходе которого приходится расплачиваться за бесконтрольность капитализма
Есть что-то символическое в том, что эпидемия коронавируса нанесла серьёзный удар по западному миру примерно в мартовские иды, день, когда в Древнем Риме по традиции происходила выплата долгов[1]. Предыдущая неделя напоминала поездку на американских горках. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), наконец, объявила, что распространение болезни носит характер пандемии, правительства мобилизовались, коронавирус стал основной повесткой дня в новостях, СМИ оказались заполнены как непроверенными слухами, так и откровенной дезинформацией, города и даже целые страны закрылись на карантин, всевозможные рынки и биржи рухнули, а корпорации объявили о приостановке производства. Стало ясно, что какими бы ни были происхождение, способы распространения и смертность от вируса, называемого сейчас Covid-19, пандемия станет суровым испытанием для западного капитализма и его механизмов противостояния угрозе. С самого начала было практически очевидно, что в них возникнет нужда. В конце концов, проблемы, накапливавшиеся в западной капиталистической системе, усиливали дисбаланс в течение десятилетий, по крайней мере, с тех пор, как после кризиса 70-х гг. прошлого века был избран неолиберальный путь, которого и придерживались, не задумываясь, к каким проблемам и кризисам он ведёт.
На протяжении этих десятилетий были проведены серьёзные исследования, показывающие, что западный капитализм покупал себе отсрочку, накапливая долги, как государственные, так и частные, чтобы оттянуть выплаты. Проблема узости и неразвитости рынков только усугублялась свойственной неолиберализму принципиальной тенденцией к понижению заработных плат и цен.
Кризис 2008 г. стал предыдущим моментом истины. Он, впрочем, привёл не к серьёзному изменению политики, а только к национализации непомерных частных долгов, так как банки оказались «слишком большими, чтобы лопнуть», поэтому их вытащили, а топ-менеджеров посчитали «слишком большими, чтобы их посадить», поэтому они продолжили управлять по-старому. И только лишь простые смертные потеряли дома и рабочие места, оказавшись под гнётом нищеты и жёсткой экономии ради повышения правительственных доходов.
Сегодняшняя пандемия отличается от всех прочих не потому, что она более смертоносна, чем предыдущие (это не так), и не потому, что она вызвала крах на финансовых рынках (к чему приводило большинство кризисов неолиберальной эпохи), а потому, что она выявила все слабости, искажения и нарушения баланса, свойственные той производственной системе, которую неолиберализм формировал на протяжении десятилетий.
Предполагалось, что неолиберализм придаст новые силы капитализму и возродит «дух жизнерадостности»[2], который, как считалось, сдерживался ограничивающим влиянием государства (the «dead hand of the state»). Достигнуть этого, однако, ему не удалось. Темпы роста на протяжении последних сорока лет были гораздо ниже тех, что поддерживались в «этатистский» послевоенный «золотой век» капитализма. Вместо этого производственная система под управлением западного капитализма оказалась перегруженной в трёх различных аспектах. В географическом отношении она растянулась по всему миру. Во временно́м отношении возникающие напряжения вызваны системой производства «точно в срок», при которой не создаётся запасов и остаётся небольшая финансовая подушка на случай непредвиденных обстоятельств. Наконец, в социальном плане при ней значительно усиливается давление на трудящихся и малый бизнес, отчего они вынуждены работать за низкую зарплату и производить товары по низкой цене: тем самым на них перекладываются всевозможные социальные и финансовые риски.
Действительно, пертурбации, вызванные вирусом и теми мерами против него, которые уже приняты и которые ещё придётся принимать, обошлись недёшево: ключевые отрасли мировой экономики не могут приостановить производство на месяцы без подобного рода издержек. Однако здоровая система, обладающая определённым количеством жира, которым можно пожертвовать, сопротивлялась бы гораздо лучше, чем наша сухая, перегруженная и туго натянутая производственная система, в которой подходят сроки выплаты по счетам.
На второй неделе марта, когда ВОЗ объявила о «глобальной пандемии» коронавируса, произошёл беспрецедентный обвал на мировых рынках. Финансовые рынки в США пережили крупнейшее однодневное падение со времён краха 1987 г., несмотря на то, что Федеральная резервная система США за неделю до того экстренно снизила ключевую ставку и пообещала влить в систему триллионы долларов. Никакой удовлетворительной «коррекции» не произошло. Вопреки обыкновению, обвал затронул не одни только финансовые рынки, считающиеся наиболее рискованными. Помимо них пострадали рынки облигаций, а также такие активы, которые считаются «наиболее надёжными» — ценные бумаги Казначейства США и золото, поскольку инвесторы уходили в ликвидность.
Более того, ущерб оказался не только финансовым. По мере того, как страны одна за другой вводили карантин и ограничивали сообщение, авиаперевозчики, круизные компании, аэропорты и другие представители широкого и считающегося переоценённым рынка услуг, в котором производство и потребление происходит при личном общении, закрывались и переживали сокращение или приостановку деятельности. Прерывание производственных цепочек и закрытие рынков ударило и по промышленности. В довершение всего, в сырьевой отрасли разногласия между странами ОПЕК и другими нефтепроизводителями привели к войне на понижение цен, из-за чего добыча сланцевой нефти, остававшаяся одной из ярчайших звёзд на экономическом небосклоне США, потускневшем в других отношениях на протяжении последнего десятилетия, стала нерентабельной в силу своей зависимости от высоких цен на нефть.
Масштаб этого бедствия выходит далеко за рамки проблем, вызванных собственно вирусом, что, однако не остановит неолиберальные правительства перед тем, чтобы возложить ответственность за экономический спад на пандемию. В конце концов, Джордж Буш Мл. объявил теракт 11 сентября причиной рецессии, которая фактически началась за несколько месяцев до того, и обратился к американцам с известными призывами проявить свой патриотизм, отправившись на шопинг.
Существуют по меньшей мере четыре аспекта расплаты по долгосрочным счетам, с которыми западные капиталистические страны столкнулись во время «наихудшего кризиса для системы общественного здравоохранения в жизни целого поколения».
Проблема спроса и её решение в рамках монетарной политики
Наиболее фундаментальная проблема заключается в низком уровне совокупного спроса по отношению к производственной мощности (не говоря уже о производственном потенциале), что и послужило причиной замедления роста в 70-х гг. прошлого века. Подход, которого придерживались страны Запада, — неолиберализм — не только не решил эту проблему, но даже усугубил её, облегчив «инвестирование» путём сокращения заработных плат и государственных расходов, что привело к росту неравенства. Неравенство же привело только к тому, что деньги переместились в карманы тех, кто не станет их тратить или вкладывать в производство. Единственным результатом этого стало увеличение и без того громадных объёмов денег, вхолостую обращающихся на рынках спекулятивных активов. Таким образом, расплата по счетам откладывалась сначала путём увеличения государственных заимствований на не особо нужные социальные выплаты, введения всё более неприличных налоговых льгот для богатых, значительного увеличения военного бюджета, предоставления субсидий корпорациям и т. п., а затем через возрастание частной задолженности, кульминацией чего стал кризис 2008 г.
Экономический рост, который мог предложить подобный неолиберальный подход, был связан, в основном, с пузырями на рынках активов, вызванными «эффектом богатства»[3]. Они позволяли увеличивать своё потребление только узкому кругу элиты. За прошедшие 12 лет «жёсткой экономии» даже такой прирост обмелел и превратился в ручеёк на фоне того, что в странах Запада были зарегистрированы наименьшие темпы роста за все десятилетия неолиберализма. Неолиберальный подход уже исчерпал себя даже как стратегия анемичного роста. Динамика спроса на протяжении последних десятилетий находится в стагнации, а наибольший спрос, как потребительский, так и инвестиционный, сосредоточивается в Китае и других незападных странах.
Потрясение, которое пережил спрос на фоне разворачивающейся пандемии, усугубило и без того тяжёлую ситуацию. Неравенство, возросшее за десятилетия неолиберализма, способствует распространению пандемии, которая, в свою очередь, приведёт к росту неравенства, отчего проблема спроса только обострится.
В течение последнего десятилетия западные правительства и центральные банки нашли новый способ покупать отсрочку для капиталистической системы: они устраивают грандиозное шоу, пытаясь решить проблему спроса при помощи исключительно монетарных инструментов. Они гипнотизируют публику, изобретая один подход за другим. Подобно факирам, они прибегают ко всё более изощрённым, даже нелепым, способам доставать монетарных кроликов из своей шляпы — ещё более низкие процентные ставки, нулевые процентные ставки, количественное смягчение, вмешательство центробанков в монетарную политику, к тому же — почему бы и нет? — они создают впечатление, будто напрягают каждую клеточку своего серого вещества, чтобы спасти мировую экономику. Однако всё это не более чем классический способ пускать пыль в глаза: Джон Мейнард Кейнс ещё давно предупреждал[4], что наступит время, когда одних только инструментов монетарной политики будет недостаточно «для обеспечения оптимального размера инвестиций» — и, следовательно, для поддержания приемлемых темпов роста. Прибегать к таким методам — всё равно, что толочь воду в ступе.
Все эти разговоры о монетарной политике только отвлекают внимание публики от политики фискальной, то есть, от увеличения государственных расходов и инвестиций. В финансовой прессе эта проблема, правда, признаётся, однако авторы в своих фантазиях полагают, будто и небольшой доли государственных инвестиций будет достаточно. Они забывают, что Кейнс не останавливался и в следующем же предложении продолжал: «Я представляю себе поэтому, что достаточно широкая социализация инвестиций окажется единственным средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости, хотя это не должно исключать всякого рода компромиссы и способы сотрудничества государства с частной инициативой»[5]. (С точки зрения Кейнса, полная занятость — это наиболее значимая цель экономической политики, достижение которой, не будет слишком большим преувеличением сказать, станет первым шагом от капитализма к лучшему обществу).
Надо ли говорить, что то, что Кейнс осторожно называл «широкой социализацией инвестиций», приведёт к тому, что правительства вынуждены будут прибегнуть к определённого рода социалистическим практикам по той простой причине, что частный сектор не способен или не желает осуществлять подобные инвестиции. Другими словами, масштаб фискальных мероприятий, необходимых для восстановления приемлемого уровня экономического роста, занятости и спроса, оказывается в действительности настолько велик, что это неизбежно поднимает фундаментальные вопросы. Если капиталисты не способны или не желают сделать то, что позволило бы терпимо относиться к худшим из них, — а именно, осуществлять инвестиции и увеличивать занятость — то для чего вообще нужен капиталистический класс? Почему наши демократические государства должны отдавать им рычаги управления экономикой? В таком положении капитализм находился на протяжении последнего десятилетия. Возможно, нынешний кризис не позволит более игнорировать сложившееся положение вещей.
Монетарная политика заходит в тупик
Пока акцентирование на монетарной политике отвлекало общественное внимание от проблемы гораздо более насущных фискальных мероприятий, сами монетарные инструменты, нанеся колоссальный урон, полностью исчерпали себя даже в своей извращённой сущности. Финансовый сектор, главный выгодополучатель от направления на отмену регулирования и вызванных ею неблагоприятных условий спроса, благодаря которым средства изымались из инвестирования в производство и перераспределялись в пользу финансовых рынков, сегодня столкнулся с тем, что самый его фундамент оказался поколеблен. Обвал рынков 1987 г. стал первым крупным финансовым кризисом неолиберальной эпохи. Алан Гринспен, председатель ФРС США, отреагировал на него введением печально известного пут-опциона Гринспена, что привело, в целом, к восстановлению исчезавшей ликвидности, так что пуншевый кубок был снова наполнен, и спекулятивная пирушка могла продолжаться. С тех пор ФРС и её собратья — западные центробанки — реагировали на финансовые кризисы очередными вливаниями ликвидности, как путём понижения процентных ставок, так и более прямолинейными методами покупки наименее ликвидных активов, что известно под названием количественного смягчения.
Применение этих методов оправдывалось необходимостью восстановления инвестиций, экономической активности и занятости. Однако единственным, что они восстанавливали, была способность финансового сектора продолжать свои непродуктивные и ведущие к росту неравенства спекулятивные практики. Результатом стала серия финансовых пузырей, которые увеличивали богатство одного, в меньшей степени — десяти процентов населения, в то же время обрушивая экономические бедствия на остальные 90% после того, как они лопались. Эта печально известная череда включает в себя обвал 1987 г., разнообразные финансовые кризисы начала и середины 90-х гг., которые завершились азиатским финансовым кризисом 1997-98 гг., сюда же входят крах доткомов 2000 г. и кризис 2008 г.
Однако по мере того, как монетарная политика приводила к новым вливаниям пунша в кубок, пирушка становилась всё более и более унылой. Объёмы международных потоков капитала, например, не превышают 65% от своего максимума до кризиса 2008 г., несмотря на всю щедрость центральных банков. Банки и финансовые институты отягощены повышенными требованиями к объёму резервов, каковые им были навязаны в рамках принятия посткризисных мер по ужесточению регуляции, во всех прочих отношениях малоэффективных. Учитывая, насколько суровые порядки необходимо наводить монетарными методами для того, чтобы было возможно зарабатывать на финансовых рынках, то даже столь относительно мягкие меры смогли повлиять на прибыль в финансовом секторе.
И тем не менее, за прошедшее десятилетие на рынках ценных бумаг образовались значительные пузыри, которые теперь, судя по всему, лопнули. Меры, предпринятые Федеральной резервной системой в начале марта — экстренное снижение процентной ставки и обещание влить триллионы долларов — не произвели эффекта. В ответ ФРС анонсировала дальнейшее снижение ставки практически до нуля, выкуп большего объёма активов, а 15 марта, незадолго до открытия рынков на востоке, прибегла к обычным для себя обещаниям «использовать весь спектр инструментов». Сделав так, ФРС израсходовала практически весь свой арсенал. С 2015 г. она повышала процентную ставку с очевидной целью иметь некоторый запас сухого пороха на случай кризиса, чтобы располагать пространством для снижения ставки. ФРС пускала этот запас в ход на протяжении последних шести месяцев, и бо́льшую часть — в марте 2020 г. От этого ничего не осталось. Отрицательные же процентные ставки — это попросту нонсенс. Даже европейцы, гораздо более склонные к авантюрам, не опускали ставку ниже –0,5%, а ФРС до сего момента и вовсе не желала переходить в отрицательную область. В свете этого тот факт, что на следующий день рынки отказались реагировать, посыпавшись, как камни, с востока утром до запада вечером, выносит свой неумолимый приговор возможностям монетарной политики.
Неважно, насколько высоко оцениваются активы в спекулятивной лихорадке, неважно, насколько ФРС превозносит их — они, в конечном итоге, находятся в гравитационном поле производственного сектора, его нужд и требований. Пузырь доткомов неизбежно должен был лопнуть по причине обесценивания массы необеспеченных активов. Пузырь на рынке ипотечного кредитования лопнул в 2008 г., когда процентную ставку пришлось поднять, чтобы поддержать курс доллара на фоне роста цен на нефть, что привело к снижению темпов роста цен на недвижимость, в результате чего всё большее число ипотечных кредитов стали оцениваться выше, чем заложенное под них жильё. Хотя сегодняшние трудности на рынках ценных бумаг и вызваны пандемией коронавируса, они затрагивают более глубокие проблемы.
Рынки ценных бумаг, на которых осуществляются финансовые спекуляции на основе уже произведённой стоимости, в ходе своего роста потеряли всякое разумное соотношение с рынками производственной деятельности — инвестированием в производство новых товаров и услуг (что иногда называют «реальной» экономикой) — несмотря на то, что сами спекулятивные активы зависят от производства. В рамках сегодняшнего кризиса, наиболее подходящее соотношение таково: банки и финансовые институты размещают у себя депозиты промышленных корпораций, которые выступают в качестве наиболее надёжных источников финансирования банков. Однако под воздействием шока, парализовавшего спрос и поставки, промышленные фирмы не только изымают депозиты, но даже прибегают к заимствованиям — более того, все крупные корпорации делают это одновременно.
Хотя подобная практика и не привела к немедленному банковскому кризису, он может оказаться не за горами: как отмечает один из колумнистов Financial Times, закон Додда-Франка и прочие законодательные акты, принятые после 2008 г. и ужесточающие регуляторные механизмы, благодаря которым банки стали более устойчивыми, вынуждают их поддерживать минимальный уровень подобных надёжных депозитов. «Потеря этих депозитов с такой скоростью угрожает обрушить график ликвидности и затрудняет выполнение норм регуляторов для самих банков. И это тогда, когда мы ещё не увидели волну корпоративных сокращений и дефолтов, которая приведёт к ещё большим проблемам с финансированием».
Предложение ликвидности со стороны ФРС уже не приводит ни к какому эффекту потому, что экономика сейчас нуждается в каком-нибудь способе для создания спроса, как потребительского, так и инвестиционного, с целью восстановления и расширения производства. В текущих обстоятельствах, когда инвестиции и расходы со стороны частного сектора находятся на низком уровне, такую работу может проделать только правительство. Так возникает проблема. С одной стороны, если эта работа не будет проделана, то в ближайшем будущем нас ожидает всеобщий финансовый и экономический кризис, гораздо более глубокий, нежели чем временный спад производства и потребления, вызванный одной только пандемией. С другой стороны, если правительство всё же вмешается и выполнит то, что необходимо, то это поставит под вопрос будущее капитализма.
Перенапряжение производственного сектора
Как мы уже указывали, для перегруженной во временно́м, географическом и социальном аспектах производственной системы, которая сложилась на протяжении сорока лет неолиберализма, наступает час расплаты по счетам. В период 1995-2005 гг. промышленные цепочки поставок стран Запада обогнули половину земного шара и замкнулись на Китае, однако рост объёмов торговли начал замедляться задолго до кризиса 2008 г. в силу совокупности факторов, включающих в себя как насыщение западных рынков, удушаемых неолиберализмом, так и рост заработных плат в Китае. Более того, с переходом к режиму жёсткой экономии после 2008 г. Запад начал пожинать плоды действовавших на протяжении десятилетий «соглашений о свободной торговле», которые в действительности представляли собой соглашения об освобождении инвестиций от ограничений, налагаемых трудовыми, экологическими и прочими стандартами. В защиту тезиса о том, что западные уровни заработных плат и занятости никак не связаны с торговлей, написаны горы литературы, на самом же деле торговые соглашения оказывали самое непосредственное влияние на оба этих показателя для западной экономики, в особенности для «синих воротничков».
В то время как вспыхнувшее недовольство, по идее, должно было бы мобилизовать прогрессивные партии, этого не случилось по причине десятков лет очернения левых со стороны набирающих силу неолиберальных правых и десятков же лет правого крена, характерного для традиционных партий левого толка (произошедшего, возможно, в силу их собственных исторически глубоко заложенных ограничений). Вместо этого правые популисты воспользовались страданиями народа и связанными с ними раздорами, чтобы победить на выборах при помощи уловок вроде Брексита или торговых войн, одновременно мало что сделав для смягчения этих страданий. В результате и без того шаткая система международных соглашений дестабилизировалась ещё сильнее. Эпидемия коронавируса только приблизила час расплаты.
Кризис антикризисного управления
Последний ингредиент этого тошнотворного коктейля относится к механизмам, при помощи которых капитализм исторически сложившимся способом преодолевал кризисы — речь идёт о государстве и политике. За десятилетия неолиберализма как государство, так и более широкие политические институты на Западе оказались настолько подорваны, что мы уже не можем опираться на них, чтобы солидарно противодействовать нынешнему кризису, будь то меры по взятию под контроль и прекращению пандемии в краткосрочной перспективе, или же необходимые шаги по долгосрочной переориентации экономики.
Это наиболее очевидным образом проявляется в той медлительности, с которой Запад реагирует на пандемию. Потратив несколько месяцев на поиски ошибок в действиях Китая, сам Запад отреагировал гораздо менее решительно, чем Пекин. В заключении отчёта о совместной технической миссии ВОЗ и КНР по проблеме новой коронавирусной инфекции (англ.) утверждается следующее:
Перед лицом неизвестного ранее вируса Китай развернул, пожалуй, самые амбициозные, оперативные и агрессивные усилия по сдерживанию болезней в истории. Стратегия, которая лежала в основе этих усилий по сдерживанию, изначально была национальным подходом, которому способствовал универсальный мониторинг температуры и мытье рук. Однако по мере развития вспышки и накопления знаний был применен научно-обоснованный подход, позволяющий адаптировать реализацию мероприятий, приспосабливая степень конкретных мер сдерживания к контексту провинции, округа и даже сообщества, возможностям обстановки и характеру новой передачи коронавируса в конкретных условиях.
Контраст по сравнению с мерами, предпринятыми Западом, вряд ли может быть более полным. Взять, например, два ведущих неолиберальных государства, США и Великобританию. В обоих странах сорок лет неолиберализма снизили потенциал государства, уничтожили критические институты и привели к потере лучших кадров. В обоих странах правящие классы утратили доверие народа, а политические системы пришли в такой беспорядок, что высшие государственные должности достаются откровенным проходимцам. Каким же образом настолько ослабленные системы смогут проявить политическую волю и реализовать государственный потенциал, чтобы преодолеть разворачивающийся кризис? (Мы можем здесь добавить, что пандемия коронавируса испытывает на прочность саму архитектуру Еврозоны).
В США с их системой частного здравоохранения принимаемые меры продолжают носить нерегулярный характер, поскольку на них оказывают влияние страховка, цена и прочие коммерческие параметры, так что даже тестирование на вирус производится бессистемно, отчего истинные масштабы самой пандемии остаются неясными. В Великобритании, где более десяти лет жёсткой экономии уже довели Национальную систему здравоохранения до неспособности справиться с обыкновенным сезонным гриппом без того, чтобы не отложить выборы, попытались возвести нужду в добродетель и объявили о том, что стремятся к наступлению «коллективного иммунитета». Это не более чем благопристойный способ расписаться в собственном банкротстве, от которого изрядно попахивает геноцидом. Учитывая, что пандемия сильнее всего ударит по бедным, принимая в расчёт, что вирус будет распространяться и у людей умрут десятки близких, что выживут только сильнейшие, то это всё равно, что заявить «умри ты сегодня, а я завтра». В западных медиа доминируют частные компании, отчего сведения, распространяемые в СМИ, всегда содержат в себе как непроверенные данные, так и дезинформацию, что только усугубляет проблему.
Более того, неспособность справиться с трудностями на национальном уровне усугубляется международным соперничеством и противоречиями между государствами, что затрудняет реализацию скоординированных международных усилий. Причины этого соперничества, характерного для XXI века, заключаются в том, Запад утрачивает роль мирового экономического центра. Ко всему этому добавляются проблемы замедленного экономического роста на Западе в течение десятилетий неолиберализма, а также способность Китая и ряда других стран успешно избежать адаптации к неолиберальным структурам. Запад уже давно стал реагировать на эти перемены агрессивно, разжигая экономические и «горячие» войны против соперников и «выскочек». Рост популизма никоим образом не облегчает ситуацию.
В то время как степень международного согласия после 2008 г. всё время преувеличивалась, а усилия «Большой двадцатки» по смягчению кризиса не дали существенного результата, наступление эпохи Брексита и лозунга «Америка прежде всего» обозначает переход разногласий на новый уровень. Попытка Трампа предложить фармацевтическим компаниям «большие суммы» за право эксклюзивного доступа к вакцине — на сегодняшний момент, пожалуй, самое подлое из того, что совершили западные государства в условиях кризиса. В западных политических и медийных кругах, по большому счёту, не хотят даже поучиться успешному опыту у Китая, так что успехи в области лечения коронавирусной инфекции замалчиваются, не говоря уже о том, чтобы их обсуждали или перенимали. Между тем, режим международных санкций не позволяет странам, превращённым в козлов отпущения, например, Венесуэле, закупать медикаменты или получать врачебную помощь.
Если бы пандемия коронавируса поразила здоровую и гармоничную мировую экономику, то она бы всё равно нанесла серьёзный ущерб, но этот ущерб был бы ограничен во времени и пространстве. Однако пандемия поразила мировую экономику и капиталистическую систему, которые ослаблены десятилетиями неолиберализма. Масштаб её последствий неразрывно связан с этими внутренними слабостями. Предстоящие события, безусловно, будут заключать в себе огромные возможности для левых. Об этом, однако, нужно говорить отдельно.
Радика Десай — профессор Отдела политических исследований Университета Манитобы, в настоящее время исполняет обязанности директора Группы экономических исследований в области геополитики.
Перевод: Виктор Журавлёв
Источник:
https://canadiandimension.com/articles/view/the-unexpected-reckoning-coronavirus-and-capitalism
[1] Красивая метафора, но, будучи сам специалистом по истории Древнего Рима, могу сказать, что это не так, по крайней мере, мне не удалось найти подтверждение этому факту в источниках. В Древнем Риме выплаты по долгам происходили в календы, первый день месяца. (Прим. перев.)
[2] «Дух жизнерадостности» («animal spirits») — термин, введённый Дж. Кейнсом для обозначения тех инстинктов, предрасположенностей и эмоций, которые, по его мнению, управляют человеческим поведением, в том числе в экономической деятельности. Кейнс писал: «Вероятно, большинство наших решений сделать какой-нибудь положительный шаг… могут быть фактически приняты только под воздействием духа жизнерадостности, самопроизвольного побуждения скорее сделать, чем бездействовать, а вовсе не как результат расчёта…» Кейнс Дж. М., Общая теория занятости, процента и денег. М., 1948 с. 155. (Прим. перев.)
[3] «Эффект богатства» («wealth effect») — в поведенческой экономике, предположение, что чем большим богатством обладает человек, тем больше он тратит. (Прим. перев.)
[4] Кейнс Дж. М. Указ. соч. С. 364-365.
[5] Там же. С. 365.
